Великий герцог Мекленбурга - Оченков Иван Валерьевич - Страница 61

- Греха бояться детей не родить, - отвечаю я ему, - а ты чего такой заботливый?

- Сестра наказала.

- Алена? Я-то думал, ты по службе отлучался, а ты и вотчину заглянуть успел.

- Ну, а чего не заглянуть когда по пути? Тетушку проведать да сестрицу, сам ведаешь одни они у меня.

- Тоже верно.

- То-то и оно что верно, ну, а там, соседи собрались, начались, стало быть, расспросы, что да как. Ну, я и рассказал, как с гетманом воевали, как он на приступ шел, как ты с пушек палил.

- Понятно, наплел поди с три короба небылиц?

- Да нет, все честь по чести рассказывал без враков, а как уезжал так мне Алена и наказала чтобы я тебя берег и в бой одного не пускал.

- Это почему так?

- А суженый ты ее!

- Чего это вдруг?

- Так ей гадалка нагадала, что суженым ей тот будет, кто ее первым поцелует. А тебя ведь тогда на крыльце никто силой в спину не толкал. Такие вот дела.

- Ты бы сестрице своей объяснил, что я женат, да не на ком-нибудь, а на королевской дочке, чтобы девка себе глупостями голову не забывала.

- Да я говорил ей, дурочке что не по себе сук рубит, но тут разве поспоришь. Так что Христом богом тебя молю не лезь ты в пекло, и без тебя найдется, кому мечом махать. Тебе смешно, а она мне чуть плешь не проела.

- Ладно-ладно, уговорил, раз Алена твоя просит, значит, не буду. Ты мне лучше вот что расскажи, вы ведь Вельяминовы Годуновым родня. Каким тебя нечистым к Дмитрию занесло?

- Эх, князь, то дела давние.

- А ты расскажи, а я послушаю. Может, чего интересного узнаю.

- Ну, слушай, если интересно. Скажу тебе сразу, князь, что Борис как царем стал, родню свою не забыл. Батюшка мой в окольничие вышел и уже шапку боярскую примерял, каковую бы ему при Федоре Ивановиче как ушей не видать. Я тогда еще новиком был, и мне по отечеству в жильцах начинать службу выходило, ан нет, меня в стряпчие пожаловали. Да отцу намекнули, что коли я не дурак буду, то стоять мне в рындах подле его царского величества, а там и до стольника рукою подать.

- И чего тебе в рындах не понравилось, или не взяли?

- Ты не перебивай меня, князь, дослушай. Как раз в то время царевич Дмитрий и объявился в литовских землях. Времена тогда тяжкие были, недород, голод, а ту еще это. Стали некоторые земли, да города откладываться от Бориса да присягать Дмитрию. Царю Борису, понятное дело, это не по нраву пришлось, и стал он войска посылать, чтобы измену выкорчевывать. Вот в одно такое войско и я попал. Да чего я вру то сам себе! Не попал, а сам напросился. Хотел службу царю послужить, ну и выслужиться, конечно, как без этого. Приехали мы в одну такую слободку, выгнали людей из домов их на улицу перед церковью и спрашиваем, - "кому вы собачьи дети веруете"? А они нам кротко так, но твердо, - "царевичу Димитрию, сыну Ивана Васильевича". Мы им понятно дело плетей, а под плети пытаемся вразумить, дескать, царевич-то в Угличе сам себя зарезал и умер давно.

- И что вразумили?

- Да как тебе сказать, кто-то тверд в своей вере остался, а какие и покаялись, да только никому и покаяние нужным не оказалось.

- Это как?

- Да так, князь, одним хотелось царю послужить, а другим пограбить, да поозоровать. Так что, сперва плетей, потом дубьем, а потом разошлись и саблями. Бабы закричали, детишки заплакали, наши кто грабить, кто избы поджигать, кто баб сильничать кинулись. А жители местные кто бежать, а кто ровно мученики христианские перед нами, только плачут и богу молятся. Тут смотрю, воевода наш младенчика у бабы какой-то отнял, за ноги раскрутил, да и об угол. Да так что кровь до меня долетела. Тут у меня будто пелена с глаз упала, понял что творю вместе со всеми неподобное и того греха мне век не отмолить. Ну, и когда мы назад возвращались, отстал от своих и подался к Дмитрию посмотреть каков он. Точно ли государь природный?

- Ну и каков он тебе показался?

