Осторожно, женское фэнтези. Книга 2 (СИ) - Шевченко Ирина - Страница 88

— Давно ты меня узнала? — это не имело значения, особенно сейчас, но я не могла не спросить, потому что сама узнала ее только теперь, по шипящему шепоту и ставшей хищной ухмылке, обнажавшей ровные белые зубы.

— Давно, — улыбнулась она снисходительно. — Ты двигаешься одинаково, и в жизни, и на ринге. И ведешь себя одинаково — всегда и во всем сомневаешься. А в последний вечер Волк назвал тебя по имени. Но думаю, ты все же не так проста.

Видимо, это был комплимент. Странный от дочери эльфийского посла и в чем-то лестный из уст Дикой Кошки.

— Пора, — шепнула она, когда мы дошли до середины галереи. — Только не вздумай обидеть его.

— Его не обижу, — пообещала я.

Сделала шаг в сторону и без предупреждения, по-настоящему, как она и просила, ударила Каролайн кулаком под дых, резко оттолкнула от себя согнувшуюся от боли девушку, и, подобрав юбки, забралась на широкие перила. Примерилась к высоте и спрыгнула на поросший молоденькой травкой газон. Недавно травмированная голень и сбитое сегодня колено тут же напомнили о себе, но я остановилась лишь на несколько секунд: сплела обезболивающее заклинание, которому нас учили на боевом как раз для того, чтобы после ударов и падений могли до конца пройти полосу препятствий, и побежала к жилищу единорога.

Что до бросившегося за мной стража, то Кара-Кошка сильно переоценила его способности: мне даже бить его не пришлось по той простой причине, что он меня не догнал.

Первый рычаг вниз. Второй — вверх и повернуть.

Перевела дух и открыла следующую дверь.

Ну, здравствуй, диво дивное. Я к тебе.

И прости, если все же обижу…

Он подошел сразу.

Теплое дыхание высушило слезы. Губы в мелких щекочущих ворсинках коснулись моего лба.

Но сегодня его близость не уняла дрожи в руках и не прогнала тревогу из сердца.

Я обняла гибкую шею, прижалась щекой и расплакалась. Не для того, чтобы разжалобить — мне не нужно было объяснять ему что-либо и просить о чем-то, он и так все знал — а от того, что поняла вдруг, какой же глупой была идея прийти сюда. Прийти и даже шприца не взять из лечебницы. Ни иголки, ни булавки.

Ногти и то обрезаны…

— Дура, — прошептала я обреченно.

Единорог покачал головой.

Не дура?

Да нет, так и есть. Только волнуюсь не о том.

Стук в дверь, гомон под окнами…

Я улыбнулась через силу и поцеловала свое чудо между широко раздувающихся ноздрей.

— Кара передавала привет, — сказала я ему.

Она неплохая. Совсем даже. Только ума у нее не больше моего.

Добраться сюда было несложно. Но выбраться?

Даже если бы я не забыла шприц.

Особенно, если бы не забыла…

— Они ведь меня не выпустят, да? Если я возьму твою кровь? А если не возьму, зачем мне выходить?

Останусь тут. Буду спать на мягком сене, как мечтала когда-то. Любоваться своим белогривым дивом. Слушать ругань эльфов под окнами.

А когда мне это надоест, заберусь на ящик в углу, закрою глаза и уйду в подпространство. Найду дверь в мир, где лето пахнет яблочным пирогом, и останусь там, забыв уже о двух своих не сложившихся жизнях…

Боже, за что?

Если я и правда виновата в чем-то, если не заслуживаю счастья, то зачем лишать меня его так, вместе с дорогими людьми? Хочешь причинить мне боль — оставь их жить, сделай счастливыми. Без меня счастливыми, чтобы я смотрела на это счастье со стороны и мучилась, чувствуя свою ненужность. Это ведь больно. Все говорят, что больно, хоть самой мне не довелось испытать подобного. Так, может, сейчас?

Что же ты молчишь, боже?

Или не слышишь снова? Потому что я не верю, да?

А я не знаю, как в тебя верить.

И как тебе верить.

Ты обещал, что будешь рядом! Обещал мне чудо, когда оно понадобится. И что?

Единственное чудо тут глядит на меня печальными очами из-под инеевых ресниц и молчит. Возможно, сам не знает, что случается с теми, кто покушается на его неприкосновенность.

