Привет, Афиноген - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 87

— Как же вы жили, если он все время был пьяный?

— Не был он пьяный, кто тебе это сказал. Выпив* ши, да. Но завсегда при обязанности. Плотничал он в колхозе. Тады у нас колхоз еще считался… Вон у сарая его верстак, тама он завсегда и копошился. Начальст* во его уважало. Какой же пьяный, нет. Попивал с утра помаленьку — это как водится. На свои же заливался, на честные, заработанные. И нам денежек оставалось. Ему много платили…

Дарья Семеновна спешно попрощалась, понимая, что разговор с бабушкой Шурой мог тянуться до второго пришествия.

Сейчас, стряпая, нет–нет и поглядывала она на дорожку, зеленеющую между дачными заборами: не появится ли сыночек. Или Оленька. На мужа старалась не смотреть. Он к тому времени стал уж совсем похож на мельника из когда–то виденной Дашей оперы. Все она забыла: и название оперы, и театр, где это было, и музыку, а мельника помнила — он ее больше всех тогда развеселил. Она с нетерпением ожидала выхода усатого, неуклюжего человека в кожаном комбинезоне, с ног до головы обсыпанного мукой. Как только он выкатывался из–за кулис и заунывным баритоном рявкал очередные куплеты, она голову теряла от восторга, так хохотала, что на нее начинали оглядываться шокированные соседи. Сам мельник наконец выделил ее из рядов зрителей и, не избалованный, видно, вниманием, в дальнейшем, ведя роль, поворачивался к ней, а не к партнеру. Было это не совсем прилично, но приятно, и Юра малость поревновал, буркнул себе под нос: «Кретины! Оперу превращают в балаган!»

Тогда у нее была личная жизнь, от нее самой зависящая. Тогда Юра был не мужем, а кавалером. Жалела ли Дарья Семеновна, цветущая еще женщина, о тех невозвратных днях? Нет, не очень. Ее устраивала теперешняя жизнь, с теперешним мужем и сыном. Позади были перемены, недоразумения, ссоры, переезды — ну и хорошо. Теперь — обеспеченность, всеобщее уважение, комфорт, наслаждение простыми ежедневными радостями.

Если кому взбредет в голову искать счастливых людей — ищите их среди пожилых цветущих женщин, свивших прочное семейное гнездо. Больше–то и негде. А там они есть, счастливые, в городских благоустроенных гнездах–квартирах. Женщины–птицы, радующиеся теплу, свету и не пугающиеся зимних холодов. Эти женщины суеверно прячут свое счастье, жалуются в очередях на какие–то несуществующие трудности, с трагическим видом хватаются за голову, слушая по радио сообщения о диктаторских режимах, — не верьте им. Поглядите, как благодушно готовы они тратить часы на пустую болтовню, как вдруг вскидываются с возгласом: «Ой, скоро муж придет!» Они счастливы. Они плавно, по–птичьи, перелетают из кухни в магазин, из города на дачу, из гостей в театр, нигде не задерживаясь подолгу, но и ниоткуда не спеша уйти. Обратите внимание, с каким странным неуверенно–торопливым видом выходит счастливая женщина утром из дверей подъезда с огромной хозяйственной сумкой в руках, как она тут же приостанавливается и ищет взглядом, нет ли поблизости знакомого лица, чтобы не откладывая посмаковать чужие новости и поделиться своими, как она, улыбаясь, медлит под каким–то ей одной известным окном, — ив вашем сердце проснется легкая зависть к этому невообразимо воздушному и так мало кому из нас доступному счастью. Недоступному потому, что оно зависит не от обстоятельств, а от особого внутреннего настроя на повседневность, общую у многих, но которая одним приносит мир и благополучие, а других приводит в бешенство и гонит с места на место, как ветер гоняет по мостовой клочки газет и осенние листья.

В очередной раз моргнув на дорожку, Дарья Семеновна увидела совсем не того, кого ожидала увидеть… и оцепенела. Сшибая прутиком головки крапивы, по тропинке быстро шагал Виктор Афанасьевич Мерзли- кин, директор НИИ. Его дача находилась далеко отсюда, примерно в километре, и скорее всего надо было случиться чему–то особенному, чтобы директор вот так без предупреждения пожаловал в гости. Дарья Семеновна дурным голосом крикнула: «Юра!» — и бросилась в комнату переодеваться. Впопыхах она взялась натягивать платье прямо на халат, ужаснулась, — дурная примета! — сдернула халат, мигом привела в порядок растрепавшуюся прическу, покрыла голову кокетливой соломенной шляпкой, успела мазнуть губы и — стометровки не преодолел Мерзликин — уже спешила к калитке, растекаясь в очаровательной улыбке, разбросив широко руки, словно от полноты чувств готовилась принять директора в объятия. Мерзликин тоже заулыбался в ответ, переломил прутик. Он был в шортах, которые подходили его мускулистым, кривым, волосатым ногам, действительно, как корове седло.

