Мне уже не больно (СИ) - "Dru M" - Страница 7

Я утыкаю подбородок в грудь, борясь с желанием огрызнуться. Василиса уж точно не заслуживает грубости, какие бы обида и горечь меня не переполняли.

— Знаете, — захожу издалека, стараясь донести мысль как можно точнее, — до аварии я безумно любил бегать. Подскакивать, нестись, так быстро-быстро мчаться. До тех пор, пока голова не закружится или не затошнит. И баскетбол я любил… Мне было сложно расстаться со скоростью игры и скоростью бега. И, тем не менее, у меня кое-что осталось от прежних времен. Вот, — я беру мяч, лежащий на неподвижных ногах, поднимаю над головой и с силой, в которую невольно вкладываю обиду, швыряю. Не в корзину, просто в сторону, так что он ударяется о пол, отскакивает и катится к скамьям.

Василиса смотрит на мяч и осторожно проводит языком между ярко накрашенных сухих губ. Она молчит так долго, что в грянувшей тишине я начинаю слышать, как мерно стучит сердце в груди.

— Скрывать не буду, — голос Василисы заставляет меня вздрогнуть и отвлечься от легкой задумчивости. — Физиотерапия может однажды вернуть тебе ноги.

Неоднократно слышал об этом за прошедшие два года, но в более туманных формулировках и от смущенно опускающих глаза врачей. Поэтому от прямого уверенного заявления Василисы у меня едва не сносит голову.

Ноги? Я правда снова смогу ходить? Это точно не уловка, чтобы заставить меня посещать идиотские разминки отказавших конечностей?

— Ноги! — глупо гаркаю, мотая головой, будто отряхиваясь от распирающего череп сумасшедшего звона.

— Не мгновенно, — предупреждает Василиса твердо, кладя ладонь мне на плечо. Я чувствую каждый ее палец, как будто через них проходит ток. — Это займет годы, — в ее взгляде проскальзывает раздражение. — А если ты будешь косить от сеансов терапии, можешь сразу попрощаться с этой возможностью. С ногами, ходьбой… Бегом и даже баскетболом, которые станут возможны, только если ты приложишь максимум усилий к собственному выздоровлению. И без того слишком много времени потерял на щадящих сеансах раз в неделю, — она закатывает глаза и тихо бормочет нечто, смутно похожее на «и куда только смотрят врачи бесплатных клиник». — Надо разгонять кровь. Работать с позвоночником, спинным мозгом, нервной системой. Потому что твоя психосоматика не означает пожизненное заключение в коляске.

На глаза непроизвольно наворачиваются слезы, жгут веки и склеивают ресницы. В носу хлюпает, а в горле царапается горький ком. Благодарности и нестерпимого, больно давящего изнутри чувства вины.

Перед Лешкой, перед самим собой, перед Василисой.

Какой же я все-таки безнадежный идиот.

Плевать, что могут пройти годы, прежде чем я смогу хотя бы пошевелить пальцами на ногах. Если возможность действительно существует, я положу все, чтобы за нее ухватиться.

— Договорились? — Василиса оказывается близко-близко, ее глаза лучатся неподдельным волнением, неожиданно сильные для женщины руки обнимают меня за шею. Я прикрываю глаза, глубоко вдыхаю, и мне в нос ударяет резкий запах цветочных духов, щекоча обоняние.

— Да.

Шепчу на грани слышимости.

Мгновение заминки, и обнаруживаю себя уткнувшимся лбом в ее плечо. Слезы катятся по щекам, я сотрясаюсь в беззвучных рыданиях, пока Василиса ласково гладит меня по напряженной спине, приговаривая «вот и славно».

— Да. Да. Да.

***

Весь следующий урок Вик меня игнорирует.

Его выдержке остается только позавидовать, потому что идет скучнейшая сдвоенная лекция по экономике, а звучный голос Андрея Игоревича не дает даже прикорнуть в укрытии за спинами неразлучной парочки геймеров с унылыми погонялами Дубль и Триплет.

