Тяжесть слова (СИ) - Гичко Екатерина - Страница 27

Я закрыла лицо руками и плакала. Первый человек, который меня полюбил, и мне теперь так больно. Никто и никогда не сделал бы для такого. Он предал свои клятвы, замарал себя грехом убийства, чтобы попытаться подарить мне другую жизнь. И ничего за это не требовал.

- Почему я никогда не замечала... - всхлипывая, произнесла я. - Я настолько бессердечная...

- Ты небессердечная, - он мне еще улыбался.

Как можно улыбаться тому, из-за кого ты потерял все?

- Когда-то я слышал легенду о падающей звезде. Я уверен, у тебя сердце звезды. Сердце звезды не похоже на сердце человека. Свет звезд холоден, а сами звезды так далеко, что не согревают. Но люди продолжают смотреть на них с восхищением, трудно поддающимся описанию. Но там, далеко-далеко звезды испепеляюще горячи. Ты такая же, твой свет вселяет в сердца восторг и любовь, но сама ты так далеко, что эти восторг и любовь не доходят до тебя, а твоя взаимность не может преодолеть расстояние. Но тот, кто наблюдал тебя в близи, видел тебя изнутри, навечно опаляется твоим жаром. Проблема в том, что ты так привыкла быть вдали и привыкла к тому, что твой ответный свет не доходит ни до кого, что уже не пытаешься ответить взаимностью. Так привыкла, что чужое восхищение не достигает тебя, что не замечаешь его и вблизи. Я был вблизи, но не осмелился донести до тебя свои греховные чувства.

Я не выдержала и подошла к нему вплотную. Он смотрел на меня снизу своими невозможными серыми глазами. Я могла бы его любить! Я поняла это неожиданно и очень ярко. Я могла бы любить его так сильно, что эта любовь могла бы испепелить меня. И была бы счастлива от этого. Он прижался лбом к моему животу, блаженно закрывая глаза, а затем со счастливым вздохом прикоснулся щекой, наслаждаясь этой близостью. Я порывито обняла его за шею, зарываясь пальцами одной руки в его льняные волосы.

- Таюна, - послышался от двери строгий оклик наагасаха, но я лишь сильнее прижалась в господину Зуварусу.

- Иди, дитя, - прошептал он. - Я понесу заслуженное наказание за свой проступок. В этом нет твоей вины, поэтому не печалься.

Мысль, что его казнят прошибла меня током. Я оторвалась от него резко и выскочила из камеры. Дождавшись, когда наги последуют за мной, я захлопнула двери и упала на колени прямо на грязный пол.

- Я прошу, я умоляю! - взмолилась я сквозь слезы. - Сохраните ему жизнь! Я сделаю все, что вы захотите. Только отпустите его! Пожалуйста...

Я разрыдалась. Я была готова на все, лишь бы этому человеку сохранили жизнь. Все что угодно. Пытки, унижения... Все что он захочет! Я никогда не понимала, как можно унижаться, выпрашивая что-то. Сейчас я даже не думала об этом. Я была готова унижаться сколько угодно, молить как угодно, делать все, лишь бы ему сохранили жизнь.

- Ты понимаешь, о чем просишь? - разозленно процедил сквозь зубы наагасах. Он уже жалел, что велел привести меня.

- Он первый и единственный, кто меня полюбил. Меня никто никогда не любил. И вы меня тоже не любите, наагасах, и вряд ли когда-нибудь полюбите. Так пусть у меня будет хоть эта любовь. Позвольте мне найти утешение хотя бы в ней, в осознании того, что человек, который меня так искрене и сильно любит, жив, а не умер из-за этой любви. Я вас прошу, пусть он уйдет.

Я рыдала, стоя перед ним на коленях. Возможно, я выглядела жалко. Но кому какая разница, как я выгляжу. Он молчал долго.

- Это будет моим свадебным подарком, - наконец произнес он взбешенным голосом. - Но больше никогда, никогда не смей просить меня за другого мужчину! Встань!

Я попыталась, утирая слезы ладонью, встать, но силы покинули меня. Наагасах наколнился, подхватил меня под локоть и вздернул на ноги одним рывком. По его знаку Шайш открыл дверь камеры.

- Ты свободен, - презрительно процедил наагасах узнику. - Можешь идти на все четыре стороны. Мы тебя даже проводим. Но только посмей оказать рядом с ней еще когда-нибудь.

