Час Пик - Иванов Всеволод - Страница 32

Ш–ш–ш…

Успел–таки кончить.

Вытер горячую мокрую ладонь о сидение, поднял голову — нет уже морской свинки.

Ушла.

Убежала.

Куда бежишь, дура? Думаешь, я тебя стесняюсь? Или … никогда не видела?

Испугалась, наверное, умчалась свои двадцать пять с половиной тысяч искать на станцию «Таганскую» или же люстру пошла смотреть, пока саперы взрывное устройство не найдут и не обезопасят, чтобы соболезнующие и просто любопытные могли узреть тело невинно убиенного Цезаря…

Знала бы ты, кому обязана…

Ш–ш–ш…

Что такое?

А–а–а, змея подколодная сзади выползла. Наверное, под сидением пряталась. И когда же она успела в салон забраться? Скорей всего тогда, когда он в милиции тупым лимитчикам показания давал, заявление писал, с дураком–старлеем объяснялся…

Ш–ш–ш…

Заползла на сидение, быстро–быстро высовывая раздвоенный язычок, сдавливает горло, извивается, гадина, лицо лижег…

Ласкает, или… ужалить хочет?

— Ш–ш–ш…

Конечно, ужалить.

Или задушить.

Эго должно было произойти, рано или поздно должно было случиться. Как и то, что он совершил.

— Кыш, кыш, подколодня, уползай!..

Не слышит.

Говорят, что многие змеи вообще глухи — не восприимчивы к голосу.

К–к–кыш…

А воздуха все меньше, все меньше, и кадык под подбородком уже угрожающе хрустит, язык вываливается, лицо багровеет…

Все, конец тебе, Марк Юний Брут.

Все было бессмысленно.

Не надо было совершать этого. Так никто ничего и не узнал. Правильно — есть у матушки–природы такая вот западня, хитрая ловушка для маньяков: чем больше наслаждение ты хочешь получить от жизни, тем больше боли тебе придется испытать, тем больше пережить неприятного. Или «до», или «после». Закон компенсации, так сказать. Тоска после акта все равно наступает, хочешь ты того или нет. Физиология, чистой воды физиология. Тебе же вот не повезло вдвойне: и «до», и «после». Ты думал, рассчитывал, что сперва будет страшная мука, и ты пережил её, но зато потом — понятно, наступит райское наслаждение…

А потом, на самом деле это вот скользкое пресмыкающееся выползло из заветной комнаты — и…

— Ш–ш–ш…

Чем старше становится человек, тем консервативней его взгляды; тем он ограниченней. Конечно же, приобретенный опыт — хорошо, очень хорошо, но, приобретая одно, всегда теряешь другое, а именно — нетрадиционность подхода к жизни и широту взглядов.

Банкир понимал это лучше многих других — наверное, еще с тех пор, когда был не банкиром, а обыкновенным режиссером, театральным деятелем. Жизненный опыт неизбежен, также, как и вытекающий из него консерватизм, и появление его закономерно. Но консерватизм заземляет, опускает вниз и, по законам физики и оптики, заслоняет новые горизонты — что, впрочем, тоже неизбежно.

Но нет правил без исключений, нет яда без противоядия, и Банкир, как ему самому, во всяком случае, показалось, нашел способ борьбы с собственным консерватизмом: переносить частные и, особенно — общие закономерности из одной сферы, порой самой неожиданной, в другую. И, надо сказать, не без успеха…

Например — карты. Обыкновенная пикетная, или малая колода для классического преферанса, четыре масти, тридцать две карты.

Картинки, циферки, символы, но, если вдуматься — очень показательная микромодель мира. Строгая иерархия в цветах, в мастях, в их старшинстве: трефи старше пик, но младше бубей и червей. Четыре масти — как четыре стороны света. Строгая арифметическая последовательность (хоть в большой колоде, хоть в обычной, на тридцать шесть карт, хоть в пикетной): семь, восемь, девять, но после десяти карты имеют уже не скучную нумерацию, а собственные имена: валет, король, дама, туз…

Есть еще, правда, и непредсказуемый джокер, но не во всех играх.

