Мне уже не больно (СИ) - "Dru M" - Страница 6

— У тебя физиотерапия по расписанию, — напоминает Ульяна, щелкая по выключателю. Лампы в просторном спортивном зале загораются с характерным потрескиванием, свет выделяет новую разметку на полу, сваленную в дальнем углу сетку для волейбола, несколько корзин с мячами, тяжеловесные лавки, расставленные вдоль стен, и стенд с нормативами. Два баскетбольных щита и защищенные решетками окна под самым потолком. — Василиса тебя убьет, если узнает, что ты прогуливаешь.

Я пожимаю плечами и качу коляску в центр зала, с затаенным ребяческим восторгом оглядываясь по сторонам. Пахнет резиной, новыми кроссовками, дезодорантом и мужским потом — эти запахи сбивают с толку своей очевидной принадлежностью к моей прошлой жизни.

Удовольствие находиться здесь не сравнится ни с чем. И я настолько воодушевлен возможностью забросить мяч в корзину, что мне почти плевать на недовольство Василисы.

— Принеси мне мяч.

Ульяна вздергивает брови, но не кажется недовольной, поэтому я криво улыбаюсь с чувством собственного несокрушимого обаяния.

— Не пытайся, — качает головой она. — Если хочешь знать мое мнение, то больше похоже на острую зубную боль, чем на попытку быть милым.

— Правда? — искренне удивлюсь.

— Правда, — Ульяна усмехается, шагая спиной вперед в сторону корзин с мячами. — Ты не милый. Типаж не тот.

До аварии я бы искренне оскорбился, услышав такие слова от симпатичной девчонки. Всегда считал себя парнем хоть куда, в меру подкачанным, рослым, спортивным, не увальнем, но и не худосочной соплей. Когда играл за районную сборную, принося школе по медали с каждой игры, так и вовсе пользовался популярностью у противоположного пола.

Но теперь, как ни странно, шутливое замечание отзывается во мне лишь легким ничего не значащим уколом сожаления.

Не питаю иллюзий по поводу того, что большую часть времени отражает моя кислая физиономия. Угрюмые взгляды, озлобленная гордая молчаливость и кривящиеся в язвительных усмешках губы забрал с собой из моды еще пресловутый Печорин.

Теперь девчонки западают на весельчаков и дебоширов.

— Будешь кидать?

Я вздрагиваю от неожиданности, когда мне на колени ложится туго накачанный баскетбольный мяч — новый, яркий, остро пахнущий резиной. Провожу ладонью по шершавому боку, медленно приподнимаю мяч, зажимая только пальцами, слегка качаю запястьем взад-вперед, позволяя памяти тела все сделать за меня.

Ощущение, будто я только вчера в стремительном данке забрасывал один за другим. Пожалуй, рука будет готова к ровному уверенному броску, даже если закрою глаза.

— Круто, — невольно вырывается у меня. Поднимаю взгляд на Ульяну и понимаю по ее удивленно вздернутым бровям, что так искренне и широко при ней я еще не улыбался. — Подкати меня, пожалуйста, на линию трехочкового.

Ульяна все еще колеблется между желанием сделать выговор за прогул и невозможностью мне отказать. Ее щеки заливает лихорадочный румянец — если ее просишь о помощи, она не в силах ни отказать, ни даже вставить слова поперек. Слишком сильно в нее въелись сострадание и благородство.

— Хрен с тобой, — Ульяна встряхивает русыми волосами, старательно делая вид, будто у нее на глаза не выступают слезы оттого, что с мячом в руках я не могу сам подъехать ближе к щиту. Резко хватается за ручки коляски, осторожно подталкивая вперед, и недовольно цедит: — Если что, меня здесь не было, Воскресенский!

— А то как же.

Украдкой усмехаюсь, но уже не отрываю хищного взгляда от корзины. Сейчас для меня существуют только она, тяжесть мяча и нетерпение, от которого зудят ладони.

***

Через полчаса Ульяне надоедает сидеть и смотреть, как я примеряюсь и делаю броски, терпеливо качусь за отскакивающим мячом и снова невозмутимо возвращаюсь на линию трехочкового. Наверное, для стороннего наблюдателя потуги инвалида сыграть в баскетбол не представляют собой особенно захватывающего зрелища. Ульяна уходит в женскую раздевалку, решив, что достаточно прогуляла от своей тренировки, а потом, на секунду заглянув в зал и попрощавшись, убегает к девчоночьей команде на уличный корт.

