Несущий огонь (ЛП) - Корнуэлл Бернард - Страница 3

— Твоё копьё все еще там, господин!

— Удачный бросок, — заметил мой сын.

— Удача тут не при чем, — не согласился Берг, — сам Один направлял это копьё.

Юный Берг весьма почитал богов.

Всадники направляли приплывших на кораблях воинов не к могучей твердыне на высокой скале, а в сторону деревенских сараев. Прибывшие бросили свою ношу на берегу и добавили туда же связки копий, груды щитов, топоров и мечей. Женщины переносили детей на берег. Ветер доносил обрывки голосов и смех. Чужаки явно приплыли, чтобы остаться, и, словно показывая, что теперь они владеют этой землей, кто-то воткнул знамя на берегу, глубоко погрузив конец древка в гальку. Серый флаг захлопал на холодном ветру.

— Видите, что на нем? — спросил я.

— Драконья голова, — ответил Берг.

— А у кого такое знамя? — спросил мой сын.

— Я таких не знаю, — пожал плечами я.

— Хотелось бы мне увидеть дракона, — задумчиво вздохнул Берг.

— Это было бы последним, что ты увидишь в жизни, — заметил Утред-младший.

Не знаю, существуют ли драконы. Я никогда их не видел. Отец рассказывал, что они жили в высоких холмах и пожирали крупный скот и овец, но Беокка, один из священников отца и мой наставник в детстве, был уверен, что все драконы спят глубоко в земле.

— Они — создания сатаны, — говорил он мне, — и прячутся глубоко под землей в ожидании последних дней. И когда протрубит ангел, возвещая второе пришествие Христа, они вырвутся из-под земли как демоны! Они будут сражаться! Их крылья заслонят солнце, дыхание опалит землю, а пламя сожжет праведников!

— Так мы все умрем?

— Нет, нет, нет! Мы сразимся с ними!

— И как же ты сразишься с драконом? — спросил я.

— С молитвой на устах, мой мальчик, с молитвой.

— Значит, мы все умрем, — сказал я тогда, и Беокка отвесил мне подзатыльник.

А теперь эти четыре корабля привезли драконью икру в Беббанбург. Мой двоюродный брат знал, что я могу напасть в любой момент. Многие годы он жил в безопасности под защитой неприступной крепости и королей Нортумбрии. Эти короли были моими врагами, и чтобы атаковать Беббанбург, мне пришлось бы с боями пробиваться через всю Нортумбрию и победить армии датчан и норвежцев, которые бы собрались на защиту своей земли. Но теперь королем Эофервика стал мой зять, моя дочь была его королевой, язычники Нортумбрии стали моими друзьями, а я мог беспрепятственно проскакать от границ Мерсии до стен Беббанбурга.

Целый месяц я пользовался этой свободой, разъезжая по пастбищам кузена, грабя его фермы, убивая его людей, угоняя скот и красуясь под его стенами. Мой двоюродный брат не появлялся, чтобы сразиться со мной, предпочитая отсиживаться в безопасности за грозными валами, но теперь он собирал воинов. Тех воинов, что переносили щиты и оружие на берег, наверняка наняли для защиты Беббанбурга. До меня доходили слухи, что двоюродный братец готов платить золотом за таких людей, и теперь мы наблюдали их прибытие. Теперь они здесь.

— Нас больше, — заметил мой сын.

У меня было около двух сотен воинов, разбивших лагерь в холмах к западу, так что да, если дело дойдет до битвы, то нас больше, чем вновь прибывших, разве что только если мой двоюродный брат не прибавит к ним силы своего гарнизона. Теперь в его распоряжении находилось более четырехсот копий, и жизнь действительно усложнилась.

— Спустимся вниз, чтобы их встретить, — сказал я.

— Вниз? — удивился Берг. Сегодня нас было только шесть десятков, даже вполовину меньше, чем норвежцев.

— Мы должны узнать, кто они, — ответил я, — прежде чем убьем. Это просто вежливость. — Я указал на согнутое ветром дерево. — Рорик! Отрежь-ка ветку от этого граба и держи её, как знамя. — Я повысил голос, чтобы меня могли услышать все мои люди: — Перевернуть щиты!

Я подождал, пока Рорик не отрубит ветку, символ переговоров, а мои воины не перевернут щиты с волчьими головами вверх тормашками, а потом пустил Тинтрига, своего темного жеребца, шагом вниз по склону. Мы двигались не спеша. Я хотел убедить чужаков, что мы пришли с миром.

