You raped my heart (СИ) - "salander." - Страница 95

И вот тогда мужчина делает то, что кажется девушке странным и опасным, несуразным, каким-то дурацким, тем, что быть не должно. Это же Эрик. Кристине хочется закачать головой, протереть глаза пальцами, надавить на них до темноты, до пляшущих звездочек, а потом распахнуть, прозреть. Но вместо этого она по-прежнему продолжает видеть его протянутую руку.

Руку.

Его руку.

Ладонью вверх.

Ожидающую.

Вопрошающую.

Нетерпеливую.

Кристина касается несмело, аккуратно и осторожно, словно Эрик способен ужалить, зубами, как гадюка, впиться, но пальцы его тут же жестко и крепко обхватывают ее ладонь, дергают девушку на себя так, что ей спешно приходится переставлять ноги, чтобы не упасть прямо на мужчину, не врезаться в его широкоплечую, стальную фигуру. А он, кажется, и не замечает, как себя ведет. Просто делает. Просто не отдает себе отчета. Снова происходит взрыв. Далекий, но каменная пыль окропляет их головы, словно снег в разгар зимы.

— Слушай меня внимательно, — какая знакомая фраза. Кристина голову задирает, смотрит на складку меж мужских бровей, на озадаченное чертыханье сквозь сжатые зубы. Эрик достает из-за пояса пистолет, протягивает его девушке дулом к себе, рукоятью к ней. Маленький, не очень тяжелый, но все же смертельный. — Держи. — Девушка ловит оружие обеими руками. — В самом низу, там, где лаборатории, есть бункер. Лаборатории, по сути, его часть. Там мы и спрячемся. Переждем. Ясно? — она кивает. — Сейчас мы выйдем за эту дверь. Идти будем только по стенам, ты за мной и ни шагу в сторону. Это понятно? Никакого самовольства. Ясно? — Кристина вновь кивает. — Чтобы ты там ни увидела. Друзей, знакомых, родителей — кого угодно. Только за мной. — Эрик хватает ее за подбородок. Грубо, больно, так, что девушка аж морщится, рябь волнами набегает на ее лоб. — Если ты ослушаешься, клянусь, я прострелю тебе ногу. — И пальцы сжимают ее подбородок.

— Эрик, я поняла, — выдыхает девушка.

Он отпускает ее, разворачивается, а Кристина трет кожу, где оставили красный след его беспардонные фаланги, острые, словно пики, холодные и чуждые. Она наблюдает, как он достает свой пистолет, снимает его с затвора, раздается глухой щелчок, и палец мужчины ложится на курок. Кристина делает шаг вперед, чуть ближе, на какой-то миллиметр, втягивает ноздрями запах кожаной куртки Эрика, запах его адреналина, бешеной энергии, абсолютного бесстрашия. А мужчина вдруг разворачивается к ней, и девушка носом почти касается его груди. Она хочет сделать шаг назад, словно воздуха не хватает, словно обруч сдавливает ее грудную клетку, а гул в ушах нарастает. Кристина лишь глаза несмело поднимает. А его пальцы подцепляют цепочку, достают медальон, нагретый теплом ее кожи, большие фаланги проходятся по металлическому огню ласкающим жестом. Кристина смотрит. Эрик усмехается. И отпускает ее медальон. Да, она знает, как все это выглядит. Знает. Но ведь и он знает. Они, кажется, перестали друг другу лгать. Хлоп и все.

— Руку.

Девушка больше не медлит. У Эрика большая, мозолистая ладонь, но твердая и крепкая. Кристине почти спокойно, Кристина почти верит во что-то эфемерно хорошее, такое абстрактное, что образы даже не приходят. Всего лишь один ослепительный свет. Он режет глаза, вызывает слезы, но сияет так ярко, что хочется смеяться. Кристина чувствует надежду. Оглушающую, слишком большую и совершенно необъяснимую.

