You raped my heart (СИ) - "salander." - Страница 82

Алиса появляется, когда зажигаются фонари на улице, когда смазанные черные точки прохожих исчезают окончательно, сметенные волной дождя. Небо плачет долго и заунывно, расчерчивает кристаллами окна, морозит людей. Она появляется среди брызг, вся такая искристая, в ярко-желтом платье. Снова не по цвету фракции. Фрэнк, конечно, кривит губы, но ткань Алиса прячет под дождевиком. Да и слывет в высших кругах Эрудиции пустой красоткой. Куклам позволены дурацкие вольности время от времени: платья не тех цветов, громкий смех, слишком много алкоголя в глотке, выразительное хлопанье ресницами. Алиса распространяет сырость и влагу вокруг себя. Она смачно целует Амелию в щеку, и девочка улыбается. Подходит к Эрику, но встречает настороженный детский взгляд. И как ножом по коже. У мальчика глаза какие-то не те.

Алиса не переодевается, стучит каблуками по паркету, задевает руку Фрэнка длинным хвостом своих волос, кидает на него взгляд через плечо. Улыбается задорно. Женщина возится в спальне. Эрик слышит, как она выдвигает какие-то ящики, открывает и закрывает дверцы. Эрик хмурится — совсем как Фрэнк — вытягивает голову на детской шее. Ему любопытно и интересно. Алиса вытаскивает чемодан на самый центр комнаты, пинает его ногой, тянет за собой и все не прекращает улыбаться. Она протаскивает его к самому выходу и разворачивается. Смотрит прямо на Фрэнка. В его взгляде – яд. Эрик знает, когда дядя так смотрит — сейчас будет буря. Черная-черная, загадит тут все. Амелия жмется к косяку, мальчик зачем-то встает перед ней. Хорошая девочка, до сих пор ему нравится.

— Что это? — и голос у Фрэнка шипящий, змеиный, рукой на чемодан показывает, и жест такой скользкий, опасный, вся эта напускная небрежность.

— Я ухожу, — заявляет Алиса, упирая руки в бока.

Комната наполняется звенящей тишиной. Плотной, густой, вязкой. Алиса улыбается победно, искрит сладкими эмоциями, сбрасывает оковы, и они гремят, с грохотом опускаются к ее ногам, щиколотки обвивают, а она, богиня, восстает. Удивительная женщина.

— К кому из всех своих пассий?

— К нему. Ты знаешь, Фрэнк.

— К нему?

Он не кричит, нет, даже голос почти не повышает, просто что-то обнимает горло, цепко, прочно, до самой тошнотворности и вывихнутых суставов. Алиса все еще улыбается. Она готова выстоять, сыграть последнюю драму, аккорд поминальной мелодии. За усопших, за души их младые. Она уходит, рвет все связи с этим человеком, с этим домом.

— Ты не пойдешь к нему, — отрезает Фрэнк. — Я тебя не пущу.

Алиса смеется. Истерично так. И Эрику вдруг кажется, что весь ее блеск напускной. Что платье ее не желтое, а пожухлое, что в глазах не искры, а слабые тлеющие угли, что ногти ее обломаны, а крылья подрезаны, и летать она никогда не сможет. Это — последняя чахлая попытка, стремление к свободе.

— Шлюха! — орет Фрэнк и бьет, рассекает идеально-очерченные губы кольцом на безымянном пальце. Алиса заваливается на чемодан, щелкает замок, и все содержимое, все вещи валятся на идеальный паркет коридора.

Эрик задвигает за свою спину Амелию. Девочка дрожит всем тельцем, плачет, вдруг разворачивается на пятках и убегает, лишь топот ее ног остается в мальчишеских ушах. А Эрик смотрит, Эрик впитывает. Его завораживает, пленяет, вся эта пляска смерти, крови и боли.

Фрэнк бьет Алису долго. До тех пор, пока все ее красивое лицо не деформируется под острыми костяшками, до тех пор, пока она не начинает харкать кровью, до тех пор, пока не захрипит и не заскулит. Ей горло спазмами схватывает. Желтый цвет впитывает багряную кровь, цветы на солнечной ткани распускаются. Фрэнк дерет Алисе волосы, таскает ее за них. И все исступленно повторяет одно слово.

Шлюха.

Удар по лицу, нос смещает.

Шлюха.

Ногой по ребрам, так, что женщина заскулит, заноет.

Шлюха.

Пальцы на горле, и бешеный взгляд безумца. А она руками по паркету бьет, ладонями плашмя.

Красавица и чудовище. У красавицы все лицо изуродовано, кожа лоскутами свисает. Чудовище когти глубоко в плоть женскую впускает, сцепляет насмерть. Алиса скулит и воет, жить хочет. Фрэнка трясет и колотит. Он сжимает ее в луже крови, всю в слезах и соку собственного тела. Алая-алая кровь, отметины на коже, оголенное мясо, заплывшие глаза. Руки мужские по плечам женским, а Алиса отталкивает. Фрэнк то ли рыдает, то ли прощения просит, то ли умаляет, а потом со всей силы швыряет жену на паркет, прямо в лужу собственной крови лицом. И жижа ко рту липнет. Мужчина голову поворачивает, на Эрика смотрит, потом манит его. Мальчик мнется мгновение, подходит. Фрэнк кладет ему руку на плечо, тяжелую такую, кивает на рыдающую и тихо скулящую Алису и говорит:

— Смотри, Эрик, смотри и помни, что женщины слабы и безвольны, что только так с ними и надо. Вот теперь она будет послушной и покорной, правда, Алиса? — и за подбородок рукой хватает, женщина лишь истерично дергается. — Только так, понял меня? — мальчику в глаза заглядывает. Эрик смотрит. Эрик кивает. Эрик принимает.

