Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943. - Цизер Бенно - Страница 22
- Предыдущая
- 22/50
- Следующая
– Приказ командира: ожидать на краю леса и находиться в укрытии. Передайте дальше!
В нескольких сотнях метров перед нами была обычная деревня, похоже занятая русскими. Поодаль справа они все еще сражались за маленький город. Густые клубы черного дыма вздымались над ним. Разрывы артиллерийских снарядов были ясно видны. Нам слышен был грохот пушек.
– Солдаты вон там, – воскликнул пораженный Францл, – чертовски далеко впереди нас!
– Что значит впереди нас? – спросил присоединившийся к нам Ковак. – В этой идиотской битве нет четкого фронта или тыла. Вы скоро увидите, что я имею в виду!
Францл напряженно всматривался в направлении спорной территории.
– Сюда что-то приближается. Похоже, что это бронеавтомобиль. Держу пари, что разведка!
Я взял бинокль, который он мне передал.
– Мне кажется, что это немецкая машина.
Она пробиралась к нам по пересеченной местности.
– Как раз то, что нам нужно, – сказал Ковак. – Она поможет нам очистить деревню.
Ковак был прав. Был отдан приказ наступать на деревню, и легкий танк поливал пространство между домами своей скорострельной пушкой и неуклонно ломился вперед, а половина взвода шла за ним. Мы атаковали деревню с обоих флангов. Русские сдались.
Мы осмотрели броневую машину с большим интересом. Она, несомненно, спасла многие жизни. Водитель указал на маленькую коварную сквозную дыру в башне.
– Выстрелом прошило насквозь, – сказал он. – Русское противотанковое ружье.
В тот вечер роте была дана команда разойтись. Подкатил офицерский автомобиль, и наш полковой командир, подполковник со знаками отличия, важно зашагал вперед.
– Смирр-на! – скомандовал Велти. – Равнение – направо! – Он доложил по всей форме.
Командир тепло поблагодарил его и разрешил солдатам стоять вольно. Затем он сообщил нам, что мы ребята что надо и хорошо проявили себя в бою. Он все громогласно и многословно говорил, сбивался и снова, откашлявшись, продолжал свою болтовню. Мы услышали много слов о нашей священной отчизне и о том, что наши жертвы не напрасны.
– Заткнулся бы, – пробормотал Шейх. – Лучше бы кормили как следует!
В этот момент просвистела пуля от винтовочного выстрела, и солдат в первой шеренге согнулся пополам. Все остальные попрыгали в укрытия. Подполковник моментально оказался за броневой машиной.
Его фуражка с серебряным плетением слетела. Он стал осторожно ее подтягивать к себе.
– Посмотри на него, – сказал я Францлу. – И эти ничтожества сегодня нами командуют.
– Ох, оставь этого проходимца в покое. – Францлу было его жаль. – Его лучшие дни миновали.
Вторая пуля со свистом последовала в нашем направлении.
– Оттуда! – закричали несколько человек, указывая на дом, стоявший за дорогой.
«Так-так-так», – открыла огонь скорострельная пушка броневой машины, и трассирующие снаряды пробили насквозь стену дома и прошли через окно. Танк взял на броню пару солдат и двинулся к подозрительному дому. Сержант ругался про себя.
– Тот, кто прочешет это проклятое место, сделает чертову работу.
Санитары внесли раненого в командирскую машину.
– Смотри, как озабочен старик! Можно подумать, что у него совесть нечиста.
Броневая машина прогромыхала обратно. Она сделала работу по очистке территории.
Командир продолжил свою речь:
– Товарищи, вы понесли тяжелые потери, но мы делаем успехи, и скоро русские будут стерты с лица земли навсегда. Дома вами гордятся. Помните об этом и продолжайте выполнять свой долг, как вы делали это до сих пор. Я со своей стороны сделаю все, что в моих силах, чтобы добиться увольнительных в скором времени для некоторых из вас…
– Ты веришь этому? – ворчливо произнес Ковак. – Я – нет.
