Последний штурм - Домогацких Михаил Георгиевич - Страница 26

Переодевшись в гражданский костюм, который редко одевал последнее время, он подошел к зеркалу и внимательно осмотрел себя.

— Ну что ж, Юджин, — с одобрением проговорил полковник, — ты держишься молодцом. Почти совсем не пополнел. Костюм будто вчера сшит по твоей фигуре.

Машинально проверяя карманы, полковник обнаружил в одном из них небольшой листочек бумаги, написанный его рукой, но каким-то уж очень неровным почерком. «Пьяный, что ли, был? — вспоминал он. — Или в темноте писал?» Разгладив листок, он прочитал: «Капитан Аллен. Кантхо. Поговорить о его сомнениях в штабе. Потеря уверенности в себе и веры в командование».

— Бедный, бедный Юл, — с горечью произнес Смит, опускаясь в кресло перед низким столиком. — Прости, дружище, за то, что тогда, в суматохе дел, не помог тебе, и за то, что, вернувшись домой, не вспомнил о тебе.

Будто ярким прожектором память высветила давний вечер в Сайгоне, когда он встретился с капитаном Алленом в баре отеля «Рекс». Он увидел сейчас перед собой лицо капитана, одетого в не очень опрятную форму, отличавшую обычно фронтовых офицеров, вырывавшихся на день-другой в Сайгон. Будто он действительно был рядом. Юджин даже зябко подернул плечами, настолько четко восстановилась картина давно минувших дней. Полковник, как и сейчас, одетый в гражданский костюм, — да, вспомнил он, как раз в этот вот, — надо же случиться такому совпадению! — поинтересовался, что угнетает офицера.

— Какого черта вы лезете туда, куда вас не просят? — грубо и сердито обрезал капитан попытку Смита установить контакт с ним.

Но Смит был не из тех людей, которые легко отступают от своего, тем более что видел: капитан нуждается в добром собеседнике больше, чем в виски, которые он опрокидывал в себя порцию за порцией.

Полковнику удалось сломить холодное презрение и явную озлобленность капитана, втянуть в разговор, облегчавший его душу. «Нет ничего тягостнее, — подумал Смит сейчас уже о самом себе, — когда не с кем поделиться тревогами и сомнениями. Джим вот куда-то подевался, — вспомнил он своего приятеля полковника Мэрфи из ЦРУ, который действительно неожиданно исчез из Вашингтона, и никто не мог сказать Смиту, куда его срочно бросили. — С ним бы можно было поговорить по душам». Но эта мысль не задержалась, а вместо этого память стала подробно и в деталях восстанавливать разговор с Алленом. Долго Смиту не удавалось рассеять его мрачное настроение. Смягчился он, когда почувствовал действительно дружеское участие человека, которого он считал одним из чиновников из вашингтонской администрации.

Юджин Смит попытался убедить его, что все будет хорошо, но капитан стоял на своем, ругал самыми последними словами военных чиновников штаба американской армии, жалел своих ребят, которых оставил на очень опасном, никому не нужном участке, и ни на минуту не сомневался в своей собственной гибели. Расставшись с капитаном Алленом, Смит решил заняться его рассказом и, если можно, то помочь. «Вот тогда я и записал эти слова, — вспомнил Смит, разглядывая бумажку. — Да, был хорошо выпивши, писал, кажется, на коленях, подложив под листок богато оформленное меню в твердой обложке. Записал, а сделать ничего не сделал. Прости, Юл. Ты знаешь, как Вьетнам отбивал память», — рассуждал Смит, будто капитан снова был рядом. А слова капитана оказались трагически пророческими: он погиб через несколько дней после их разговора.

Смит резко поднялся. Он понял, что должен сделать: немедленно поехать на Арлингтонское кладбище, найти могилу капитана Аллена, поклониться его праху и принести запоздалую дань его памяти.

Он выглянул в окно. Ноябрьский солнечный день, ветер, колышущий ветви деревьев, небо с быстро бегущими редкими белыми облаками — бодрый, хороший день. Спустившись вниз, Смит вывел свою машину из гаража. Мотор работал бесшумно, только ручка переключения скоростей чуть-чуть подрагивала.

В нескольких кварталах от Белого дома, где он собирался пересечь Пенсильвания-авеню, его остановила сплошная стена людей с транспарантами. Смит вышел из машины, поняв, что сейчас не пробраться к кладбищу хорошо известным ему путем, решил посмотреть, что же здесь происходит. Он подошел к толпе любопытных, тоже, видимо, как и он, непричастных к демонстрации, и стал невольно прислушиваться к разговорам.