Коридор встречает их далеким запахом гари, известковой пылью, повисшей в воздухе, словно клубы пара, миганием нескольких электрических лампочек и сгущающейся темнотой. Кристине кажется, что поврежден блок электрического питания, потому что свет ведет себя как бесноватое существо: то вспыхивает, то тухнет, то накрывает белым, ярчайшим полотном, то дразнит очагами. Эрик тащит девушку за собой. Удаляется от знакомой комнаты, туда, мимо помещения, в котором ей предстало прошлое этого мужчины во всем своем кровавом блеске, по ступеням, и снова одинаковые коридоры, поражающие своей белизной и стерильностью. Это почти напоминает дом, тот, первый. Искренние тоже любят правильные линии, однотонные цвета и лабораторную аскетичность вида. Но в Эрудиции неприятно. Словно жало загоняют под кожу, крутят и вращают им там. Кристина теряет счет бесконечным однообразным коридорам, стеклянным и железным дверям, чьим-то незнакомым лицам, проносящимся мимо, грохоту, то удаляющемуся, то приближающемуся, пыли, цепляющейся за носоглотку, впивающейся, словно клещ в плоть в межсезонье. Девушка сгибается пополам время от времени, давит кашель. Эрик же будто робот, будто пыль ему не мешает, не режет глаза, не давит горло. У Кристины затекла рука, зажатая чужими тисками. Кристина слабо шевелит пальцами, и Эрик вдруг ее отпускает.

Они спускаются еще на несколько этажей по витой лестнице. Кое-где на ступенях, белых, облицованных мрамором, валяются куски камня. Эта часть здания разрушена гораздо сильнее, чем та. Правая? Левая? Кристина путается. Она лишь перепрыгивает сразу несколько ступеней, ступает на пол да сжимает обеими ладонями рукоять пистолета. А потом в уши врывается нарастающий гул.

— Ложись!

Этот громогласный крик принадлежит Эрику. Девушка толком сообразить не успевает, как ее прижимает к земле. Грузная и тяжелая мужская фигура распластывает ее на холодном полу. Подбородком Кристина бьется об острый камень, крошечный, коих тут разбросано большое количество. Появляется кровь. Девушка лишь двигает руками, закрывает голову, слышит чужое шумное дыхание рядом с собственным ухом, чувствует каждой клеткой тела напряженные мышцы. И еще запах. Так воняет паленая плоть и плавящаяся кожа. Жар поднимается такой, что Кристина отчаянно жмурит глаза, смыкает веки с такой силой, что, кажется, больше не раскроет. Руки Эрика двигаются, сжимают ее маленькое тело, он давит на нее сильнее, прижимается теснее и плотнее, накрывая каждый дюйм ее плоти своей собственной. Они превращаются в один живой организм. Дышащий в такт, вздрагивающий всей грудью от резких вдохов и выдохов. Кристине обдает жаром всю глотку. Паленый, разлагающийся вкус. А потом все уходит. Лишь пятки жжет. Эрик скатывается с нее, а у девушки мир перед глазами пляшет. И ступни горят, словно их лижут языки пламени. Кристина с трудом садится, ощущая бой чугуна и свинца там, под черепом. Она сжимает голову руками, морщится так сильно, жмурится, распахивает глаза и дико взвизгивает от неожиданности, страха и ужаса. У Кристины горят любимые кроссовки. Жар реален, жар вот-вот доберется до ее кожи. Девушка вскакивает на ноги, девушка тушит огонь о пол, топчась на месте. И грудь ее вздымается и опадает. Она вдруг соображает, что у нее костяшки в саже, что на лице что-то черное, и одежда вся заляпанная. Кристина кидает взгляд на Эрика. Тот голой ладонью тушит собственную куртку. У него обожженные штаны и футболка, а также кожа костяшек и шеи. Кристина открывает рот, взгляд ее изменяется, в зрачках вспыхивает чувство, которое она не в силах сдержать, и сильный порыв всей фигуры.

— Ни звука, — предупреждает ее Эрик. Кристина послушно закрывает рот.

Его тон, его голос, все эти интонации говорят о том, что если она сейчас хоть что-то скажет, проявит жалость, сострадание, любую другую форму гребаной — о да, она живо может представить, как грубо и смачно это слово срывается с его губ — заботы, то он действительно всадит ей свинец в ногу, и тогда Кристину будет заботить лишь собственная судьба.

Девушка кусает губу, наблюдает, как Эрик уничтожает последний огонь, проводит пальцами по обгоревшим волосам, морщится от движения шеей.

— Спасибо, — все же говорит она. Он поднимает голову, смотрит, она виновато жмет плечами и отворачивается.

Кристина натыкается глазами на лестницу. Вернее на то, что было лестницей. Вместо нее — раскуроченная воронка с обугленными краями. Огромная, большая. Угодила всего лишь часть снаряда.

— Осколочные бомбы, — говорит Эрик, поднимаясь на ноги и отряхивая свою одежду. — Они просто хотят нас, как крыс, выкурить из здания. Не выйдет, — зло усмехается он. — Не выйдет, суки. — Себе, скорее, чем ей. — Идем. Осталось совсем немного.