Спасибо моей новенькой фритюрнице за чудесный ужин (СИ) - "Le Baiser Du Dragon и ankh976" - Страница 162

Тэргон с маньячной улыбкой испепелил какую-то мелочь, рванувшуюся укусить императора.

— Что это, магистр? — спросил тот, почти не дернувшись, словно не видел опасности. Вот же придурок! Судя по всему, он настолько сильно пытался подавить естественный для эмпата страх, что забыл о простейших мерах предосторожности, даже водяной щит поставил с некоторой задержкой. И не думал уходить с опасного места.

Тэргон протянул ему руку:

— Боги наказали отступников, предавшихся злу, мой император. Ночь темна и полна ужасов, но мы сохраним Свет. Вы принимаете мою клятву, мой император?

— Да, — выдавил император.

— Ночь темна и полна ужасов, — воскликнули неподалеку, — это пароль!

И пламенные отмерли — кто-то кинулся крошить тварей, кто-то — прикрывать императора. Место прорыва Бездны стремительно расширялось, и по нему ползла серая гниль и катились пустынники, я видел такие штуки в Прокаженных территориях.

Я подошел поближе к дворцу, пытаясь по магическим следам понять, что же произошло на наших глазах. То, что светлые, в большинстве своем, не видели Бездны, было ясно уже давно. Как и то, что Тэргон этим беззастенчиво пользовался. Но как он умудрился перенаправить прорыв Бездны на храмовников, совершенно ничего для этого не делая и не призывая свою Силу? Логически рассуждая, единственный ответ — для этого сделали что-то сами храмовники. То есть, они пытались заколдовать Тэргона, а он поддался их плетениям, пустил их в резонанс со своей Силой и рвущейся сквозь него Бездной, а потом откатил получившееся им в обратку. Надо будет спросить его — верны ли мои предположения… Из всего этого следовал неутешительный вывод: я магии разума не вижу и не ощущаю. А Тэргон — наоборот.

За одной из колонн я обнаружил того самого мага разума, что допрашивал меня во дворце мертвого ныне наместника (как там Тэргон говорил про свое бывшее место службы — “гвардейский корпус общего уничтожения”? — уничтожать у него получалось виртуозно, сразу виден недюжинный опыт и талант). Маг разума тихо подвывал, баюкая на коленях распухшую и поросшую какими-то присосками руку — след прикосновения Бездны. Аура его была всклокочена и перекручена, вряд ли он в ближайшие годы сможет колдовать.

— Боги снова наказали тебя, — сказал я, останавливаясь перед ним. — Есть кто-нибудь, кто может тебе помочь?

Увидев меня, он потерял остатки разума от страха (с эмпатами это часто случается, а конкретно этот тип сразу мне показался неуравновешенным) и, вместо того чтобы сказать, куда его оттащить, принялся вжиматься в тронутую уже радужной плесенью колонну и выть еще громче.

Я за шиворот отодрал его от опасной колонны, а потом отрезал ему руку (пока заражение не добралось до головы) лезвием Хаоса, неубедительно подделывающимся под пламенное. Кажется, пора обновить маскировочный амулет, присутствие Бездны вычерпало его раньше времени.

Маг разума потерял сознание. Вот проклятье. Что-то, какой-то дурной гуманизм мешал мне просто бросить его здесь: было очевидно, что он не успеет дожить до того момента, как его найдут. И я закинул его на плечо и рванул к своим, Никрам уже звал меня, а наш грузовик нетерпеливо рычал.

— Что ты за дрянь подцепил, брат? — с ухмылкой спросил меня Иргон, когда я сгрузил свою скулящую ношу в кузов — маг разума по дороге очнулся.

— Так куда тебя доставить, убожество? — спросил я у него еще раз, и он снова потерял сознание.

В результате я притащил его в резиденцию ордена, в собственную спальню (а куда еще, не в подвал же). Не в ту, разумеется, где мы оставили спать Эйлаха, а в соседнюю.

— А вдруг очнется и к Эйлаху поползет? — неприязненно осведомился Никрам. — Выкинь это, а лучше убей — достойнее будет, — я промолчал, и он, взглянув на мое лицо, вышел из комнаты.

Действительно же опасно оставлять этого типа рядом с Эйлахом, подумал я, еще очнется и навредит. И надел на бессознательного мага разума ошейник, сделанный из ремня. Привязал его к кровати, укрепил оковы заклинанием и позабыл, закрутившись с многочисленными делами.

