Плач - Сэнсом К. Дж. - Страница 40

— Нет. И запомни, — я поднял палец, — об этом говорить нельзя.

— Слово джентльмена.

— Ладно. — Мои глаза обратились к окну Билкнапа. — После обеда я полежу часик-другой, мне нужно отдохнуть. А потом вернусь.

Я отправился домой. Когда я шел по дорожке к дому, в дверях появилась Джозефина в новом платье, а рядом с нею — молодой человек в строгом камзоле. Агнесса Броккет придержала дверь, улыбаясь им, а Тимоти стоял у угла дома, с любопытством на них поглядывая. Кавалеру Джозефины было немного за двадцать. Он был стройным, темноволосым и умеренно красивым; должно быть, это и есть тот молодой человек, с которым она выходила гулять. При моем приближении девушка покраснела, а юноша приподнял шапку и поклонился.

— Я Эдвард Браун, сэр. Служу у вашего коллеги мастера Питера Хеннинга.

— Ах да! Хороший человек, — кивнул я. — Я с прискорбием узнал, что его жена умерла — несколько месяцев назад, верно?

— В декабре, сэр. Мой хозяин очень горевал. Он подумывает бросить работу и поехать домой в Норфолк.

— Надеюсь, он этого не сделает, — рискнула вмешаться моя служанка.

— Спасибо вам, что разрешили Джозефине выйти на прогулку, — сказал любезнейший Браун.

Я улыбнулся девушке:

— Рад видеть, что она выходит на люди. Куда вы направляетесь?

— Думаю, на луга близ Линкольнс-Инн.

— Там должно быть чудесно сегодня.

— Хорошо за ней ухаживайте, — сказала с порога Агнесса.

— Непременно, — заверил ее Эдвард.

Я обернулся к Тимоти:

— Ты хотел поговорить со мной?

— Я… Я только хотел сказать, что Бытию нужно еще сена.

— Так принеси его завтра, — ответила миссис Броккет, — а сейчас можешь быть свободен.

Мальчик тут же умчался. Джозефина и молодой Эдвард посмотрели друг на друга и улыбнулись. Я разрешал Тимоти покупать свежее сено по мере надобности, и, очевидно, он задержался только для того, чтобы посмотреть на любезнейшего Брауна. То, что молодой человек отнесся к этому скорее с юмором, чем с раздражением, было еще одним очком в его пользу.

Мы с Агнессой смотрели, как парочка удаляется по гравиевой дорожке. И тут с дороги в Линкольнс-Инн донесся звук — тихий удар колокола. По спине у меня пробежали мурашки. Это был похоронный звон, который бывает, когда умер кто-то из членов инна, и в данном случае колокол звонил не иначе как по Билкнапу. Теперь у меня не было возможности ни о чем спросить его — даже своей смертью он перехитрил меня.

— Приятно видеть Джозефину счастливой, — сказала миссис Броккет.

Я улыбнулся ей:

— Да.

Женщина в нерешительности помолчала и добавила:

— Она немного рассказала мне о своем прошлом… Она так вам обязана.

У нее за спиной появился Мартин: он, как всегда, медленно вышел из комнат и посмотрел на дорожку, с которой Джозефина и любезнейший Браун выходили на улицу. Неодобрительный взгляд. Значит, в своей неприязни к Броккету девушка пользовалась взаимностью. Я задумался, что за этим кроется, а Мартин резко обратился к жене:

— Какое тебе до них дело? Ты сказала мастеру Шардлейку о госте?

Агнесса приложила руку ко рту.

— Ох, простите…

Муж опередил ее:

— Молодой джентльмен, юрист, приходивший два дня назад, пришел снова. Он так и не говорит своего имени. — Броккет нахмурился на такое нарушение этикета. — Я сказал ему, что вы ненадолго зайдете на обед. Он ждет у вас в кабинете.

— Спасибо, Мартин.

Я скорее вошел внутрь. В кабинете я увидел стройную фигуру сидящего в кресле Уильяма Сесила с задумчивым и обеспокоенным лицом. При моем появлении он встал и поклонился.

— Простите, что беспокою вас в день Господень, сэр, — быстро проговорил он, — но произошли серьезные события.

— Касающиеся «Стенания»?[24]

— Не напрямую.

— Вы нашли друзей Грининга? Лорд Парр сказал, что вы поговорите с ними.

