Коронованный наемник (СИ) - "Serpent" - Страница 165

- Да, я понимаю, – принц едва ли проговорил это вслух, но тоже знал, что Сармагат понял безмолвные движения его губ.

А орк несколько безучастно постукивал когтями по столу, а потом так же размеренно продолжил:

- Собственный страх меня донельзя разозлил, что никогда не шло на пользу здравому смыслу. Я рявкнул, что сроду не слыхал об орочьих целителях, что были мастерами по части эльфийских хворей, а потому вождю не следует воображать, что он с ходу напугает меня подобным вздором. Что я хочу немедля покинуть селение, что я лихолесский эльф, воин, целитель, и хоть сказки люблю, но верить им отучен еще в те времена, когда папаша Одгейра не родился на свет. Еще заканчивая свою тираду, я уже сообразил, что за дерзость, вероятно, вскорости придется заплатить. Орки не слишком терпеливы и дипломатичны. Однако происходящее само по себе было столь странно и нелепо, что больше казалось мне сном, чем явью, а во сне многие позволяют себе то, о чем наяву и не помыслят.

Леголас, задумчиво глядевший на Сармагата, вдруг покачал головой:

- Гвадал, я всегда считал, что твое слово стоит всех трех Сильмариллов. А сейчас мне все труднее тебе верить. Я сам давно уже мало чему готов удивляться. Я могу вообразить и благодарного орка, и милосердного, и даже мудрого. Но тебя я знал всю жизнь. Я восхищался тобой. И даже мой отец признавал, что в некоторых достоинствах ты превосходишь его, а для государя это непросто, тебе ли не знать его характер. Главным же твоим мастерством, мне совершенно непостижимым, была выдержка. Когда отец бушевал, потрясая мечом и грозя кому-то войной, ты умел сохранить ясную голову и на все посмотреть холодным и трезвым взглядом. Я помню, сколько кровавых битв ты предотвратил. И этот непогрешимый стратег, услышав от поганого орка какую-то безлепицу, впал в буйство и едва не поплатился за это головой? Я болен, Гвадал, но пока не безумен.

Сармагат посмотрел Леголасу в глаза долгим взглядом, в котором тому почудилась знакомая улыбка. А потом с вкрадчивым предостережением спросил:

- Ты не забываешься, друг мой? Кого ты только что назвал «поганым орком»?

Леголас же усмехнулся в ответ, неожиданно позабавленный ситуацией:

- Брось, Гвадал. Разве прежде мы оба не могли говорить «безмозглый остроухий»? Так в чем разница?

Сармагат громко расхохотался и снова наполнил кубки. Резко оборвав смех, он хлопнул ладонью по столу, будто ставя печать под своими словами:

- Верно. Как верно и то, что ты подметил, друг мой. Никогда прежде я так легко не выходил из себя и так глупо не терял осторожность. Это и стало для меня первым откровением, первым знаком настигших меня изменений. Я лишился прежнего хладнокровия, стал вспыльчив. То было лишь начало, сейчас моего нрава опасаются даже самые близкие сторонники. В тот день я провел в шатре Одгейра несколько часов и, выйдя, уже знал, что никогда, как бы ни сложилась дальше моя судьба, я не стану больше прежним.

Сказав это, Сармагат поднялся из кресла, а Леголас, поддавшись едва осознанному порыву, схватил его за руку:

- Постой! Гвадал, ты едва начал! Расскажи, что было дальше!

Вождь слегка наклонил голову и взглянул на принца из-под косматых бровей:

- Не называй меня Гвадалом, – мягко проговорил он, – я долго не мог пережить его смерть. Долго чувствовал себя уродливой пустой оболочкой. Пришло время, и я сумел родиться заново, уже как Сармагат.

Губы орка дрогнули легкой гримасой:

- Сармагат не чета Гвадалу. Все лучшее, что было в эльфе, отразилось в зеркале орка. Гвадал был добр и честен, он умел владеть собой, ему претила кровожадность и вероломство, и рядом с ним каждому было тепло. Сармагат жесток, груб и гневлив, он легко посылает на смерть тех, кто предан ему, а любой, кто становится ему дорог, обречен на многие беды. Но Сармагат всегда помнит о Гвадале, и это имя неизменно причиняет ему боль, поскольку звучит упреком.

Леголас тоже встал, шагнул к орку и пытливо посмотрел ему в глаза:

- Скажи, так будет и со мной?

Сармагат спокойно выдержал взгляд:

- Да.

