Привет, Афиноген - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 68

— Существуют ли для вас какие–то высшие цели?

— Возможно. — Сухомятин из сна воодушевился и забрался на подоконник с ногами. — Вполне вероятно. Высшие цели существуют для всех, но абстрактно, как уровень.

— Я‑то вам зачем понадобился, Георгий Данилович? От меня чего вы хотите?

— Ничего особенного, представьте. Хочу, чтобы вы не мешали. Даже совсем не приходили на собрание. Дело в том, что среди части сотрудников вы пользуетесь непонятным мне влиянием. Погоды не сделаете, но маленькую тучку нагнать при желании сможете. Без всякой, кстати, цели. Так, ради бравады и того же самого утверждения. В вашем возрасте часто самоутверждаются, открывая Америку. А ее открывать не надо, она давно открыта… Вам нравится, Данилов, быть тем мальчиком, который крикнул королю, что тот голый. А мне нравится быть портным, который сшил королю его злополучный наряд. Знаете, что самое любопытное? Оба они — и мальчик и портной — в конечном счете оказались единомышленниками, судя по результату. Они подорвали королевскую власть.

— Слишком запутанно, Георгий Данилович.

— Чтобы вам иметь возможность крикнуть: «Ко

роль–то голый!» — необходим портной, выполнявший королевский заказ. Что тут непонятного?

— Портной был просто жулик. Никак не соображу, к чему вы клоните. Хотите признаться, что вы жулик?

— Когда я буду руководителем — вам станет интересно работать. С Карнауховым неинтересно, а со мной… увидите, будет интересно.

Афиноген с содроганием заметил, что спина Сухо- мятина продавила оконное стекло и очутилась снаружи, из непонятным образом продавленного неразбитого стекла торчали руки, ноги и серое лицо Георгия Даниловича.

— Поза у вас действительно жуликоватая… По–моему, вы даже не портной, а мелкий его помощник, подмастерье. Вам еще учиться и учиться на портного. Я не хочу иметь с вами никакого дела. Не мешайте выздоравливать.

— Последний раз — согласны помочь мне стать заведующим?

— Никогда.

— Вы что же, может быть, меня презираете?

— От всей души…

В действительности, не во сне, все случилось проще, длиннее и достовернее. В тот же вечер, в четверг, Ки- сунов после ужина отправился навестить какого–то знакомого на третий этаж. Афиноген и Гриша Воскобой- ник играли в шахматы. Время от времени в палату всовывалась хохотушка Люда, недавно заступившая на дежурство.

— Глянулся ты ей, — отметил Воскобойник. — Раньше ее в нашу палату на аркане было не затащишь. Займись, мой тебе совет.

— Поздно, — ^ пожалел Афиноген. — Женатый я теперь.

— Не-е. Поздно не бывает. — Гриша аж замаслился от чувственных грез. — Я вот постарше тебя, и жена есть, а при случае своего не упущу. Не-е. Как вижу, если женщина знак подает, по мне даже судорога пронизывается. Во тут… Я себе не вольный становлюсь. Другой раз некогда да и, бывает, такая страхолюдина, крокодил — все равно я, как боец, завсегда па посту. Это ж какое оскорбление надо нанесть женщине, если она к тебе добром, а ты к ней как? Не-е, Грех это даже!

— И много у тебя случаев было?

— Было. Теперь где уж… Вишь, облезать начал. Да и здоровьишко. Бывало — столько усидишь, ну с закусью, конечно, — и ни в одном глазу! То есть, не то чтобы… но вполне, язык слушается и домой хочь на карачках… Утром крепкого чая выдуешь — и как огурчик. На работе никто и не догадается. Теперь, бывает, сразу косею. На другой день и толковать нечего. Морда опухнет, как валенок. В башке — кузнецы кувалдой стукают. А мы сколь ее в себя усадили? Море… Ты сам–то потребляешь?

— В меру.

Гриша Воскобойник сделал ход конем, потом вернул на место. Пошел слоном, извинился и опять вернул ход. Тяжко задумался и, наконец, выдвинул впереди центральную пешку, ход, после которого гроссмейстеры хватаются за голову, ищут взглядом в зале хоть одно родное лицо и… отключают часы. Гриша в шахматы играл слабо, но со смаком, как в домино.

В этот решающий момент партии и появился Георгий Данилович Сухомятин. Сначала забежала Люда и сообщила: «Гена, к тебе гости!» — И тут же из–за нее вынырнула высокая сухая фигура заместителя заведующего.

