Привет, Афиноген - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 59

— Рыбки бы постненькой, — взмолился он. — Хочется покушать. Шашлычок бы на косточке.

— Хорошо, если появился аппетит, — отметила медсестра, заботливо поправляя одеяло. — На обед принесу паровую котлетку.

— У него аппетит и не пропадал, — с досадой сказал Вагран Осипович.

— А вы почему не идете в столовую, Кисунов?

— Спину ломит.

— Сюда я вам не привезу. Нет распоряжения врача.

— Aral Вам обязательно нужна бумага. Вы разве не видите, в каком я нахожусь состоянии.

— Сами виноваты. Зачем безобразничали с утра. Пожилой человек…

— Отдайте ему мою кашу, — сказал Афиноген, — а я пойду в столовую.

Кисунов обиделся чуть ли не до слез. Он вылез из постели, накинул халат и отправился завтракать.

— Удивительный человек. — Капитолина Васильевна приглашала Афиногена разделить ее необычайное удивление. — Несчастная его жена, которая с ним живет. Все ему не так, не по нему. Уродился же такой.

— Он больной, — возразил Афиноген, — поэтому и капризничает.

— Какой он больной! Давно здоровый. А выписать нельзя, пока сам не попросится. Все боятся его жалоб. Жалобами замучает. Потом три месяца придется его жалобы разбирать.

Она удалилась, горестно вздыхая и продолжая удивляться разнообразию человеческих характеров.

Афиноген проглотил несколько ложек каши, залпом отпил полстакана несладкого желтого чая, похожего на крапивный отвар, и быстро составил посуду на тумбочку. Развернул сверток, принесенный Фролкиным, и присвистнул. Брюки Семен притащил те, которые он приготовил нести в химчистку. Они валялись на виду, на стуле, и, конечно, Семен схватил именно их, решив, что для больницы лучше и не надо. Рубашка, правда, приличная, но тоже помятая — пол ей, что ли, Семен успел подмести? — и без двух пуговиц внизу. Это ничего, заправить в брюки, и ладно. Афиноген начал, сидя в постели, натягивать штаны и тут только заметил, что Фролкин не захватил ремень. Вдобавок, пуговицы брюк не застегивались, мешала пухлая повязка.

Афиноген завернул рубашку в газету, укрылся одеялом и стал ждать. В десять должен быть врачебный обход, смываться до десяти не имело смысла.

Вернулись Грища Воскобойник и Кисунов.

— Опять гречку давали, — сообщил Григорий, — надоело. Зато салатик ничего был, помидорчики, лучок. Я три тарелки навернул. Мне Дуська с кухни дала, хорошая девка. Может, мне приударить за ней. Как считаешь, Вагран Осипович?

Тот развернул «Известия» и начал читать колонку объявлений. Воскобойник, как всегда растроганный бесплатным завтраком и перспективой вскоре так же бесплатно пообедать, был оживлен и склонен к умствованию.

— Нет, что ни говори, тут жить можно. Питание, телевизор, опять же уход. А зарплата идет. Вроде как мы за границей в командировке. Там, я слышал, зарплату прямо на книжку переводят. Там год отбарабанил, приезжаешь — пожалуйте ваши тыщи получите в сохранности. Ты не был за границей, Гена?

— Нет, не был.

— И я не был. Жаль.

— А я был, — неожиданно скрипнул Кисунов.

— Где это ты, интересно, был? В Тамбове, что ли?

— В Германии был. Два года. В пятьдесят восьмом и в шестидесятом. — Кисунов не надеялся, что ему тут же поверят, оттого голос его приобрел страдальческую интонацию, которой так мастерски владеет артист Смоктуновский в роли Гамлета.

— Так расскажи, чего ты там производил у немцев. — Воскобойник подмигнул Афиногену, приглашая его принять участие в разоблачении заграничного специалиста. — Или секрет? Скажешь?

— Секрета нет, хотя, может, и был. Только для секрета срок давности истек… Вам, Гриша, рассказывать что–либо без толку. Вы же мне не верите… Я не удивляюсь, что вот он не верит, — кивок в сторону Афино- гена. — Но откуда у вас, Гриша, у рабочего человека, этот нигилизм.

— Чего? — переспросил Гриша Воскобойник.

— Нигилизм, то есть некоторым образом отрицание всяческих идеалов?

