Коронованный наемник (СИ) - "Serpent" - Страница 177

- Даже не расстроена… – пробормотала она.

Адамар кивнул:

- Я настраивал ее сам, пенял княжне на леность.

Эрсилия на миг закрыла глаза. Подняла руки и взяла первый аккорд. Тонкие пальцы побежали по блестящим нитям, спотыкаясь, запинаясь, беспомощно замирая и будто вслепую ища следующую ноту. Но вскоре потерявшие сноровку руки словно проснулись, вспоминая прежнее мастерство. Плавный перебор струн плыл над замершей площадью.

- «Хельга», – пронесся вздох в толпе.

Эту мелодию Адамар лично написал для княжны. То был их общий подарок княгине к какому-то событию, единственный раз, когда Эрсилия играла перед подданными, здесь же, на этом открытом балконе, украшенном тогда стягами и гирляндами цветов.

Эрсилия не замечала, как по ее щекам снова заскользили горячие дорожки слез. Она играла, то ли запоздало прощаясь с ушедшей матерью, то ли напротив, оживляя для себя прежние счастливые дни, которые не умела тогда ценить. Говор струн взмыл к шпилям старинных башен, последний аккорд растворился в морозном воздухе. Недолгая тишина повисла над площадью. А потом сенешаль шагнул к Эрсилии и преклонил перед ней колено:

- С возвращением, ваше сиятельство.

Еще через секунду казначей, все еще хмурясь, последовал его примеру. Лязгнув доспехами, одним движением склонились перед княжной ряды рыцарей. Еще несколько мгновений площадь безмолвствовала, пока одинокий голос не выкрикнул:

- Храни тебя Валар, светлая княжна!

И, подхватив этот возглас, которым в Ирин-Тауре издревле сопровождали коронацию, многосотенная толпа опустилась ниц перед изнуренной девушкой в слишком просторном черном платье, единственной наследницей Бервирова престола.

NB:Все желающие могут послушать композицию “Хельга” по этой ссылке. Не чинитесь другим названием и исполнителем. Фанфик – так уж во всем))).

https://www.youtube.com/watch?v=QFlKx3YPL5I&index=1&list=RDQFlKx3YPL5I

====== Глава 47. Жить любым ======

-… Отступая, они все равно успели ограбить несколько деревень. Причем об употреблении многих предметов они имеют самое необычное представление. Вообразите себе, миледи, каковы были эти воины, щеголявшие кто в вышитых скатертях, а кто и в дамских ночных сорочках прямо поверх своих варварских одеяний!

Камрин, утирая выступившие от хохота слезы, лишь отмахнулась:

- Эру с вами, Леголас, вы меня разыгрываете!

Но лихолесец драматическим жестом прижал ладони к груди:

- Клянусь!

- Принц не шутит, – Сармагат тоже сдерживал смех, но губы его предательски подрагивали, – я сам не раз видел подобные казусы. Дунландцам нужно отдать должное, это храбрый и сплоченный народ, но во многом почти дикари и подчас поразительно наивны.

… Они втроем сидели за ужином. С момента последнего разговора с Сармагатом, потрясенный Леголас поначалу не знал, как держать себя с тем, кого теперь уже не мог считать просто орочьим вождем. Он почти сутки не смыкал глаз, то неистовствовал, уверенный, что Сармагат пытается запугать его и лишить надежды, то вдруг обессиленно сидел на своем ложе, блуждая меж воспоминаний о Гвадале и против воли ища в своем недавнем враге дорогие черты. Его никто не тревожил, кроме невзрачного слуги-орка, что безмолвно приносил ему еду и так же безмолвно исчезал. Сармагат словно давал своему пленнику в одиночестве обдумать все, что обрушилось на него за последние дни.

А вечером вождь пригласил его к ужину, и в зале Леголаса ждала Камрин. Она на свой обычный манер прямо пошла навстречу его взгляду, и лихолесец напрасно искал в ее лице признаки смущения или настороженности. Она уже все знала, но отчего-то не прятала глаз с тем лицемерным тактом, которым большинство людей прикрывают свой праздный интерес к чужому несчастью.

Трапеза началась в общем ощущении неловкости: Леголас так и не решил, как вести себя с Гвадалом, и незамысловато сосредоточился на еде, а орк все так же предоставлял принцу самому определить, где пересечь границу этого отчуждения. Но Камрин, хотя не пыталась нарочно завести разговор, невольно разбавила царившую за столом атмосферу напряженного ожидания. Она поморщилась при виде принесенного слугой кувшина:

- О Эру, нет, Сармагат, это пейте своим мужским дуэтом, я не хочу замертво рухнуть под стол.

Эта будничная фраза разом внесла в тишину какой-то другой оттенок, и Леголас сам показался себе обиженным отроком, что назло не поднимает глаз на выпоровшего его учителя. Он терпеть не мог чувствовать себя мальчишкой… И лихолесец слегка принужденно улыбнулся Камрин:

- Так позвольте, я налью вам вина, миледи.