Нас с Никрамом захватило мутной волной государственного переворота, устроенного Тэргоном. Мы с остальными адъютантами носились по бесконечным поручениям и участвовали в бурных митингах пламенных. А еще несколько раз гуляли (по очереди или все вместе) с неразговаривающим с нами Эйлахом и пытались прощупать всех знакомых на предмет, не знают ли они какого-нибудь образованного и незлобного мага разума. Про сидящего у меня в спальне калеку мне лишь раз напомнила прислуга — какой-то дрожащий милашка спросил меня, надо ли его кормить, и я ответил — “сколько влезет”.

Ночью мы устроили темное гнездо — завалились на одну кровать, и надо сказать, это лежбище (по идее, рассчитанное на одного пламенного) было таких размеров, что нам и втроем не было тесно. А на следующий день наши пламенные товарищи устроили нам выговор:

— Это правда, что вы держите у себя в спальне одного из искалеченных храмовниками братьев? — спросил у меня Иргон, сурово хмуря светлые брови.

— Правда, — сказал я, — мы знали его раньше.

— Не имеет значения, что было раньше! — гневно воскликнул Румил и ударил кулаком по стене. — Все равно нельзя.

— Ваши предположения не имеют никакого основания, братья, — сказал Никрам, и я залился краской, внезапно поняв, о чем идет речь.

Надо сказать, у пламенных были очень строгие понятия насчет того, с кем внутри ордена можно заниматься любовью, а с кем — нет. Так вот, с товарищами одного звания и одного положения было можно, хоть такие отношения и надлежало почему-то всячески скрывать. С подчиненными или вышестоящими — нельзя, позор и осуждение гарантированы. Еще допустимо было крутить что-то, если разница в званиях была небольшая, а служили любовники, например, в разных частях. Если один из них переводился в часть другого, то отношения следовало немедленно прекратить. С солдатами было нельзя, но иногда можно: если солдат не из твоей части и при этом всячески дает понять, что очень даже не против, чтобы его отодрали (мне так и сказали — “отодрали”, очевидно, распределение ролей было в таких случаях определено заранее). Причем, как я заметил, солдаты подавали такие знаки молодым офицерам постоянно, несмотря на то, что обламывалось этого счастья (соблазнить своей задницей офицера) им крайне редко. Старшим офицерам они никаких знаков не подавали, наверное, у солдат тоже были свои правила, кому давать.

Так что подозрение в том, что мы с Никрамом в похабных целях умыкнули искалеченного товарища, было очень серьезным обвинением нашей офицерской чести, еле удалось отбрехаться. “Лучше снимите квартиру в городе, — сказал нам Иргон. — Мы вам верим, братья, но ни к чему провоцировать недостойные слухи”.

А вечером нас позвал к себе Тэргон.

Он был не один, когда мы приперлись. В гостиной (на каменном резном диване) сидел Орэс, а Тэргон стоял рядом и по-хозяйски сжимал его за подбородок. В руках они оба держали бокалы с коньяком. На нас они не обратили внимания — манера всех старших чинов ордена. Не знаю, может, меня разбаловало непрерывное внимание темных (буквально всех, от низкородных милашек до владычиц высоких родов) на родине, но каждый раз такое отношение казалось мне ужасно обидным.

— Два раза я вкладывал власть в твои руки, брат, — говорил Тэргон с непонятной усмешкой, — но ни разу ты не воспользовался возможностью ее взять.

— Ты считаешь, что я способен так легко тебе изменить? — говорить Орэсу было явно неудобно: Тэргон слишком высоко задирал его подбородок и слишком сильно сжимал, но он не пытался вырваться.

— Я всегда полагал, что власть слишком дорога тебе, Орэс. Еще с кадетского корпуса. Прости мои недостойные мысли, — Тэргон наконец отпустил его и кивнул нам.

— Я всю жизнь думал о тебе так же, Даэргон, — сказал Орэс, поднимаясь, — с шести лет, с тех пор, как увидел тебя впервые. Наверное, мне стоило бы извиниться в ответ, но видят боги, я не вижу повода, брат-магистр.

Тэргон засмеялся и махнул ему рукой, отпуская, и Орэс, залпом допив коньяк, свалил, все так же не соизволив нас заметить.