— Дорогая, Дарья Семеновна. Не выдержал, простите. Дай, думаю, подкрадусь, хоть издали полюбуюсь. Ах, жалко. Вон, я вижу, и муж ваш, Юрий Андреевич, в наличии. Только что–то он какой–то побелевший. Грачей отпугивает?

От дурашливой директорской шутки Дарья Семеновна охотно по–девичьи зарделась. Виктор Афанасьевич — мужчина видный, доброжелательный, высоко поставленный, кого хочешь в краску вгонит. Многие женщины оказывали ему знаки внимания, но грешков за ним не водилось. Он границу помнил и никогда ее не переступал. Поэтому мог себе позволить пошутить в некотором роде фривольно. Но и шутил он далеко не со всеми. И тут соблюдал одному ему понятную субординацию. По его раскладу, с Дарьей Семеновной, женой начальника отделения, он мог полюбезничать не более двух раз подряд. Один раз при встрече, второй — при прощании. Дарья Семеновна кокетничала с директором напропалую, считая, что этим оказывает неоценимую услугу мужу. А как же. Одно дело, если у твоего подчиненного жена интеллигентная, с огоньком, приветливая женщина, готовая и встретить, и угостить; совсем другое, если это синий чулок, домашний администратор в юбке. Дарья Семеновна предполагала и даже была убеждена — серая, затюканная супруга бросает тень на мужа, обнажает его с невыгодной стороны. Можно ведь и так подумать: человек жену не сумел себе выбрать, где же ему руководить большим коллективом. При неблагоприятном стечении событий и такой маленький штрих мог стать решающим. Ради мужа

Дарья Семеновна и теперь улыбнулась директору с почти откровенным вызовом. Мерзликин вызов благодушно отклонил, осторожно обогнул Дарью Семеновну и, больше не обращая на нее внимания, направился к Самому.

— Приветствую вас, Юрий Андреевич!

— Здравствуйте, Виктор Афанасьевич! Рад вас видеть.

Если Кремнев и удивился неожиданному приходу директора, то на нем это никак не отразилось.

— Вы позволите, Виктор Афанасьевич? Одно дерево осталось. Пять минуток, и я к вашим услугам.

— Конечно, конечно.

— Так намучился, последний раз этим занимаюсь. Черт с ними, пускай грызут. Все равно буду другие сорта сажать… У вас антоновка хорошо принялась?

— У меня ее нету. У меня райские яблочки. Честно сказать, я свой садик запустил изрядно. Стыдно кого пригласить. Если только в порядке демонстрации закона энтропии. Бурьяном у меня садик порос, Юрий Андреевич. Бурьян и сорняки разные, правда, необыкновенные. Выше смородиновых кустов. И крапива хорошо взялась. А я недавно прочитал — полезнейшая штука крапива. Для гипертоников. Будем из нее зеленые щи варить. Дарья Семеновна, слышите? Щи, говорю, крапивные очень хороши для здоровья. Наука так подсказывает. Знаете ли, мясо вредно, жиры вредны, молоко — тоже под вопросом, а с крапивой все прояснилось. Лучший деликатеснейший продукт. Вроде омаров.

— Мы в войну ели крапиву, — Дарья Семеновна приблизилась, — очень вкусно.

Они стали смотреть, как Юрий Андреевич управляется с гидропультом. Это было зрелище не для слабонервных. Пузырящаяся жидкость булькала и оседала на листьях, на траве, стекала по голым рукам садово- да–любителя. Насос качал с потугами, как дышит чахоточный в агонии.

— Да, — отметил задумчиво директор, — столько страданий из–за нескольких килограммов яблочек.

— Вы у нас пообедаете, Виктор Афанасьевич? — полуутвердительно спросила Дарья Семеновна. — У нас курица тушеная. Под соусом собственного изобретения.

— А запить чем найдется?