Свет в оазисе (СИ) - Дельта Марк - Страница 91

Понсе де Леона легко можно было выделить из числа прибывших по расправленным плечам, по тому, с каким почтением обращались к нему спутники, и по несомненному чувству превосходства, исходившему от этого дворянина. Прикрывающие уши рыжеватые волосы с сединой, такого же цвета усы, концы которых сходились с небольшой бородкой, широкий белый воротник поверх блестящей на солнце кирасы, высокие ботфорты, меч с изящной позолоченной рукоятью, рыцарский шлем с высоким плюмажем, который во время разговора Понсе де Леон держал в руке. На вид ему было лет пятьдесят. С тех пор, как Мануэль видел его в последний раз в долине Гранады, дон Хуан заметно состарился, но военной выправки не утратил.

- Правитель людей Коки и их бехике приветствуют чужестранцев! - провозгласил нитаино Сейба, стоя рядом с Орокови. Бывший помощник Мануэля на сей раз выглядел весьма внушительно в ритуальных узорах, нанесенных краской на грудь и лицо.

Один из индейцев с Гаити перевел эту фразу на вполне приличный кастильский. Мануэль вздрогнул: он уже многие годы не слышал ни от кого звуков родной речи.

- Представитель ее высочества, королевы Кастилии Хуаны Первой, будучи также посланником губернатора острова Эспаньола, дона Николаса де Овандо на острове Сан-Хуан Баутиста, дон Хуан Понсе де Леон приветствует правителей этого селения! - произнес дворянин. Он остался на ногах, отмахнувшись от предложения опуститься в гамак.

Из этой фразы Мануэль узнал, что кастильцы нарекли Борикен в честь Иоанна Крестителя и что королева Исабель, судя по всему, уже отошла в мир иной.

Понсе де Леон не собирался задерживаться в селении Коки. Произнеся формальную речь о том, что территория острова является отныне собственностью кастильской короны, о чем уже поставлены в известность все местные касики и в первую очередь верховный правитель Агуэйбана, он пожелал жителям селения как можно скорее перейти в подлинную веру Иисуса Христа, а также примерно сотрудничать с кастильцами, которые получат в опеку территории острова.

Мануэль впервые услышал этот термин - "энкомьенда". Он не совсем понял, что имеется в виду, но понадеялся на то, что это более человечная форма управления заморскими территориями, чем "золотой налог", о котором он слышал много лет назад.

Кажется, это был конец 1495 года, когда рыбаки сообщили ему, что больше не будут ездить торговать на Гаити. Весь тот год ушел на подавление кастильцами восстания таино, вызванного бесчеловечным обращением с ними испанцев. Как ни прискорбно было Мануэлю в это поверить, он понимал, что во многом ответственность за такое положение вещей лежала на его бывшем кумире, адмирале Кристобале Колоне.

Рыбаки узнали от гаитянских таино, что, согласно введенному адмиралом закону, каждый индеец должен был раз в три месяца сдавать властям определенное количество золота или хлопка. Установленные Колоном нормы совершенно не соответствовали реальным возможностям местного населения. Те, кому все-таки удавалось иногда это сделать, получали медный жетон, дававший им право жить спокойно еще три месяца. Тем, у кого дата на жетоне оказывалась просроченной, отрубали кисти рук. Индейцы не могли выполнять закон, потому что для добычи такого количества золота, даже если бы оно нашлось, необходимо было оставить работу на полях и охоту. Большинство таино, не выдержав этих условий, взбунтовались, после чего были либо перебиты, либо обращены в рабство.

При подавлении восстаний кастильцы напускали на индейцев специально обученных животных, загрызавших своих жертв. Из устных пересказов Мануэль понял, что речь шла о крупных собаках. Среди таино шли массовые самоубийства - одни вешались, другие прыгали со скал в море. Многие бежали в горы, в том числе и касик Гуаканагари, который вскоре умер как бездомный бродяга. Тот самый Гуаканагари, который когда-то помогал Колону спасать его имущество с потерпевшей крушение "Санта-Марии" и обменивался с ним дарами и клятвами нерушимой дружбы и верности.