И развернувшись, потащил меня на выход. Но потащил он меня не в комнаты, а улицу. Я всхлипывала, пытаясь унять слезы, вытирая лицо рукавом. Видевшие нас слуги испуганно смотрели на нас. Проволок он меня до самых ворот. Стража смотрела на нас недоуменно, на меня даже сочувствующе, но не вмешивались. Что мы здесь делали, я не очень понимала, но желания интересоваться не имела. Я пыталась взять себя в руки. Злой наагасах, сложив руки на груди, стоял рядом.

Довольно быстро у ворот оказались Лош и Риш, которые сопровождали господина Зуваруса. Ему дали возможность только накинуть плащ на плечи и взять небольшую котомку. Слова про проводы обрели для меня смысл. Я вдруг поняла, что скорее всего вижу этого необыкновенного человека последний раз в жизни. И даже не могу обнять его на прощание.

- Проваливай, - грубо приказал наагасах.

Господин Зуварус бросил на него равнодушный взгляд и подарил мне наполненную теплом улыбку.

- Не плачь, мое сердце остается с тобой.

Сердце невыносимо заныло, в груди сперло дыхание, и я опять заплакала. Я вдруг поняла, что готова нарушить все обещания и сбежать с ним. Быть с ним всегда, дарить ему свою любовь. Я была уверена, что могу ее подарить. Ее бесжалостные клыки я уже чувствовала в своей душе. Он опустился передо мной на одно колено, не обращая внимание на нагасаха, и необъяснимой нежностью посмотрел мне в глаза.

- Буду молиться, чтобы счастье не обошло тебя стороной и эти слезы были последними в твоей жизни. Я уверен, что он не может устоять от искушения полюбить тебя, но я надеюсь, он сможет донести свою любовь до тебя, и твое сердце будет счастливо рядом с ним.

- Поторапливайся, - велел "он".

- Прощай, - он коснулся мягкими губами моей ладони.

Это "прощай" ножом резануло мое сердце. Он встал и, сгорбившись, пошел прочь. Несчастный, потерявший все, с одной жалкой котомкой в руках. Ему даже не позволили нормально собраться, и теперь он вынужден уходить практически без всего. Как он будет теперь жить? Что делать?

- Я готова нарушить свои обещания, - мертвым голосом произнесла я, слезы продолжали течь.

- Тогда он умрет, - ледяным голосом ответил наагасах.

- Именно поэтому я все еще здесь, рядом с вами, а не с ним.

Меня резко дренули за руку и потащили обратно. Я продолжала, пока это было возможно, оборачиваться и смотреть на удаляющуюся сгорбленную фигуру. В один момент он обернулся, и я была готова поклясться, ободряюще улыбнулся мне.

Наагасах просто запер меня в своей спальне и ушел. Я разревелась в голос, кусая зубами подушку и воя от безысходности.

Следующий день был как в тумане. Я выходила к столу, гуляла в парке. Но эмоции куда-то исчезли. Мне вдруг стало все равно. Какая разница, что вокруг, когда внутри так тоскливо. Меня не привлекали книги, беседы, не раздражало вольное поведение наагасаха. Он очень злился, но мне даже на это было все равно. Мои сопровождающие избегали смотреть на меня, словно ощущали свою вину.

Почему он полюбил именно меня? Теперь я так виновата перед ним. Даже если он не держит на меня зла, я всегда буду испытывать это острое чувство вины. Поддавшись порыву, я пошла в часовню и, стоя на коленях перед статуей Богини-Матери, горячо помолилась, чтобы у него было все хорошо..

Наагасах пытался меня отвлечь. В итоге всегда злился и уходил. Потом возвращался, молча садился рядом и пытался еще раз. Он даже привлекал за обедом моих сестер, надеясь, что они смогут меня развлечь. Шайш с рыжими даже отвели меня на развалины замка, надеясь, что я загорюсь исследовательским энтузиазмом и полезу внутрь. Но я просто села на камень во дворе и сидела так, пока они не решили, что пора домой.

Слух о том, что господин Зуварус пытался отравить наагасаха, уже разнесся по имению. Наагасах не скрывал это: когда ему понадобилось арестовать жреца, он пошел к отцу и поставил в известность. Пораженный отец, конечно, препятствовать не стал. И молчать тоже. Он упомянул об этом неслыханном моменте в разговоре с герцогом. Тот поделился с женой. Герцогиня посочувствовала мачехе, что ей приходится выносить одно несчастье за другим. Разговор герцогини с мачехой услышали слуги, и новость о вопиющем поведении жреца распространилась со скоростью пожара.