Вопреки судьбе (СИ) - "Gannel" - Страница 35

- Простите, что беспокою вас, господин Арамис, - осторожно позвала она. - Я лишь хотела сказать, что одобряю ваше решение.

Гасконец зло глянул на нее, но промолчал. Арамис же будто и не слышал девушку. Но та осмелилась продолжить:

- Конечно, я еще плохо разбираюсь в делах вашей страны, а потому могу ошибаться. Но вы не стремитесь сделать военную карьеру, а значит, вы ее и не сделаете.

Мушкетер чуть повернул голову, теперь уже было очевидно, что девушку он слушает и притом внимательно.

- Иным же способом добиться успеха, я полагаю, практически невозможно. Ну разве что добиться покровительства кого-то, кто может влиять на судьбы этой страны. А они, за исключением его величества, все рискуют оказаться на плахе.

Арамис вновь задумчиво отвернулся к окну.

- Вы знаете, Шале*** был очень близок к ней, - после длительной паузы проговорил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

И вновь тишина. Лиза и д’Артаньян молчали, девушка не знала, что сказать, а гасконец предпочитал не рисковать, ему казалось, что друг постепенно выбирается из своей меланхолии, а потому он боялся спугнуть это чувство.

- Очень близок, - задумчиво повторил Арамис. – И не он один.

Мушкетер словно бы общался сам с собой, ненадолго приоткрывшись посторонним, позволив услышать его мысли.

- Его казнили. За то, что в своей любви он готов был пойти на все, даже убить короля. И она не дорожила им, она знала, что с ним будет, если узнают… Она просто использовала. Ее любили, но она – нет.

Лиза тихо вздохнула. Да, именно на это она и намекала Арамису. Но вот какие выводы он сделает? Ведь может наоборот увериться в своем решении уйти в монастырь.

Мушкетер, услышав ее вздох, встряхнулся.

- Любезный д’Артаньян, вы рассказали мне о своем путешествии и его итоге. Но вы не сказали, отчего вы не в Бастилии или даже на плахе?

- Мадемуазель Луиза просила его величество, и он дал слово, что нам ничего не грозит. Полагаю, он подозревает о наших целях, но посчитал возвращение драгоценностей более важным, чем все остальное.

- Вот как, - протянул Арамис, усмехаясь.

В дверь постучали, и через мгновение на пороге появился Базен с подносом, на котором был их постный ужин – шпинат и яичница.

- Прочь! – Арамис развернулся к слуге, повелительным жестом указывая на дверь. – Ступай туда, откуда пришел, унеси эти отвратительные овощи и гнусную яичницу! Спроси у хозяйки шпигованного зайца, жирного каплуна, жаркое из баранины с чесноком и четыре бутылки старого бургундского!

Базен, меланхолически уронив яичницу в шпинат и все это вместе – на паркет, смотрел на господина, ничего не понимающим взглядом. Затем ретировался, поминутно спотыкаясь и что-то причитая.

Гости были удивлены резкой переменой не меньше, но и обрадованы.

- Вот подходящая минута, чтобы посвятить вашу жизнь царю царей, - не удержался от иронии д’Артаньян, - если вы желаете сделать ему приятное: “Non inutile desiderium in oblatione”.

Арамис поморщился.

- Убирайтесь вы к черту с вашей латынью! Да еще дрянной! О… простите, сударыня! – спохватился он.

- Ничего, - улыбнулась Лиза.

- Вы правы, милый д’Артаньян, - продолжал Арамис. – Я был болен. Правда, вовсе не так, как полагали вы. К диссертации я вернусь… позже. Гораздо позже. А сейчас… Мы с вами отметим мое исцеление!

Комментарий к Глава 15, в которой Арамис принимает решение

* Легче плавающему (лат.)

** Сожалеешь о дьяволе (лат.)

*** Автор в курсе, что заговор Шале был позже. Но сообщите об этом Дюма, у которого эти события упоминаются еще когда д’Артаньян только приезжает в Париж, то есть в апреле 1625 года.

========== Глава 16, о том, что жестокость бывает справедливой ==========

Комментарий к Глава 16, о том, что жестокость бывает справедливой

Я прошу прощения, что глава слишком близка к тексту канона. В следующей будет отход.