Каждая карта рубашкой вверх — загадка, как и человек: пока не раскрыл, неясно, что из себя представляет. Может блефовать, прикидываясь козырным тузом, а на самом–то деле — рядовая семерка или восьмерка. Переверни — сразу видишь и его суть, и цену, и то, как можно использовать с пользой для себя и с ущербом для партнера.

Наверное, именно потому и не любят карты почти все церкви, все религии мира, называя колоду «библией дьявола»; слишком очевидные аналогии — вместе все карты или все люди, когда собраны в колоду, или в общество, могут служить исходным материалом для какой угодно игры: от пролетарского «дурачка» до аристократического преферанса, от зэковских «очка» или «храпа» до старомодного пасьянса или классического цыганского гадания.

Банкир любит игры, построенной не столько на глупом везении, сколько на умении просчитывать несколько ходов вперед — прежде всего за партнера. Правда, и колоду можно подтасовать, сделать крапленой, но он, Банкир, никогда не играет в подобные игры. Преферанс — игра для джентльменов, и тут, в Великобритании, в Лондоне, чувствуешь это как нигде…

Если взять на вооружение принцип того же классического преферанса, принцип ценностности карт в их строгой иерархии, закономерности числовых, парных и непарных сочетаний и предугадывания последовательности ходов партнера — как раз и получится то самое противоядие против собственного, неизбежного к сожалению, консерватизма…

Банкир очень, подчеркнуто улыбчив, со всеми — с партнерами, с журналистами, с конкурентами; всегда, даже когда у него не все в порядке. Высокий еврейский лоб, элегантные очки–капельки, рельефные морщины, идущие к уголкам рта, постоянно в напряжении — улыбка!

Точно английский джентльмен с рекламы подтяжек или лезвий для бритья.

А вот улыбаться–то особо и нечему — вести с Родины одна другой печальней…

Играли, как правило, втроем: он, Банкир то есть, его секретарь (в котором Банкир небезосновательно подозревал агента тех самых структур, из–за которых он и вынужден был перебраться в Англию — временно, как он сам рассчитывал; мосты–то не сожжены, и слава Богу!) и еще один — из торгпредства — лицо вроде бы нейтральное.

Классический преферанс — «сочинка», столь любимый в московских театральных кругах шестидесятых–семидесятых: вист полуответственный, мизер перебивается девятью пик, шесть пик — обычная игра, не «Сталинград», пуля большая — до пятидесяти…

Пуля была отложена почти с начала года — не было времени собраться втроем, — то он, Банкир по горло занят, то у Торгпреда какие–то свои дела, то секретарь непонятно куда отлучается.

Пуля была отложена при приблизительном равенстве набранных очков.

Торгпред тасовал карты, а Банкир, просматривая записи, вздыхал: времени для желанного выигрыша оставалось не так уже и много — по крайней мере, куда меньше, чем он рассчитывал в прошлом году…

…все началось именно в прошлом году.

В начале зимы на офис фирмы совершен налет: охрана, которую он, Банкир, в свое время за немалые деньги купил и которой так гордился, бывшие кагэбисты, были буквально сметены нападавшими.

Конечно, ничего не взяли, конечно, перестрелок и обычного в русских разборках моря крови не было — нападали–то не для того, чтобы разграбить, а чтобы просто — попугать…

Был шум, был эффект, был огромный резонанс, и в столице, да и не только в столице, впервые заговорили о нешуточном противостоянии «Банкир плюс Градоначальник» против…

Разумеется, можно было бы возбудить уголовное дело, можно было бы примерно, образцово–показательно покарать, чтобы впредь неповадно было, тем более, что верхушка московских МВД, ФСК и Прокуратуры — свои люди (тогда еще были своими), если бы не одно обстоятельство: предводитель, главарь нападавших имел звание и должность не люберецкого или калининградского рэкетира, ни Аль Капонэ или Диллинджера, был одним из начальников службы охраны самого главного человека страны, имел должность и звание Главного Телохранителя и, судя по всему, этот налет был если и не санкционирован то, во всяком случае, осуществлен с молчаливого согласия Президента.