— Я попытался. Но все они сбежали из своего жилья. Исчезли, все трое. Никто не знает куда. — Молодой человек тяжело вздохнул. — Однако мы должны поговорить об этом подмастерье Элиасе.

— Вы разыскали его?

Сесил набрал в грудь воздуха и посмотрел на меня в упор своими выкаченными глазами.

— То, что от него осталось. Его нашла собственная мать прошлой ночью в проходе у их дома с проломленной головой в луже собственной крови. — Его лицо исказилось судорогой.

— Господи Иисусе!

Уильям не отрываясь смотрел на меня.

— Но перед смертью он успел кое-что сказать ей — женское имя.

— Какое? — Я боялся услышать имя королевы, но Сесил сказал:

— Анна Эскью. Он успел выговорить: «Убит за Анну Эскью».

Мать Элиаса жила в узеньком переулке между Патерностер-роу и собором Святого Павла, огромная тень которого и гигантский шпиль маячили над бедными домами внизу. Мы с Сесилом направились из моего дома прямо туда.

По пути он тихо рассказал мне, что случилось:

— Лорд Парр попросил меня поговорить с тремя друзьями Грининга. Он рассказал мне о его убийстве и о том, что пока подозреваемых нет, но есть деликатные политические последствия, и он хотел бы, чтобы вы поговорили с его друзьями. Насколько я понимаю, вам он рассказал больше. — Уильям бросил на меня взгляд с искоркой любопытства в своих больших глазах.

— Немного больше, — ответил я и с сочувствием заключил: — У вас, наверное, был хлопотливый день.

— Да. Жена расстроилась, что я работаю в воскресенье, но я сказал ей, что этого требует необходимость.

— А вы сами не знали кого-нибудь из друзей Грининга? — спросил я.

— Нет, — ответил мой спутник чуть резковато. — Но один мой друг из нашего прихода знаком с Кёрди, свечником. Похоже, Кёрди может оказаться сакраментарием — его семья явно принадлежит к старым лоллардам, как и у Грининга. Может быть, он даже анабаптист, хотя это, пожалуй, слухи. — Он уставился на меня твердым немигающим взглядом. — Для ясности, мастер Шардлейк, я никогда не оправдывал сакраментаризма и не могу питать ничего, кроме отвращения, к этим анабаптистам, которые хотят перевернуть все, толкуя Библию в соответствии с собственными дикими фантазиями. То, что Грининг и его друзья игрались с такими идеями, вовсе не означает, что они поддерживали их. — При всей своей молодости Сесил говорил как взрослый, опытный мужчина.

— Это верно.

— Все друзья Грининга жили близ Патерностер-роу и собора. Сегодня я вышел рано утром — думал, что это лучшее время, чтобы застать их, перед воскресной службой. Изгнанный шотландский проповедник Маккендрик жил в дешевой комнатке, которую снимал у свечника Кёрди, вдовца. Очевидно, Кёрди был дружелюбным, общительным человеком, имевшим профессию и сотрудничавшим с другими производителями свечей. Маккендрик же, со своей стороны, слыл угрюмым. И он человек рослый, бывший солдат, люди старались с ним не браниться.

— Эти два друга Грининга — очень разные люди.

— Что предполагает общие религиозные склонности. Как бы то ни было, когда я прибыл в дом к Кёрди, там не было ни того ни другого. По словам домохозяйки Кёрди, они исчезли ночью два дня назад, ничего с собой не забрав.

— То есть куда-то сбежали.

— Несомненно. А третий друг Грининга, голландец Вандерстайн, занимается торговлей тканями и является посредником для фландрских скупщиков шерсти. У него собственный аккуратный домик, но когда я туда пришел, его стюард рассказал ту же историю: хозяин внезапно исчез два дня назад, почти ничего с собой не взяв.

— Может быть, они боялись разделить судьбу Грининга?

— Может быть. Или, если это сакраментарии, они могли испугаться внимания со стороны людей епископа Гардинера. В этом случае одному Господу известно, куда они делись.

Я вспомнил письмо от Хью — историю про беженцев, прибывающих в Нидерланды, спасаясь от преследований. А Вандерстайн был родом из Фландрии.

Сесил же продолжал:

— Тогда я решил зайти к матери Элиаса, узнать, нет ли у нее новостей, или, может быть, он сам вернулся домой. И нашел ее рядом с домом — стоя на коленях, она безумно смывала кровь с края прохода между домами.