Что с ними случается, Мэйтин? Разве тебе самому не интересно? Ведь если подумать, сейчас не моя судьба решается, не умирающего в лечебнице доктора, а судьба целого мира. Тебе и на мир наплевать, как на нас?

Я рассмеялась тихонько сама над собой: грубый шантаж, дилетантский.

Но на что в самом деле рассчитывает этот мальчишка? Я никого не могу спасти. Это меня то и дело спасают с тех пор, как я тут.

В дверь перестали ломиться. На несколько секунд стало тихо, а затем в маленький домик громко и как-то неожиданно вежливо постучали: тук-тук.

Так и хотелось ответить: «Кто там?».

Но вряд ли это почтальон, принесший заметку про нашу девочку, в очередной раз оказавшуюся полной идиоткой. В последний раз, наверное, — только это и утешает.

— Элизабет! — донеслось до меня через две двери. — Элизабет, вы меня слышите?

Я вас прекрасно слышу, милорд. Быстро вы добрались.

— Элизабет, отзовитесь, прошу!

Я погладила единорога по лбу, кивнула, обещая скоро вернуться, и прошла к внешней двери.

— Элизабет!

Говорить с ним не хотелось, но я ответила — стукнула кулаком по плотно подогнанным доскам.

— Элизабет, я вас умоляю… — голос ректора стал тише, но и тревожнее. — Не делайте ничего, что могло бы…

Стукнула снова: со всей силы, со всей злости.

— Прошу вас, выходите. Я уверен, что вы не могли причинить вреда эноре кэллапиа. А если так, лорд Эрентвилль не станет выдвигать обвинений…

О! Так все тут официально и цивилизованно. Обвинения, после, видимо, суд. А я уж думала, что меня просто встретят на выходе эльфийские сабельщики и изрубят в капусту. Или из арбалетов расстреляют — зачем-то же они держат в посольстве арбалеты? Вдруг, как раз для таких случаев?

— Элизабет, пожалуйста, — он почти перешел на шепот. — Не делайте ничего, что могло бы… Прошу, иначе они не выпустят вас живой. Я не смогу защитить вас…

Так все-таки не выпустят? И суда не будет?

Запуталась я в этих эльфийских законах.

— Элизабет, выходите. Я… не хотел говорить так, но… в этом уже нет смысла. Понимаете? Уже… поздно…

Нет.

Не может быть.

Нет.

Открыла рот, но не смогла издать ни звука. Не смогла сказать ему, что он, наверное, ошибается и ничего еще не поздно…

Не поздно ведь?

Тихо переставляя ноги, будто опасалась, что за дверью услышат мои шаги, вернулась к единорогу. Подойти, обнять, спрятаться от всего под шелковой гривой…

Не может же так?

Глупо, из-за какой-то конфеты…

Боже, неужели ты допустишь такое? Неужели… Неужели не отзовешься даже?!

Мэйтин, умоляю тебя. Хоть появись. Появись, чтобы я знала, что ты меня не оставил.

Я научусь верить, обещаю. Я все сделаю, все, что нужно, только не бросай меня!

Не дойдя до настороженно прядущего ушами единорога, я медленно опустилась на пол, и когда рядом с белоснежным эноре кэллапиа появился долгожданный тинэйджер в черной футболке и рваных джинсах, даже ползти к нему не смогла — только продолжала, не останавливаясь, молить о чуде.

Чудо!

Боже, я помню, ты обещал мне чудо!

И то, что не в твоих силах вернуть того, кто уже ушел за грань, я тоже помню. Но разве чудо — это не что-то невозможное? Настоящее чудо? Сотвори его! Бог ты или беспомощный мальчишка?

Одно чудо, ты обещал…

— Я говорил, что не могу никого воскресить.

Значит… Конец? Такой нелепый? Такой…

Нет! Не верю!

— Не верь…

Он приблизился, присел рядом на корточки. Посмотрел в глаза долгим немигающим взглядом.

— На что ты готова, чтобы защитить небезразличного тебе человека?

На все, боже.

— На преступление?

Да.

— На ложь?

Да.

— На такую ложь, которую тот, за кого ты борешься, может никогда тебе не простить? На ложь, с осознанием которой тебе придется жить долгие годы, и твоя совесть никогда не позволит тебе забыть о случившемся.

Да, да, да! Тысячу раз — да!

— Значит, ты поймешь, зачем он это сделал.