Последний штурм - Домогацких Михаил Георгиевич - Страница 25

— Мы слишком долго молчали. Теперь настала пора действовать, настала пора потребовать, чтобы американские войска были выведены из Вьетнама!

Оратор опустил рупор, разносивший его голос далеко по улицам, и посмотрел на огромную толпу, собравшуюся на этот митинг. В первом ряду он заметил нескольких человек со значками ветеранов вьетнамской войны на лацканах демисезонных пальто и подумал: «Значит, не один я протер глаза, запорошенные пылью вьетнамской войны». Кто-то из этих парней, заметив его взгляд, поднял в приветствии руку. Он улыбнулся в ответ и снова приставил рупор к самым губам.

— Да, — начал он, почувствовав поддержку ветеранов, — мы действительно слишком долго молчали. Это говорю вам я, Ричард Стрейтон, бывший лейтенант дивизии «Америкэл», которая запятнала себя во Вьетнаме самыми кровавыми акциями. На ее знамени — кровь общины Сонгми, население которой было уничтожено до последнего человека. Я не был в Сонгми, к тому времени я уже отвоевался, — показал он на пустой левый рукав, — но это не умаляет моей вины перед вьетнамцами. Я постараюсь здесь, в Америке, сделать все, что в моих силах, для прекращения грязной и позорной войны.

Стрейтон снова опустил рупор, потом, зажав его между ног, вытащил из кармана легкого пальто платок и вытер лицо.

— Говори дальше, лейтенант! — крикнуло сразу несколько голосов. — Тут не все знают, как гибнут ни за что наши парни. Говори!

Стрейтон взялся за рупор.

— Нам, — отвечая на требование, продолжал он, — все время твердили: победа близка, она за углом. Еще немного усилий, ребята, и мы будем у цели! Не многие из нас думали там, на кровавых полях Вьетнама, где эта цель и кому она нужна. Только вернувшись искалеченным, я отсюда, из Америки, по-настоящему понял, какое мы несмываемое пятно позора кладем на свою страну и на себя. