Тяжесть слова (СИ) - Гичко Екатерина - Страница 46

Я хотела было сказать Дарриле, что нужно действовать, не дожидаясь, пока твое время пройдет. Но так ничего и не сказала. Я почувствовала, что не в праве говорить ей это. Разъезжать по миру девушке довольно опасно, особенно без сопровождения. А где она это сопровождение найдет? И вернуться в семью после такого побега будет невозможно. Отец покроется позором, если публично не откажется от нее после такого порочащего репутацию рода действия. Разве я могу ее на это толкать? Она должна сама решить все для себя. Наши желания редко исполняются сами по себе, без нашего участия. В их исполнении не поможет ни подходящий случай, ни посторонние люди. Принимаешь решения и прикладываешь усилия по осуществлению своих желаний только ты. Ты же и несешь ответственность за результаты своих действий, даже если на них тебе сподвиг кто-то другой.

Именно по этому я только и сказала банальную и сухую фразу, которая покорежила меня саму:

- Все в твоих руках.

Но если мне самой фраза показалась чуть ли не изведательской, то на лице Даррилы возникла мучительная задумчивость.

- Страшно, - наконец призналась Даррила.

Да, очень страшно. До тех пор, пока ты не понимаешь, что ты упустил свое время, и твои мечты уже не осуществятся. Страха уже тогда нет, только бескрайнее сожаление.

- Не грусти, - тихо произнесла Даррила, словно прочитав мои мысли. - Арш упертый, но он ценит тебя и, я думаю, постарается сделать так, чтобы тебе было хорошо.

Как же я на это надеюсь.

Наагасах Аршавеше део из рода Ширрадошарр

Делилонис только что заканчивал мне излагать причины их приезда. Меня это откровенно позабавило. Неужели дед думает, что сможет отвлечь бабушку от мысли родить еще одного ребенка? Мой дед очень не хотел, чтобы она рожала. После рождения первенца он был категорически против того, чтобы его женщина еще раз подвергала свою жизнь такому испытанию. Но шло время и бабушка раз за разом его переигрывала, родив ему еще шестерых детей, последний из которых появился на свет двести лет назад.

Бабушка была здесь же. Она лежала на животе прямо на полу на подушках. Ноги ее болтались в воздухе. Сейчас она была похожа на беспечную девчонку. Меня всегда поражала ее манера вести себя. Я восхищался ею и в тоже время недоумевал.

Она была на удивление цельной личностью, которая всегда знала, что она хотела и не испытывала сомнений при осуществлении собственных желаний. Звериное и человеческое в ней переплелись так тесно, что я совершенно не мог представить ее без этих ее кошачьих привычек, когда она, например, могла запросто улечься на шкуру перед камином, не принимая во внимание ни то, в каком облике она сейчас находится, ни то, где располагается камин: в спальне или в общей гостиной.

Она всегда производила впечатление сильного, уверенного в себе зверя. Но зверя дикого, который не высказывает особого доверия к окружающим. Мне кажется, единственный, кого она принимает полностью и позволяет о себе заботиться - это дед. Как-то он обмолвился, что ему пришлось приложить к этому титанические усилия.

Таюна была несколько иной. Зажатая, холодноватая и ужасно принципиальная. У нее не было той силы, что исходила от бабушки. Но она так же была диким зверем, который не доверял совершенно никому. Несмотря на свою слабость, она продолжала огрызаться и пыталась защищаться, проигрывая раз за разом. Проигравшая, беспомощная, в моих руках и совершенно недоверяющая.

Я никогда не мог понять своего деда, который бесился, если бабушка куда-то собиралась. Ну собралась и ладно. Съездит, посмотрит вернется. Что с ней может случится? Она сильная и спрособна сама себя защитить. А сейчас я так его понимал. Ну и что, что она сильная? Ну и что, что место назначения совершенно безопасно? Моя девочка всегда найдет неприятности, пусть лучше всегда будет рядом со мной, под моим присмотром.

Но сейчас я деда все же не понимал. Если бабушка хочет, то пусть рожает. Сам дед ничего против детей не имеет. Он против самого процесса рождения. Да, роды это больно, но если она сама этого хочет, то почему бы и нет? Количество детей только повышают престиж нашего рода. А бабушке нравится быть беременной.

Во время нашего разговора она как всегда молчала и чему-то таинственно улыбалась, я почему-то спросил:

- Планируешь, как развести деда на ребенка?

Она улыбнулась как-то по-особенному тепло и отрицательно качнула головой.

- Не планируешь? - весело удивился я. - Ты же хочешь стать матерью?

Она опять отрицательно мотнула головой. Я озадачился. Делилонис прищурился и подался вперед.

- Ты специально сказала ему, что хочешь стать матерью, чтобы он тебя отпустил? - догадался он. - Он готов на все, лишь бы отвлечь тебя от мыслей о беременности, и ты этим воспользовалась?

Она отрицательно мотнула головой, повергнув нас в недоумение, и раскрыла губы. Для одного дня слишком много слов из ее уст.

- Я готовлюсь стать матерью, - хрипло произнесла она.

Мы замерли. Она продолжала болтать ногами и таинственно улыбаться. Делилонис опомнился и смачно выругался. Я почувствовал приступ паники. Куда смотрел дед? Я в ужасе уставился на эту женщину, ценность которой повысилась в разы. Дед будет в диком бешенстве, когда узнает, а он не знает, иначе бы ее здесь не было, и в еще большем бешенстве, если с ней что-то случится.

- Как ты могла? - возмутился я.

- Бесполезно, - зло ответил Делилонис. - Увещевания и призывы к совести здесь не помогут. Я семьсот лет с ней нянчусь. И знаешь, что самое неприятное? Он орать будет не на нее, а на нас.

Бабушка перевернулась на спину, потянулась как кошка и, счастливо улыбаясь, погладила свой живот.

Я плохо спала эту ночь. Лежала, смотрела в темноту и вспоминала, вспоминала... С этим местом у меня было связано много и хороших воспоминаний. Пусть меня здесь и не любили, но все же это место было моим домом. А сейчас мне нужно уехать жить в другое, неизвестное мне место. Как там ко мне отнесутся? Что меня ждет? Было немного страшно.

Даррила наконец ушла ночевать в свою комнату. За моей спиной мерно дышал наагасах. Его хвост касался моих икр. Сам он старалася лежать от меня подальше, чтобы во сне не наползти на мое больное тело. Но его хвост все равно пытается обвиться вокруг моих ног.

Утро выдалось хлопотным для всех кроме меня. Вещи были собраны и упакованы еще вчера вечером. Сейчас сундуки выносили из комнат. Отец пришел лично попрощаться с наагасахом. Мне он, улыбаясь, посоветовал быть хорошей женой. Я не нашла в себе сил ему ответить. После него пришла мачеха. Бледная, с красными заплаканными глазами. Она попросила наагасаха ненадолго оставить нас наедине. Тот неохотно уступил. Она опустилась на колени перед кроватью и, взяв в ладони мою руку, посмотрела мне в глаза.

- Я не имею права давать тебе советы, но все же, пожалуйста, выслушай то, что я тебе сказажу, - тихо произнесла она. - Когда-то я поддалась своей гордыне. Никогда не поступай так, как я. Я не хотела, чтобы люди говорили о том, что я позабыла свою гордость и приняла оскорбление в виде тебя. Я отсекала эту привязанность к тебе. Никогда так не поступай. Любовь к мужчине не стоит этого.

После этих слов она поцеловала меня в лоб и ушла, не прощаясь и не желая счастливого пути. Потом ко мне пришел странный посетитель. Этого человека я не смогла узнать с первого взгляда. В сопровождении наагасаха в комнату вошел парнишка лет тринадцати-четырнадцати. На нем были плотные зеленовато-коричневые штаны, такого же цвета куртка длинной до середины бедра, серая холщовая рубашка, крепкие кожаные сапоги, а на голове черного цвета картуз, из-под которого выбивались кучерявые блондинистые волосы.

Еще больше я удивилась, когда наагасах оставил нас вдвоем. Парнишка мне лукаво улыбнулся и хрипло спросил:

- Не узнала?

Я удивилась еще больше. Голос, пусть и слегка измененный, был узнаваем. Передо мной была Даррила. Похоже, на моем лице отразилось все о чем я думала, так как она, раскинув руки, покружилась на месте, показывая себя со всех сторон. Затем встала боком и многозначительно погладила себя по совершенно плоской груди. У нее там и раньше в силу возраста было не очень пышно, а сейчас и вообще не было намека на скромное женское богатство.