Where Angels and Demons Collide (СИ) - "fifti_fifti" - Страница 46

Тем вечером Иэн оказался занят, как это бывало у него довольно часто, потому что в своей семье он был старшим сыном и помогал отцу в его делах. И когда делать было уже ничего не надо, Дария тихо шла к колодцу, что находился неподалеку от их домика возле мельницы, и, улыбаясь себе под нос, мурлыкала какую-то мелодию. Оставалось всего лишь завернуть за угол и пройти пару шагов к небольшой площадке, где жители добывали воду, когда вдруг девушка услышала пару голосов.

— Иэн, ну перестань же, — донесся до нее тихий девичий смех.

Дочь пекаря непонимающе огляделась, поставив на землю свои ведра.

— Люси, я люблю тебя, — не менее знакомый шепот, который сама Дария слышала еще сегодня, говорящий те же самые слова.

— И я люблю тебя, Иэн, — звук влажного поцелуя, и колени Дарии подкосились от страха при мысли, что она может увидеть, если заглянет в небольшую щелочку в заборе соседского купца Якоба, откуда и доносился этот разговор.

Она пересилила свой страх и прильнула к особо крупной щелке. Руки и губы ее тряслись, спина покрывалась влагой. Темнота неожиданно накрыла со всех сторон, когда она увидела это своими глазами. Он был там. Его телосложение казалось невозможным перепутать ни с каким другим — высокий и худой, стройный, как тростинка... Его руки обнимали и ласкали пышнотелую дочку купца по имени Люси. Они забирались под завязочки ее льняной рубашки, делая все то же самое, что еще с утра делали с телом Дарии, порхая, словно красивая бабочка, по ее выдающимся формам и срывая с ее губ тяжелое дыхание.

И если есть моменты, которые остаются в памяти кровавыми отпечатками, криво вырезанными точно кинжалом на сердце, то, очевидно, это воспоминание стало как раз таким, потому что время с того момента перестало тикать для Дарии навсегда. Что-то внутри вспыхуло черным пламенем и осыпалось пеплом в груди, оставляя рваную пустоту в душе и бегущую из глаз соленую воду.

Дария всхлипнула, прижав руку ко рту. Пустые ведра покатились прочь, и она, не желая верить в увиденное, кинулась домой. Соленые слезы катились из ее глаз и образовывали внутри огромные и тяжелые наросты ненависти. Жаль, что глаза не умеют врать, ей хотелось бы думать, что все это лишь кошмарный сон, который теперь летел за ней разъяренной Фурией, мучая и вонзая в нее свои когти. Слишком реальный, чтобы оказаться ложью... Именно тогда она почувствовала это в первый раз — бесконечную злость и пустоту, которые бушевали в ней в пламенной схватке настолько сильно, что она не разбирала дорогу.

Залетев в сарай отца, Дария бросилась в стог соломы, пытаясь унять страшную дрожь. Она рыдала там, не замечая времени и забыв про все на свете, кроме ощущения жуткой боли слева, где кровоточили ошметки того, что раньше называлось сердцем. Она подняла глаза и взгляд ее упал тогда на огромные садовые ножницы, которыми ее отец отрезал стебли соломы прежде, чем пустить их на мельнице в помол.

Девушка решительно схватила их. Теперь ей было все равно.

На следующий день, все так же мило улыбаясь, она взяла своего любимого за руку и со смехом повела показать ему «одну вещицу». Иэн не знал, куда его ведут, но потом он жутко кричал, захлебываясь в рыданиях, моля о пощаде, когда Дария, сладко улыбаясь, затащила его в лес на то самое место, где еще вчера они оба предавались любви, закрытые кустом дикого лесного ореха. Повалив его на землю и связав руки, она один за одним отрезала его лживые пальцы, которые ласкали за ее спиной бесчисленное количество женских тел, затем уши, язык, глаза. Она разослала то, что она у него забрала, всем его девушкам, которым он признавался в любви, не забыв отравить эти посылки сильным летучим ядом, хранившимся у нее дома в коробочке. Коробочка эта переходила из поколения в поколения от какой-то давно умершей бабушки Изабеллы, про которую Дария тогда лишь только знала понаслышке. За ненадобностью никто не заглядывал в закрома старухи, и это пришлось на руку. Лишь раз девушка просмотрела ее содержимое, порывшись там ради интереса, найдя какие-то травы, корешки, обереги и небольшой флакончик с ядом. Она с отвращением закрыла коробку, но не выкинула все эти жуткие штуки прямо тогда же. Она никогда не думала, что однажды они сослужат ей такую службу...