Я в очередной раз примеряюсь и бросаю.

Мяч впервые за день попадает точно в цель, почти не касаясь края корзины. Раньше почти все мои броски были такими — уверенными, безошибочными.

Для нынешнего состояния, конечно, идеально сработано, но идиллия длится недолго: меня сдает Ромашка.

Я слышу торопливые шаги и недовольный бас за несколько мгновений до того, как дверь распахивается, и в зал врывается взъерошенный Романов, а следом за ним, сунув руки в карманы юбки-карандаша, проскальзывает Василиса. От ее холодного взгляда, мгновенно впивающегося в мяч в моих руках, становится откровенно нехорошо.

— Вот! — Ромашка с выражением коварного превосходства на лице тычет в мою сторону пальцем. По его губам расползается такая широкая усмешка, будто ему только что автоматом проставили пятерки на год вперед. — Я же говорил, этот чокнутый занял зал. А куратор его сделал вид, будто вообще не в курсе, где его подопечный, и что с ним.

Мысленно благодарю Виктора за то, что всегда прикроет и на ходу сочинит самую правдоподобную ложь, хотя и понимаю прекрасно — от него мне еще попадет.

— Я вот почему-то уверен, что это не в первый раз, — твердо произносит Ромашка, пользуясь тем, что ни я, ни Василиса, обоюдного молчания не прерываем. — По-хорошему, его надо отправить к дирек…

Василиса недовольно кривится, потирая пальцами шею:

— Евгений. Достаточно.

Ромашка затыкается, вопросительно глядя на нее с высоты собственного немалого роста. По растерянности в его глазах заметно, как непривычен он к строгому почти приказному тону. На секунду задумываюсь, а часто ли вообще кто-то берет на себя смелость ставить Романова на место?

— Разве ты не хочешь встретить давнего друга? — тон Василисы почти сразу же смягчается до прежнего вежливого равнодушия. Ее внимательный долгий взгляд останавливается на мне, хотя она продолжает говорить с Ромашкой как ни в чем ни бывало: — Уверена, он будет рад увидеть тебя, когда выйдет после встречи с завучем.

Плечи Ромашки опускаются, во всем его наклоненном чуть вперед мощном корпусе появляется неловкая грузность, будто слова Василисы давят на него физически. Кем бы этот «давний друг» ни был, сильно сомневаюсь, что Женя бросится к нему с распростертыми объятьями.

— Алик здесь? — произносит Ромашка безжизненным голосом, глядя куда-то сквозь меня.

Имя — знакомое, повторяемое по нескольку раз за день — отзывается во мне легким будоражащим любопытством. Так вот, о ком идет речь. Видно, знаменитый Александр вернулся в стены родной школы.

— Приехал перед вторым уроком, — по лицу Василисы, как обычно, невозможно понять, о чем она думает. — Он спрашивал про тебя.

Ромашка молча механически кивает.

— Хорошо.

Произносит тягуче и по слогам, как мантру, в которую надо поверить. Хо-ро-шо.

Его свирепый взгляд на мгновение возвращается ко мне — Женю прямо-таки распирает от желания оставить последнее слово за собой — но он ограничивается лишь тем, что, проходя мимо, с ноги заезжает мне по колесу. Коляска дергается, издав жалобный скрип, но даже не накреняется. И на том спасибо.

Когда Ромашка выходит из зала и его шаги стихают за поворотом коридора, я смотрю на Василису с максимальным раскаянием, которое могу вложить во взгляд, на самом деле не чувствуя ни капли вины.

— Не пытайся, — она горестно вздыхает. — Ты не из тех, кого прощают за красивые глаза.

— Почему меня сегодня все оскорбляют? — бурчу я с наигранным возмущением, но тут же осекаюсь, понимая по ответной прохладной ухмылке: Василиса шутить не намерена. Мне приходится сделать как минимум два вдоха, прежде чем я решаюсь сгладить ситуацию смиренным: — Простите.

— Никита, — Василиса складывает руки на груди, наклоняясь чуть вперед. Полы ее белого медицинского халата топорщатся по бокам, как кривые крылья галки. — Ты же парень неглупый, — вот это с какой стороны посмотреть. У Арнольдовны, например, после двух заваленных работ по алгебре, совсем другое мнение обо мне. — Должен ведь понимать, что мы с Ростиславом Сергеевичем не для галочки тебе лечение назначили.