Очевидно, решил Мануэль, в Кастилии, в конце концов, осознали всю бессмысленную жестокость подобного способа управления, коль скоро представитель губернатора Овандо упоминает какую-то иную форму колонизации. Судя по названию - "попечительство", - остров собираются поделить на земельные участки и распределить их между конкистадорами. Но какая участь ждала местное население, было неясно.

Между тем, Понсе де Леон уже собрался продолжить путь в другие селения.

Поняв, что его соотечественники сейчас покинут деревню, Мануэль выступил вперед из толпы и громко произнес на кастильском языке:

- Дон Хуан, я надеюсь, вы уделите несколько минут бывшему товарищу по оружию!

Если бы море обрушилось на остров, кастильцы удивились бы меньше. Разглядев полуголого человека, выглядевшего так же, как все остальные туземцы, но светловолосого и голубоглазого, они совершенно оторопели.

***

Это была еще одна туземная деревня. Все это дон Хуан видел уже десятки раз - такие же хижины, такие же селения, таких же индейцев. Проливной дождь, застигнувший их врасплох, и последовавшая за ним жара тоже не способствовали хорошему настроению посланника губернатора Эспаньолы. К тому же ему надоело выслушивать перепалку, которую привычно вели двое в его небольшой свите: солдат Диего Сальседо и лиценциат права Бартоломе де Лас Касасом.

Лас Касас, как обычно, защищал индейцев, что бы они ни вытворяли, и высказывал вслух упреки в адрес католических священнослужителей. По его мнению, они не прилагали достаточных усилий для того, чтобы силой слова и убеждения обращать туземцев в истинную веру. Диего Сальседо заявил на это, что христианство обращенных индейцев носит исключительно показной характер, так как в душе они были и остаются язычниками. По мнению Лас Касаса, винить в этом следовало недостаточно усердных клириков.

Понсе де Леон перестал слушать двух спорщиков и погрузился в свои мысли. Он не был уверен, что действительно будет назначен губернатором Сан-Хуана. Слишком много было интриганов, пытавшихся остановить стремительную карьеру дона Хуана, который всю жизнь ухитрялся заводить себе врагов из-за собственной прямоты. Ему было уже сорок восемь лет, но он так и не научился льстивости и искусству дипломатического лицемерия.

Впрочем, Дон Хуан был готов к любому исходу. Назначение на губернаторский пост, несомненно, обрадовало бы его. Но, если этого не произойдет, тем скорее он исполнит свою мечту - отправится в сопровождении нескольких верных храбрецов на север, в поисках острова Бимини, где есть источник вечной жизни. В его существовании Понсе де Леон не сомневался. Не случайно же о нем рассказывают индейцы на различных островах. Дон Хуан с каждым прожитым годом все острее чувствовал приближение старости, и теперь, когда появилась надежда справиться с этой напастью, мужественный конкистадор не собирался упускать такой возможности.

В селении, название которого дон Хуан забыл сразу же после того, как услышал, все происходило, как и во многих других таких же туземных деревнях на Сан-Хуане. Торжественная встреча, обмен формальными приветствиями с правителем и жрецом, произнесение неизвестно в который раз одной и той же речи. Кавалькада была уже готова продолжить путь в следующую деревню, как кто-то из местных жителей вдруг произнес на кастильском языке с легким леонским акцентом:

- Дон Хуан, я надеюсь, вы уделите несколько минут бывшему товарищу по оружию!

Спутники Понсе де Леона издали возгласы изумления. Сам дон Хуан потрясенно разглядывал высокого светловолосого человека, вышедшего из толпы туземцев. Определить его возраст было невозможно из-за яркой раскраски. Красные и белые мазки скорее всего скрывали морщины.

Странный туземец представился, оказавшись кастильским дворянином Мануэлем де Фуэнтесом, служившим во время Гранадской войны под началом родственника дона Хуана, знаменитого военачальника, герцога Кадисского. Дон Хуан припомнил этого человека. На войне Фуэнтес не раз доказывал свое безоглядное бесстрашие.