Потерявшая разум дочь пекаря жестоко расправилась с тем, кто обидел ее. Себе же она оставила его неверное сердце и вышла с ним на площадь, держа его в окровавленной руке. За ней оставалась дорожка ярко-алой густой жидкости и, взойдя на главный помост, откуда глава городка обычно толкал речи, она громко объявила о содеянном ею преступлении. Она бросила этот черный от крови орган к ногам обезумевших от страха и ужаса горожан. Иэн забрал с собой ее сердце, было бы честно, если бы и она не осталась у него в долгу.

Дочь пекаря позволила рассвирепевшим жителям схватить себя, не сопротивляясь и лишь хохоча сумасшедшим смехом в их руках. Она смеялась и декламировала наизусть древние латинские тексты о вечной любви, которые так любила читать еще маленькой девочкой, мечтая, что когда-то эта любовь придет и к ней. Тем же вечером убийцу казнили на виселице, не откладывая это дело до приезда главы города.

Она была счастлива отдаться смерти, мечтала о забвении, которое должно было наступить после того, как свет померкнет перед ее глазами, и адское полымя сожрет ее душевную оболочку. Оно должно было слизать всю боль и воспоминания о большом грехе, превратив смертное тело в кусочки пепла, но история этой несчастной жизни, произошедшая столетия назад, так и не канула в забвение со смертью ее обладательницы. Смерть не пришла за Дарией. Как оказалось, не она была самым страшным наказанием — самым страшным тала вечная жизнь и живая память, которыми Дарии довелось наслаждаться еще очень и очень долго.

Ее душа оказалась на другой стороне. Конец земной жизни отметил начало новой, и там, в том новом мире, все уже знали о содеянном. Бабуля Изабелла уже ждала внучку на другой стороне вместе со всеми своими колдовскими премудростями и познаниями. Сама она попала туда намного раньше за ведовство и массовые ритуальные убийства в одном незначительного размера европейском городке, который они стерли с лица земли вместе со своими сподвижницами. После своей смерти ведьмы обратились в вечные мстительные тени, не знающие покоя, таковой стала и Дария. Наслышанный о ней Марбас даровал девушке темные крылья, сделав ее той, кем она должна стать — злобной Фурией, вечно мучающей души несчастных. Демоны Ада довольно быстро научили Дарию всему, что умели сами.

Никто не спрашивал, хотела ли Дария такого существования для себя. У нее никогда не было выбора умереть, как бы она того ни хотела, вместо этого у нее был выбор тропы бесконечной боли, от которой она разрывалась первые несколько десятилетий. По ту сторону ее ждало проклятое бессмертие, которое даруется только изощренным и безжалостным убийцам, таким, кто мстит сполна за свою обиду. Таким, как она.

Бывалые говорили, что Демоны не могут чувствовать, но по какой-то причине Дария могла. Это не прекратилось с того момента, как остановилось ее сердце, так что страшные воспоминания истязали ее каждый чёртов день новой жизни, и у них почему-то были все одни и те же зеленые глаза, холодные и злые. Наверное, во всем виновато одно небольшое отличие Демонов от Ангелов, которое заключается в том, что Демоны прекрасно помнят все, что случилось в их прошлой жизни, когда они были еще людьми. Печать проклятия не могла стереться с их кожи — они не должны были забывать, кто они такие — насквозь прогнившие злые создания, существующие лишь для того, чтобы вечно мучить других.

Дария с ненавистью смотрела в такие знакомые ей глаза.

Грим уродливо осклабился, видя реакцию, которую ему удалось вызвать. Прежде чем он успел сказать хоть что-то еще, Фурия метнулась к нему, с удивительной силой прижав духа к стенке и вдавив в его горло лезвие большого охотничьего кинжала, который она не выпускала из рук, даже если принимала кислотные ванны в Аду.