Лихолесец отступил назад, ощущая привычно закипающее в груди черное бешенство.

- Нет, – тихо и раздельно произнес он, – этого не будет. Это не для меня. Я не буду ждать, когда стану кривым зеркалом собственной натуры. Я не знаю, почему ты принял это. Неужели некому было тебе помочь? У меня есть друг, который сумеет избавить меня от этого. Он обещал.

Орк неотрывно смотрел в обезображенное лицо лихолесского принца, и тот заметил вдруг, что лиловато-синие глубоко посаженные глаза все так же красивы, а взгляд их по-прежнему магнетически притягателен. Еще тридцать лет назад в глаза Гвадала могли часами зачарованно смотреть юные девы и прославленные правители, седые солдаты и озлобленные пленные, смертельно раненные воины и пораженные страшным горем люди. И каждый мог найти в них что-то, потребное ему в тот миг. Они совсем не изменились, лишь глядели теперь с другого лица. И сейчас принц вдруг особенно щемяще ощутил поразившее Гвадала несчастье. А вождь ровно и негромко проговорил:

- Держись, Леголас. Пройдет и это. И страх, и отречение, и вера в друзей. Потом придет свобода. Просто держись.

Лихолесца заколотила дрожь. Он сжал кулаки, тяжело дыша и с отстраненным недоумением ощущая, как на глазах вскипают слезы. Он не хотел верить этому существу. Ведь орк сам сказал, что Гвадал мертв. Так зачем верить в мрачные пророчества своего врага? Хитрого манипулятора, злобного мучителя… Единственного, кто его понимает…

Чушь! Это лишь последствия его страшного открытия, запоздалая попытка увидеть в этом искаженном образе прежнего Гвадала, все еще горячо любимого, по сей день оплакиваемого. Потому он и позволил зародиться в душе этому странному теплому чувству, которое сейчас рвется наружу горькими, постыдными слезами. Это последние слезы по Гвадалу, теперь уже окончательно погибшему, убитому вместе со своей прекрасной чистой душой, а потому утраченному безвозвратно.

Отшатнувшись еще на несколько шагов назад, Леголас резким движением отер глаза.

- Не нужно меня жалеть, Сармагат. Ты сам едва ли терпишь чужую жалость. Ты был целителем, и ты должен помнить, что нарывы нужно вскрывать, а вывихи вправлять, хоть это и больно. Расскажи мне все до конца, не выбирай слов, не чинись моими чувствами. Я не девица, чтоб щадить меня.

- Девица… – эхом обронил орк, – знал бы ты, друг мой, как они сильны, что способны вынести… Рассказать тебе все? – произнес он уже другим тоном, – изволь. Как забавно все повторяется…

Леголас вскинул голову, готовый увидеть в глазах Сармагата насмешку, но вдруг понял, о чем тот говорит. Не говоря ни слова, он отступил обратно к своему креслу. Опустился в него, придвинул к себе полный кубок. «В тот день я провел в шатре Одгейра несколько часов и, выйдя, уже знал, что никогда, как бы ни сложилась дальше моя судьба, я не стану больше прежним…»

А Сармагат сел напротив, несколько секунд помолчал. Он много лет не возвращался к тем, казалось бы, недавним дням. А сейчас перед ним, словно наяву, встал полутемный орочий шатер, меж полотнищ которого тускло сочился белесоватый свет пасмурного дня…

====== Глава 45. Обращенный ======

Одгейр молча сидел на волчьих шкурах, глядя на неистовствующего эльфа. Тот выкрикивал что-то бессвязное, резко впечатывая крепкий кулак в опорные столбы шатра, сыпал бранью, мешая вестрон с собственным тарабарским говором. Дымчато-синие глаза полыхали яростью, но орк видел, что лихолесец до смерти напуган. Это было неудивительно, любой на его месте был бы порядком обескуражен. Одгейра куда более поразило другое. Он принюхался, потом прислушался к собственным ощущениям… Ему всегда был сладостен запах эльфийского страха. Аромат ужаса, нотки холодного пота, привкус отчаяния. Этот запах был тем приятней, что редко доносился до обоняния Одгейра – эльфы всегда были бесстрашны, в бою гибли бесшабашно и весело, а под пытками нередко заводили подрагивавшими от боли голосами фривольные куплеты. Запаха же одной физической муки орку было недостаточно, ведь страдания плоти дешевы, истинное наслаждение дарит лишь душевная слабость врага…