Алиса потом еще долго ноет на полу, встать не может. Ее трясет и колотит. Эрик смотрит на нее завороженно. Она ловит детский взгляд, головой качает, велит уходить, губы едва размыкает, но говорить ей трудно. Амелия не выходит из своей комнаты. Девочке страшно.

Эрику лишь пять. Кроваво-красные картины преследуют его долго. И женские трясущиеся руки, и властный голос Фрэнка. Эрику лишь пять, а он уже — урод. Спасибо, дядя.

Воспоминание V

Алиса много курит. Таскает сигары у Фрэнка, щелкает зажигалкой, и рука ее дрожит. Окно распахнуто настежь. Алиса смотрит вниз, туда, далеко-далеко. Эрик наблюдает за ней тихо. Амелия снова носится со своими раскрасками, Фрэнк работает у себя в кабинете. У Алисы все лицо залатанное, пластырь по носу тянется, шрамы на бровях, красная линия скулы, кости хрустят, в крошку сыплются. Алиса смотрит на Эрика и пытается улыбнуться. Выходит оскал. Она сигару в рот засовывает, слюна тянется. Женщина тихо плачет. Дети не должны все это видеть. Не должны. Она Фрэнка умоляет, руки заламывает, просит увезти Амелию и Эрика к бабушке. Фрэнк не соглашается. Пусть мать воспитывает, и даже нежно по щеке ее проводит. Алиса дергается от его руки, как от жала скорпиона.

Алиса бьется головой о стену. Методично, с глухим стуком. Крепко обнимает дочь, прижимает к себе, шепчет что-то ей в светлую макушку. Эрик не дается женщине на руки. Своевольничает, показывает гонор, норов, характер. Алиса смотрит на него внимательно и ничего не говорит. Она снова садится у его кровати, рассказывает сказки, а мальчик поворачивается к ней спиной, с головой одеялом накрывается. Тогда Алиса бледнеет, скулы ее так вытягиваются, красные-красные.

— Почему ты не хочешь со мной говорить? — спрашивает она как-то у Эрика, кутает в длинные рукава израненные запястья и руки, шею в воротник прячет.

— Потому что ты плохая, — заявляет мальчик и утыкается глазами в экран телевизора, где большой серый кот гоняется за умным мышонком.

Эрик смотрит мультики, а у Алисы нижняя губа трясется. Она все понимает. Осознает. И от этого так тошно. Фрэнк уродует мальчика, портит сына собственного брата. Алиса не может на это смотреть. Она врывается в рабочий кабинет своего мужа, клокочет страшными эмоциями. Глаза ее горят праведным гневом.

— Монстр! — истерично выплевывает женщина. — Исчадие ада! Ребенка-то за что?!

Фрэнк поднимает голову от бумаг, неспешным движением стягивает с носа очки, легко бросает их на стол, окидывает свою супругу несколько брезгливым взглядом. От ее красоты осталась лишь одна кровавая чернота. Ни белой кожи, ни огромных глаз, ни чудесных волос — лишь зашитое наскоро тело, спаяно так неверно и неправильно. Фрэнк почти наслаждается. Унизил. Раздавил. Растоптал. Но Алиса все еще щерится как кошка. Силы в ней хранятся.

— Неужели ты думаешь, что нежелание Эрика с тобой говорить лишь моя вина? Он видел тебя с другими мужчинами, дорогая моя супруга, видел. А мальчик он умный.

— Ребенком прикрываешься, — она почти хохочет, зубы скалит. — Ты ведь все знаешь. Ты! И наш этот брак! И моя дочь, которую ты ненавидишь, потому что она от человека, которого я любила! Любила! Понимаешь?! Слово знакомо?! Я ненавижу тебя, Фрэнк, ненавижу! — она взрывается, ее несет со страшной скоростью, и эти эмоции, и эта чернота, глухая и прочная словно стена. Мужчина смотрит на нее, мужчина белеет. — Я никогда тебя не любила! Я проклинала тот день, когда шла с тобой к алтарю! А все деньги, деньги, деньги! Ты был слишком богатым чертовым сукиным сыном! Ты садист! Изувер! Ублюдок! Я ненавижу тебя! Каждой частицей своего тела, всеми фибрами своей души! Ненавижу! — она говорит, говорит, говорит, срывается на истошный крик, почти раненый вой, выплескивает все, что копилось годами. — Тебе нравилось обладать мной, как трофеем, как красивой игрушкой! А все! Нет красоты, ничего нет! И знаешь, что, Фрэнк, он любит меня такой! Любит! Ты этого не умеешь! И я уйду к нему! Ты больше меня не остановишь! И детей заберу! Амелия тебе даром не нужна, а Эрика ты не испортишь окончательно!