… Леголас так и не заметил, из чего соткалось странное очарование того вечера. Едва уловимая гримаса Сармагата, когда он наливал вино в кубок девушки – орку оно тоже казалось отвратительным. Машинальное движение, которым вождь завязал салфетку узлом – Гвадалу под случайную задумчивость был свойственен этот несветский жест, предмет вечных насмешек царственного друга. И слегка суетливая попытка незаметно ее развязать, тоже донельзя знакомая Леголасу.

Все эти тонкие, малозначимые нити незаметно сплетали некое общее полотно, и лихолесец все острее ощущал, как ослабевают какие-то тугие, до отказа сжатые внутренние пружины, уже ставшие привычными, как колотье в застарелых шрамах. Скальный форт и твердая рука Сарна, сжимающая его плечо жестом неколебимой поддержки. Бестрепетно протянутая ладонь Йолафа: «Можешь на меня рассчитывать.» Полыхающие бешенством глаза Элемира: «Это же наш командир!»

Все они принимали его таким, каков он стал, но он не мог отделаться от затаенного чувства, что все они были другими. Всем им приходилось что-то преодолевать в себе, чтоб открыто смотреть ему в глаза. Сочувствие? Страх? Невольное отвращение? Трудно сказать, что именно это было, но он понимал, что и сам на их месте испытывал бы содрогание. И потому острый коготь стыда, засевший в глубины сознания, не покидал его в присутствии тех, кто был дорог ему. Здесь была и неизбывная эльфийская гордость, которой претит чужое сострадание. И мучительное понимание, что его беда причиняет боль тем, кто продолжает его любить. И подспудная, примитивная ненависть к утраченной эльфийской сущности, ненависть хворого к здоровым, несправедливая, и оттого еще более лютая. Теперь Леголас знал, где таятся корни неукротимой орочьей злобы на эльфов…

А Сармагат другим не был. Он был в точности таким же. Изуродованный Квенди, прошедший те же муки, испытавший те же потери, хранящий те же воспоминания, мучительно знакомый и в прежней своей ипостаси, и в нынешней. И Леголас дрогнул. Он на миг отпустил вожжи своего постоянного незыблемого самоконтроля, не позволявшего ему заглянуть туда, за грань обычной осторожности. Что за смысл был сейчас подозрительно вглядываться в Сармагата, искать злой умысел в каждом его жесте? Он устал, смертельно устал от своих мытарств, от изматывающего одиночества, от настойчиво загоняемого внутрь чувства собственной ущербности. Он устал от своей «отдельности» и «непохожести», ставивших его в стороне от всех рас и народов, везде и всюду делавших чужим. Он успел стать ненавистен сам себе, глядя вперед, в свое грядущее, все ускоряющееся падение вниз до уровня чернокровой твари, омерзительной пародии на Первых детей Эру. А сейчас все это отступило куда-то далеко назад. Душа очистилась, словно незримое лезвие вскрыло воспаленную рану, выпустив прочь дурную кровь. Она сама потянулась к этому неожиданному ощущению близости и понимания, полного и безусловного приятия.

В этот вечер все было иначе, будто лихолесец обрел какое-то новое, неведомое ему прежде умение видеть и постигать вещи, прежде скрытые от его разумения, отсеивая зерна сути от плевел предрассудков. Камрин улыбалась Сармагату, и Леголас вдруг увидел в этой улыбке намного больше, чем, вероятно, предназначалось для посторонних глаз. Он увидел, что эльф-переродок любим… Любим таким, каков есть, без оглядки на прошлое и будущее. Еще неделю назад он был бы потрясен до глубины души, узнав, что самозваная княжна Ирин-Таура питает подобные чувства к безобразному чудовищу, беспринципному кукловоду, причинившему так много зла ее близким, к тому, против кого сама так долго и рискованно интриговала. Еще вчера он был уверен: она здесь просто потому, что княжна на пороге исцеления, и раздумывал, как спросить ее, что за судьба ее ждет. А сегодня все ответы пришли сами собой, и Леголас даже не спросил себя, отчего он совсем не удивлен. Будто где-то внутри он уже знал, что могло сделать юную и бесстрашную сестру ренегата союзницей орочьего вождя, но давно ставшие привычными стереотипы не позволяли этому знанию заявить о себе. А ведь Йолаф сам сказал ему об этом… «Возлюбленный сестры… Один из приспешников… самый близкий, самый верный… Благодаря ему ей сохранили жизнь… Он всегда заступается за меня перед Сармагатом… Вопрос в том, долго ли он проживет…». Вовсе не было никакого «приспешника». Камрин просто любила Гвадала. Чистую, лучшую сторону орочьего вождя. Того, кто всегда был милосердней его другой стороны. Кто по-прежнему жаждал справедливости, умел сострадать и прощать. Кто пока еще был жив, но кто мог знать, сколько ему отмеряно…