— Ну ты, Вагран Осипович, говори да не заговаривайся. Никаких идеалов я не отрицаю. Если ты имеешь в виду, как давеча утром мы с Геной со смеху чуть не погибли, так я прямо скажу: для меня все эти твои упражнения на голове никакой не идеал и идеалом быть не могут. Кому хошь в глаза скажу.

Гриша насупился. Его сильно задело слово «нигилизм», по невольной ассоциации оно напомнило ему унизительные попреки образованной жены, которая любила ни с того ни с сего уколоть его непонятным словом, намекая иной раз и при посторонних, что он, Гриша, высотник–электрик высшего разряда, уважаемый вСМУ человек, для нее всего–навсего чурбан неграмотный. Он не отрицал умственного превосходства своей супруги, гордился ее умением ловко излагать самые затейливые мысли, слушая ее всегда с таким же уважением, как слушал диктора телевидения, но прямых выпадов в свой адрес не выносил, долго их переживал, страдал и мог ответить беспощадной грубостью, хотя, что касается грубости, то жена при случае и тут давала ему фору — она умела ругаться похлеще его друзей–элект- риков.

Воспоминание о любимой супруге погрузило Гришу в уныние. Он загоревал, подумав о том, что за время болезни она навестила его всего три раза и до сих пор не принесла ему вяленого леща, который ржавел дома в холодильнике без пользы, а тут Гриша уже несколько раз обещал угостить им Кисунова. Кстати, Ваграна Осиповича навещали почти каждый вечер — родственники, дети, супруга, и его тумбочка была до краев завалена домашними гостинцами.

— Что же вы, соколы, приумолкли? — попытался Афиноген вернуть бодрость в палату. — Пошто кручина, молодцы?

— Умных очень много, — из вежливости отозвался Воскобойник. — И каждый желает тебе свой ум в рыло ткнуть, как фигу.

— Если вы обо мне, Гриша, то я не хотел вас обидеть, отнюдь… Вы же сами не поверили, что я бывал в Германии. Вот возьмите их город и наш. У них чистота, порядок, улицы подметены, газоны ухожены, домики стоят как умытые, все ровно, симметрично. Потом — тишина. Там после девяти вечера все будто вымирает. Сидят по домам либо в пивных. Возьмет он, «емец, себе пару кружечек пива, сосиски… и вежливо, деликатно весь вечер беседует с другими немцами.

— Вот уж скука, — оценил Воскобойник. — Нет, такая гулянка не на мой характер.

Кисунов увлекся воспоминаниями, смягчился и опять перешел с Гришей на «ты».

— Нет, Гриша, у них много любопытного. Не все, конечно, нам подойдет, но поглядеть интересно. Возьми, к примеру, магазины. Скажем, фрукты — яблоки там или что, одно к одному, сверкают, и тоже к тебе повернуты самым розовым боком. Я уж не беру обслуживание. Там продавец тебя обслуживает как жених дорогую невесту. Ты у него в магазине самый долгожданный гость.

— Все это фальшь и обман, — отпарировал кое в чем сведущий Гриша Воскобойник. — Купили они тебя, Вагран.

— Почему фальшь? Я в ГДР был, не в Западной Германии. Ты меня, Григорий, за дурака не считай. У друзей был!

Беседу нарушил приход сразу двух врачей: к Афино- гену — Горемыкин, к его соседям терапевт, заведующий отделением Виктор Кирьянович Лебедихин. Кисунов и Гриша Воскобойник мгновенно погрузились в себя, изображая безнадежно невыздоравливающих больных. Кисунов даже отвернулся к стене и сипло задышал ртом.

— Вижу, вижу, — весело уверил Лебедихин. — Поправляетесь полным ходом. Ну как у вас температура? Скоро, скоро обоих выпишем. Пора уже… Вы, Вагран

Осипович, я слышал, начали йогой заниматься? Хорошее дело, хорошее, но злоупотреблять все–таки не советую. Очень, очень вы Капитолину Васильевну нынче напугали. Да-с.

— Клевета, — резко ответил Кисунов. — Утром я потерял сознание от слабости. Только и всего. Некоторым вашим сотрудникам это, естественно, доставило много радости. Я понимаю.

Укор, который был заключен в словах Кисунова, произвел впечатление на Гришу Воскобойника. Он печально вздохнул.

— Мы его, доктор, еле–еле спасли. У него голову заклинило между ног, как в цирке.

Виктор Кирьянович улыбнулся Грише, проверил его легкие, по старинке приложив ухо к лопаткам. Гриша с удовольствием вдохнул ц не выдыхал, пока не стал красным, как флаг.