- Эх, князь, да разве это объяснишь! Я к нему как пришел сначала не назывался, все думал, присмотрюсь сначала. А на третий день нашелся знакомец и опознал меня, да Дмитрию-то и выдал. Казаки уж колышек для меня строгали, а я богородице молился, да только он велел меня привести к нему сначала. Ну, я царевичу все как на духу и рассказал, и что Годуновым родня, и что людей ему поверивших лютой смертью казнил и что раскаиваюсь в том злодеянии, однако не знаю истинный ли он царевич или самозванец.

- А он что?

- Велел отпустить меня, сказал, - "сам посмотришь, царевич я или нет".

- Ну и то, посмотрел, каков он был?

- Каков спрашиваешь? Не злой он был внутри, не то, что Годунов. К людям своим заботлив был, с пленными без жесточи обходился, отчего многие на его сторону переходили. А если говорить начинал, то люди его слушали больше чем попа в церкви.

- Ты его прямо святым рисуешь!

- Не святым он точно не был, уж больно девок любил.

- Что сильно лют до них был?

- Да нет, лютости в нем николи не бывало, говорю же, любил он их, ну и они его куда деваться. Вроде тебя.

- Ты чего несешь? - чуть не остановил я коня от неожиданного сравнения. - Ты говори, да не заговаривайся!

- А ведь верно, похожи вы с ним, - продолжал не слушавший меня Вельяминов. - Оно конечно, что лицом, что статью Дмитрий покойный плюгавец против тебя, а вот нравом вы схожи с ним. Ты природный государь, так и в нем, несмотря ни на что, порода чуялась. Ты к людям своим добр и к врагам без лютости относишься, и он таков был. Ты щедр, да удачлив. Ну, точно ...

- И закончу точно так же, если ты не угомонишься!

Городок, когда-то богатый и бойкий, а теперь совсем захиревший, встретил нас угрюмой тишиной. На давно не поправляемом и покосившимся от времени тыне окружающем город почти не было часовых. Лишь на колокольне стал стучать в било увидевший нас звонарь, сообщая жителям града о новой свалившейся на них напасти. Хмурые неприветливые люди смотрели на нас с подозрением будто прикидывая, ограбим ли мы их только или еще и отнимем опостылевшую в конец жизнь. Расспросив жителей мы поняли что разбойники обложившие данью местные земли в городе останавливаться опасаются и прячутся по окрестным лесам. Лесов этих, понятное дело никто не знает и проводником быть не может.

- Ну и чего делать? - Спросил меня Аникита, - покуда мы в городе тати сии и носа не покажут, и в лесу мы черта разве найдем, а не их, если искать примемся.

- Разделится надобно, - отвечал я ему, подумав, - надо чтобы тати решили, будто мы их искать отправились, а в городке оставили малые силы, вроде как для порядка. А чтобы ворам непременно напасть захотелось, надо сделать вид, что чего-то ценного привезли и прячем.

- А чего ценного?

- А ничего! Амбар какой ни есть в городе занять и охранять по крепче. Да пару раз привезти чего по темному, чтобы не видать было. Слухи то и пойдут.

- Пустой амбар говоришь...

- Ну, зачем пустой, спрячем там сколько-нибудь моих драбантов. Они у меня ребята дисциплинированные посидят тихонько, да и для местных все на одно лицо, так что с охраной можно менять, чтобы не закисли совсем уж взаперти. Ну а как воры пожалуют, так и встретим.

- Хитро задумано, а кто останется?

- Ну как кто, драбанты мои, стало быть, я и останусь с Казимиром. А ты рыщи вокруг, нагоняй жути. Ну, а как отойдешь подальше, так тати и пожалуют, если ты их конечно совсем их не распугаешь.

- А далеко ли отходить?

- Да хоть до Вологды, главное вернуться не забудь, а то мало ли.

Город Устюг-Железный или как его еще называли Устюжна, сравнительно недавно был крупным центром обработки железа, от чего, собственно, и происходило его название. Но года три назад местные ополченцы отбив нападение каких-то залетных литовцев почувствовали в себе силу и совместно с белозерцами попытались дать им сражение у деревни Батеневки. Увы, насколько хороши были местные в обороне за крепким тыном, настолько же плохи они оказались в чистом поле против профессиональных рубак. Литовская панцирная кавалерия покосила ополченцев "как траву". Потом, правда, немногие уцелевшие в том погроме, довольно успешно отразили штурм снова нагрянувших интервентов и город устоял. Однако кругом чувствовалось разорение, ремесла и торговля захирели.