— У тебя особые права, я вижу. — Сухомятин брыкнул головой вдогонку Люде. — С личным секретарем болеешь. Правильно. Знай наших…

Георгий Данилович доставал из матерчатой сумки с голубой надписью «Аэрофлот» яблоки, кульки с конфетами, коробку печенья «Салют».

— О, у вас интересная позиция — для черных, кажется, предпочтительнее, — он сел на стул и с интересом стал изучать расположение фигур. Можно было предположить, что это и есть цель его прихода — проанализировать партию.

— Разрешите, товарищ, я попробую за вас доиграть? — обратился он к Грише Воскобойнику.

— Играйте. Мы после наиграемся.

— Да-с. Запущенная ситуация, запущенная. Как у нас в отделе. А, Гена?

— Играть еще можно.

— Можно, можно. Только осторожно, — пропел Георгий Данилович. — Очень даже можно. Если осторожно. Какой поэт во мне похоронен, товарищ Данилов… Про здоровье не спрашиваю, все знаю от милейшей Людочки. Она, кажется, имеет на вас далеко идущие виды.

— Что я ему и толкую, — буркнул Воскобойник.

— Конечно, конечно… Прелестная девочка. Вы, Данилов, счастливчик… А пойдем–ка мы вот сюда, в уголочек. Ферзя, как ни странно, предстоит спасать. В жизни они сами себя спасают — вы не находите, Гена? А в шахматах приходится частенько уповать на пешки.

— Пешки — плохая защита ферзю, — сказал Афи- ноген, делая неряшливый ход и теряя темп. Сухомятин был сильный игрок, это сразу видно. Сильный и Uen- кий. Он заметил промах противника и устремился на открывшуюся линию слоном. Через два хода он значительно укрепил позицию белых. Воскобойник не выдержал и начал ему подсказывать.

— Сюда ходи. Двигай ладью!

— Нет уж, мы ладью пока попридержим в резерве.

Афиноген сосредоточился на игре. Безразличный к поражению, он все–таки не хотел уступать почти выигранную партию за здорово живешь. Но и затягивать игру не собирался. Он искал обострения и быстро его нашел. Жертва двух пешек сулила ему стремительную атаку. Сухомятин жертвы не принял.

— Нет, нет. Нам этого не надо. Мы вот осторожненько, осторожненько… Курочка по зернышку клюет.

Афиноген почувствовал раздражение. Зачем вообще пришел Сухомятин? Они не друзья, не ровня друг другу. Долг вежливости? Этикет? Что ж тогда рассиживаться. Отметился и… привет. Привет, Сухомятин, здесь тебе не шахматный клуб. Здесь больница, и люди играют в шахматы, чтобы рассеять скуку. А ты пришел, чтобы выиграть? Ну, погоди! Еще не вечер. Он стал лихорадочно восстанавливать в памяти теорию эндшпилей, урывками изученную на первом курсе и давно забытую. Хоть что–нибудь бы вспомнить! Но в голову полезли совсем иного рода воспоминания, связанные, однако, с шахматами.

…На первом курсе Афиноген увлекся игрой не просто так, не ради красоты шахматных идей. Его однокурсник москвич Леня Файнберг имел первый разряд по шахматам и этим, как казалось тогда Афиногену, превосходил его в глазах Катеньки Семиной, зеленоглазой наяды, джинсовой девочки, генеральской дочки, которая смертельно ранила сердца обоих студентов. Леня Файнберг утверждал, что способности к шахматной игре являются безусловным показателем интеллекта. Отсюда следовало, что проигрывающий ему из десяти партий десять Афиноген Данилов стоит на несколько ступенек ниже Лени Файнберга. Мысль была проста и поэтому особенно впечатляюща для воображения джинсовой девочки. В той среде, где вращалась Катенька Семина, была мода на интеллектуальных мальчиков. Кто же и когда из женщин разбирался в сути и смысле моды. Мода — это реальность, которой следует придерживаться. Вот и все. Возникни тогда мода на мальчиков–дебилов — и оговоренное интеллектуальное превосходство Лени Файнберга оказалось бы для него минусом. Мода не слепа, она возникает по определенным законам, но люди ей подчиняются в большинстве своем слепо и доверчиво, как послушные дети родной матушке.

Короче, Афиноген решил побить врага его же оружием… Он не смутился тем, что Леня Файнберг занимался в шахматном кружке с двенадцати лет. На шахматное самообразование Афиноген отвел себе два месяца — больше нельзя; начнется летняя сессия, — отложил в сторону учебники и углубился в шахматные КНИГИ.