Вновь прибывшие отправились нам навстречу. Дюжина воинов в сопровождении всадников моего кузена тащились по пастбищу, где в зарослях чертополоха паслись деревенские козы. Всадников возглавлял Вальдере с лучшими воинами Беббанбурга, я встретился с ним всего две недели назад. Он пришел в мой лагерь в западных холмах с горсткой воинов, зеленой веткой в руках и наглым требованием, чтобы мы убирались с земли моего кузена, пока нас не перебили.

Я посмеялся над этим предложением и унизил Вальдере, но я знал, что это опасный и опытный воин, много раз проливавший кровь в битвах со скоттами-мародерами. Как и я, он был в медвежьем плаще, а слева свисал тяжелый меч. Его плоское лицо обрамлял железный шлем, увенчанный орлиным когтем. Короткая седая борода, угрюмые серые глаза, а рот — просто широкая прорезь, не созданная для улыбок. У него на щите красовался такой же символ, как и у меня: серая волчья голова. Это символ Беббанбурга, и я никогда не отказывался от него. Вальдере поднял руку в перчатке, чтобы остановить следовавших за ним воинов, и пришпорил лошадь, приблизившись ко мне на несколько шагов.

— Ты пришёл сдаться? — спросил он.

— Позабыл твое имя, — сказал я.

— Обычно дерьмо выходит у людей из задниц, — отозвался он, — а у тебя прямо изо рта.

— Мать родила тебя через задницу, — сказал я, — от тебя до сих пор несет дерьмом.

Оскорбления — привычное дело. Нельзя наброситься на врага, перед этим его не обругав. Мы поносим друг друга, а потом деремся, хотя я сомневался, что сегодня понадобится обнажать мечи. Но нужно хотя бы сделать вид.

— Я сосчитаю до двадцати, и мы атакуем, — грозился Вальдере.

— Но я пришел с миром, — я помахал веткой.

— Я сосчитаю до двухсот, — ответил Вальдере.

— Но у тебя же только десять пальцев, — вмешался сын, и мои воины захохотали.

— До двухсот, — гаркнул Вальдере, — а потом я засуну эту ветвь мира тебе в задницу.

— А ты кто такой? — обратился я к человеку, поднимающемуся по склону к Вальдере.

Я посчитал его предводителем чужаков. Он был высоким и белокожим, с копной соломенного цвета волос, забранных с высокого лба назад, на спину. Одет богато, на шее золотое ожерелье, на руках — золотые браслеты. Пряжка на ремне тоже из золота, золотом сияла и крестовина на рукояти меча. Ему было, наверное, лет тридцать. Широкоплечий, лицо вытянутое, очень светлые глаза и татуировки драконьих голов на щеках.

— Назови своё имя, — потребовал я.

— Не отвечай! — рявкнул Вальдере. Он говорил по-английски, хотя я задал вопрос по-датски.

— Берг, — сказал я, не сводя глаз с чужака, — если этот говнюк перебьет меня еще раз, я сочту, что он нарушил перемирие, и ты можешь его убить.

— Да, господин.

Вальдере насупился, но промолчал. Мы превосходили их числом, но пока мы топтались на лугу, прибывало всё больше чужаков, и все с щитами и оружием. Скоро их станет больше, чем нас.

— Так кто ты такой? — снова спросил я.

— Меня зовут Эйнар Эгилсон, — гордо ответил он, — люди называют меня Эйнар Белый.

— Ты норвежец?

— Да.

— А я Утред Беббанбургский, — сказал я. — И люди меня называют по-разному. Больше всего я горжусь именем Утредэрв. Это значит Утред Нечестивый.

— Я слышал о тебе, — отозвался он.

— Ты слышал обо мне, — сказал я, — но я не слышал о тебе! Ты поэтому здесь? Думаешь, твое имя прославится, если меня убьешь?

— Да, — ответил он.

— А если я тебя убью, Эйнар Эгилсон, добавит ли это мне славы? — я покачал головой, отвечая на свой вопрос. — Кто будет тебя оплакивать? Кто тебя вспомнит? — я плюнул в сторону Вальдере. — Эти люди заплатили тебе золотом, чтобы ты меня убил. Знаешь почему?

— Расскажи, — откликнулся Эйнар.

— Потому что меня пытались убить с самого детства, и никому этого не удалось. Никому. А знаешь почему?

— Расскажи, — повторил он.

— Потому что они прокляты. Потому что молятся пригвожденному богу христиан, а он их не защитит. Они презирают наших богов, — я взглянул на вырезанный из белой кости молот на шее Эйнара. — Но много лет назад, Эйнар Эгилсон, я накликал на их головы проклятье Одина, гнев Одина. И ты взял их грязное золото?