Осознав по двум пропущенным мимо ушей вопросам («Гришка же к бабушке покатил до конца недели?» и «Чего бы пожрать?), что Вик дуется за пропущенную физиотерапию, я умолкаю. Сначала проверяю сообщения вконтакте, отвечаю на бестолковые попытки Карины выспросить, что я делаю на выходных, смайликом, потом листаю стену Ульяны, лайкаю ее фотки, фотки ее подруг, репосты дебильных юморных пабликов на стенке Лешки. Когда телефон наскучивает, царапаю в пустой тетради загогулины и вензеля. Потом пялюсь в окно на проплывающие мимо пепельно-серые облака, слегка откатываюсь от парты и притягиваю себя к ней обратно, пристраиваю голову на учебнике и так, и сяк. Заглядываю от нечего делать Дублю через плечо, наблюдая за тем, как он играет в гонки на айфоне.

Наконец, от отчаяния пытаюсь записывать, но почти тут же с остервенением отбрасываю ручку на край стола и пихаю Вика под бок.

Тот недовольно мычит, встряхивая рыжей башкой.

— Чего тебе, прогульщик? — спрашивает надменно. Даже смешно. Как бы Виктор ни старался, ему не превзойти в чопорности и умении унижать одним лишь тоном местных богачей.

— За что вы меня наказываете презрением, Онегин? — спрашиваю театральным шепотом и возвожу глаза к потолку, слепо шаря по его костлявому плечу и цепляясь за форменный галстук. Притягиваю упирающегося и бранящегося сквозь зубы Вика ближе и уже серьезно заявляю чуть ли не в его веснушчатый нос: — Да не буянь ты, окаянный… Мы уже поговорили об этом с Василисой. Больше ни одного прогула, честное пионерское.

Вик для проформы подозрительно сощуривается, но, видно, что безоговорочно верит моему вкрадчивому тону с нотками невольно пробившейся в него стыдливости. Все же, я твердо решил: никому не скажу про то, что именно заставило меня передумать, пока терапия не даст первых результатов.

— Ладно, — он вяло высвобождает галстук из моей хватки и расслабленно ухмыляется. — Честно, еще бы немного, и я бы отпросился в туалет. Повеситься. Чтобы хотя бы в гробу не слышать о чертовой экономике в исполнении Андрея Сергеевича. Нудятина.

Я злорадно хихикаю, хотя, чего уж там, сам несказанно рад окончанию бойкота. Уж теперь-то можно задать волнующий с самого начала урока вопрос.

— Ты же в курсе, что этот ваш Алик вернулся?

Вик странно смотрит на меня. Опять это мрачное выражение при упоминании имени Александра Милославского.

— Заметил, — отзывается сухо, откидываясь на спинку стула и на секунду устремляя взгляд на диаграмму, которую Андрей Сергеевич чертит на доске. — Ромашка и Громов свалили. Известно, куда они могут свалить вдвоем.

Я многозначительно вздергиваю брови.

— Дурак, — Вик заливается краской. — Я про то, что они вроде как миньоны Алика. Сами по себе не общаются, когда его нет. А тут уходили из школы вместе, непринужденно болтая.

Зная этого скользкого типа, презрительно глядящего на всех вокруг Громова, с его неуемным гонором, «непринужденно болтая» звучит, как нечто за гранью фантастики.

— Удивительно, — комментирую скучающим тоном, широко при этом зевая. Вик выглядит оскорбленным, но все, что мне интересно, так это причина, по которой окружающие так нервничают из-за обычного школьника. Богатого и влиятельного, и что с того? — здесь почти все такие.

Вик барабанит пальцами по поверхности парты, покачиваясь на своем стуле взад-вперед.

— Говорят, он что-то натворил в частной школе в Америке, — наконец нехотя делится Виктор. — Мы вообще все думали, что Алик уже не вернется, учится себе за границей и учится. Так нет же, устроил масштабную взбучку с кем-то из местных, вот его папаша рассердился и отправил сынка обратно сюда… Не нравится мне это.

Что-то беспокойное в его тоне заставляет меня задать глупый наивный вопрос:

— Почему?

Вик оборачивается на меня и теребит зубами нижнюю губу.

— Здесь репутацию заигравшихся богатеньких деток исправляют только одним способом. Назначают их кураторами недееспособных учеников.

«Инвалидов, прошедших по квоте, если прямо».

— Ну и что с того? — я закатываю глаза. — Мне пожалеть собрата-калеку, который попадет в лапы Александра?

— Ты не понимаешь.

— Куда мне. Дурак же дураком.

— У нас кончились свободные инвалиды, — Вик отбрасывает в сторону бестолковые туманные формулировки, возвращаясь к привычной прямолинейности. Наклоняется ближе и тычет пальцем мне в грудь. — Ты был последним до того, как я решил, что нужно получить галку о социальной активности в личное дело.