— По какому поводу такая демонстрация? — спрашивал мужчина в низко надвинутой на лоб широкополой шляпе своего соседа.

— Что-то про Вьетнам говорят, — ответил тот.

— Воевать, что ли, не хотят идти?

— А ты бы пошел?

— Чего я там не видел? А их что же, посылают туда?

— Ты хоть телевизор-то смотришь иногда?

— Смотрел, когда был.

— Купить надо, Кен, а то совсем отстанешь от жизни, скоро и имя президента забудешь.

— А я его и сейчас знать не хочу. Помнишь, как он встречу с рабочими устроил, бедняком прикидывался, золотые горы обещал. А вошел в Белый дом, про все обещания забыл. Говорил: всем постараемся найти работу. Где она, его работа-то? У меня была, да и то отняли. Так что они там про Вьетнам говорят?

— Бросить, говорят, к черту все, вернуть домой парней, чтобы не погибали там.

— Это, конечно, верно, только когда те парни вернутся, им ведь работу надо давать. А где она?

— Ну о них-то, наверное, побеспокоятся, они нам неровня.

Смит прошел дальше, вдоль авеню в сторону Белого дома, и тут как раз объявил кто-то, что выступит ветеран вьетнамской войны Ричард Стрейтон. Полковник подался вперед от неожиданности. «Ричард, боже мой, — подумал Смит, — смотри какой вымахал! Оказывается, уже ветеран. Когда же он успел-то? Подожди, сколько же ему лет? Джон, старший брат, — мой ровесник. Значит, в этом году ему было бы тридцать семь, а Ричард на пять лет моложе. Все ясно».

Когда-то семья Смитов жила в Балтиморе, бок о бок со Стрейтонами. И ребята были очень дружны, вместе играли в футбол, гоняли на велосипедах. Он вспомнил, как Ричард старался не отставать от старших, изо всех сил тянулся за ними, ни в чем не уступая. «Помнит ли он меня? — подумал Юджин. — Сколько же лет прошло, как расстались?» — стал подсчитывать он. Выходило очень много. На Стрейтонов обрушивались беда за бедой. Сначала отца придавило: оборвались стропы на стреле портового крана — и площадка, загруженная какими-то ящиками, упала прямо на него. И хоронить было нечего. Потом с Джоном беда. Глупо погиб парень. Вместе они были с ним на бейсбольной площадке. И уж как получилось — объяснить трудно, но у игрока вырвалась бита из рук — и прямо Джону в висок. И обе смерти в один год. Мать Стрейтонов забрала младшего Ричарда, его сестренку и куда-то уехала. Потом и Смиты сменили место жительства. И вот встреча.

Речь Ричарда потрясла Юджина. «Надо же быть такому року! — сокрушался Юджин. — Могла бы судьба пощадить младшего? Нет, не пощадила, руку забрала».

Юджин теперь стал прислушиваться к словам ораторов. Их речи были радикальны и бескомпромиссны: кончать войну во Вьетнаме! «Конечно, надо кончать, — подумал он, — но разве это так просто сделать? Тысячи проблем. А если кончить сейчас, ничего не добившись, то ведь встанет вопрос, ради чего ее начинали, тратили миллиарды долларов и погубили десятки тысяч парней. А сколько таких, как Ричард, искалеченных?»

Смит решил во что бы то ни стало встретиться с Ричардом. Он попытался пробиться поближе к трибуне, чтобы при первой возможности окликнуть его. Это ему удалось. Он пробрался в самый первый ряд. Когда Ричард, зажав между колен рупор, стал всматриваться в лица, Смиту показалось, что он остановил на нем взгляд, и помахал рукой. Но Ричард или не заметил этого, или, что скорее всего, просто не узнал его. Это ни удивило, ни расстроило: прошло столько времени.

На полковника произвели впечатление слова сенатора своей логикой и решимостью, и в то же время тревожное чувство шевельнулось в душе: а он-то, полковник управления стратегической разведки, как он-то тут оказался, какое ему-то здесь дело среди, как их называют власти, безответственных говорунов? «Безответственных? — возник в сознании вопрос — Такие ли уж они безответственные? Сенатор Соединенных Штатов — фигура в высшей степени ответственная и наделенная высокими полномочиями. Нет, тут мерки должны быть другие».