Утром, как и предполагала Лиза, хоть д’Артаньян и Арамис считали по-другому, последний отправиться в путь не смог, рана еще давала о себе знать. Гасконец помог другу сойти с коня, уговаривая пока остаться. Правда, речи о том, чтобы потратить время на написание стихов, не было.

Базен грустно покачивал головой, сокрушаясь, что карьера священнослужителя вновь откладывается. И убедить его в том, что господину торопиться некуда, а карьера военного – это тоже неплохо, было невозможно.

Вскоре Лиза, вновь в сопровождении лишь Мишель, д’Артаньяна и его слуги, покинула трактир.

Молодой человек опять тосковал. Теперь уже, вспоминая Атоса, если верить роману Дюма,и не надеясь на то, что найдет друга в добром здравии. В то время как сама Лиза снова вернулась к своим сомнениям: сказать ли д’Артаньяну, где может находиться Констанция, или промолчать.

Вскоре гасконец, видимо, не в силах молчать, принялся излагать свои опасения вслух, правда, обращаясь больше к себе, ну или к Планше, поскольку д’Артаньян ехал рядом с козлами, где сидел слуга.

- Увы! – говорил он. – Быть может, сейчас бедный Атос мертв, и в этом виноват я. Ведь только ради меня он впутался в эту историю, не зная ни начала ее, ни конца и не надеясь извлечь из нее хотя бы малейшую выгоду. Он предостерегал меня, но не отказывал мне в помощи! И готов был пожертвовать собой ради нашей дружбы…

- О да, сударь, - поддакивал Планше. – Мы, по всей видимости, обязаны ему жизнью. Помните, как он крикнул: “Вперед, д’Артаньян! Я в ловушке!” А потом, разрядив оба пистолета, как страшно звенел он своей шпагой, словно двадцать человек или, лучше сказать, двадцать разъяренных чертей!

Интересно, подумалось Лизе, что, вспоминая о том, кто, может быть, уже мертв, они не гнушаются поминать нечистого. Хорошенькие христиане! А еще любопытно, почему ей раньше никогда это в голову не приходило при чтении книги? Ответ мгновенно нашелся, но не сказать чтобы понравился девушке: не только этот мир принял ее, но и она принимает этот мир, она начинает не просто действовать и говорить согласно здешнему этикету, но и мыслить его категориями.

***

В Амьен они прибыли к обеду. Предварительно д’Артаньян, сочинив, как начать разговор с вероломным трактирщиком, попросил Лизу не вмешиваться в их беседу.

Девушка, в общем-то и не собиралась отказывать себе в удовольствии просто побыть зрителем одной из любимых сцен книги. Поэтому, когда д’Артаньян на входе трактира надвинул на лоб шляпу и положил одну руку на эфес шпаги, во вторую беря хлыст, Лиза только отступила ему за спину.

- Узнаете вы меня? – начал он допрос трактирщика, спешащего ему навстречу.

Тот, угодливо кланяясь, цепко оглядел сначала вошедшего молодого господина, затем даму позади него и слуг.

- Не имею чести, ваша светлость.

- Ах, вы меня не узнаете!

- Нет, ваша светлость!

- Ну, так я напомню вам в двух словах. Что вы сделали с дворянином, которому осмелились около двух недель назад предъявить обвинение в сбыте фальшивых денег?

Д’Артаньян сжал руку на эфесе, чуть подаваясь корпусом вперед, будто готовый наброситься на мерзавца. Планше с точностью скопировал позу господина. Лиза, сделав шаг в сторону, поторопилась прижать к губам платок, скрывая усмешку. Происходящее казалось милым розыгрышем.

- Ах, ваша светлость, не говорите мне об этом! – трактирщику было вовсе не смешно, он, побледнев, заголосил так, что мог бы разжалобить любого. - О, господи, как дорого я заплатил за эту ошибку! Ах я, несчастный!

После долгих причитаний трактирщика и терпеливых обещаний д’Артаньяна выслушать и рассудить по справедливости, радетель закона принялся рассказывать, как он от закона и пострадал: о поступившем извещении, что у него остановится фальшивомонетчик, и всех приметах, как его узнать, о присланном подкреплении для задержания преступника, о переодетых в конюхов солдатах, напавших на Гримо, – обо всем, что произошло, стараясь не упустить подробностей. Особенно красочно было описано, как Атос, отступая, уложил двух солдат из пистолета, изувечил еще одного шпагой, а самого трактирщика оглушил, ударив этой самой шпагой плашмя.