Монотонный стук дизельного движка нашего грузовика был настолько привычен, что мы почти перестали его слышать, так же как привыкаешь к тиканью часов. Часто нам приходилось весь день проводить в дороге; казалось, что мы ездим по кругу. Мы перестали об этом думать. Полностью ко всему безразличные, мы тряслись, сидя на скамейках, и желали только все время ехать и ехать вот так: наслаждаясь бездействием и чувством безопасности. На дощатых сиденьях было достаточно места. Тесно становилось лишь когда прибывало пополнение, но после последнего боевого столкновения прошло уже время, и наши ряды опять поредели.
Наши лица обострились и обросли щетиной. Было много схваток; нервы были на пределе. Как только назревал тяжелый бой – а мы предчувствовали его заранее, – обстановка становилась настолько напряженной, что малейшей реплики было достаточно, чтобы вызвать потасовку. Лишь предвкушение редкого затишья на какую-нибудь пару дней приносило облегчение, что-то вроде ощущения предстоящего конца рабочей недели. Когда это случалось, даже избитая шутка вызывала взрыв смеха. Потом мы как-то сразу осознали спаянность друг с другом, даже гордились своим коллективизмом, но такие моменты больше напоминали свет гаснущей свечи, которая вспыхивает, прежде чем совсем погаснуть.
Дело в том, что мы боялись. Среди нас не было ни одного человека, который бы не боялся. И даже когда мы в конце концов к этому привыкли и едва ли уже отдавали себе в этом отчет, этот страх был нашим постоянным кошмаром. Никто не хотел признаваться в том, что происходило у него внутри; никто не хотел выглядеть трусом. Когда чувствуешь себя скверно, просто ругаешься, но никому и в голову не приходило, что, если ругаешься, значит, боишься.
Перед боем, когда повсюду со свистом летает шрапнель, никто не хочет первым поднять голову. Стараешься подождать, пока это сделает кто-нибудь другой, и даже тогда не спешишь; ждешь чего-нибудь, что могло бы не дать заподозрить тебя в том, что ты боишься. Если видишь искалеченного товарища, то обращаешь на это внимание как на случайность, как будто думаешь об этом как о случайности. Делаешь вид, что тебе безразлично. Но это лишь отчаянная попытка обмануть себя.
Но кошмар нельзя было стряхнуть, и он усугублялся с каждым погибшим, с каждым стоном умирающего и с каждой легкой раной, которая способна была развеять иллюзию о твоей неуязвимости. Наши страхи особенно усиливались перед боем, это было хуже, чем в самом бою. Столь же скверно чувствовали себя потом, когда напряжение сменялось полным упадком сил. Единственным противовесом была надежда – хрупкая, безосновательная, подпитываемая слухами надежда на то, что в конце концов мы получим приказ на марш обратно – на возвращение домой…
Грузовики съехались за холмом. Лейтенант Велти приказал роте построиться.
– На закате выступаем. Походная кухня предоставит вам горячее питание, и будет выдан двухдневный паек. Оружие почистить. Командирам взводов проверить неприкосновенный запас. Прежде чем двинемся, вам выдадут дополнительный запас ручных гранат и боеприпасов. И помните, ни при каких условиях не пейте колодезную воду. Большая часть колодцев в этих местах отравлена. Это все. Раз-зойдись!
Мы шли в сумерках около часа, затем была дана команда окапываться. Мы растянулись по широкому фронту со своими саперными лопатками и стали рыть одиночные окопы для укрытия от танков. Как всегда, я работал вместе с Францлом.
Саперная лопатка – удобный маленький инструмент; ты почти не чувствуешь ее вес, когда она висит на поясном ремне, но часто она важнее, чем каска. Нам почти ежедневно приходилось вгрызаться с ее помощью в землю для защиты от пуль и осколков шрапнели. Куда бы мы ни шли, везде было одно и то же; мы окапывались. Некоторые умудрялись повсюду таскать с собой даже лопату с длинным черенком. Утомительно, конечно; несмотря на всю нашу моторизацию, нам приходилось чертовски много топать пешком. Но много раз наша жизнь зависела от того, насколько быстро мы успевали врыться в землю. Более того, нам приходилось копать и в положении лежа, не рискуя высунуть наружу и кончик носа. Мало-помалу мы наловчились и это делать. Теперь у нас уже не появлялись мозоли, как это было первое время. Теперь мы отлично знали, как пользоваться своим инструментом не уставая, чтобы вырыть наилучший из возможных окопов.
- Предыдущая
- 22/50
- Следующая
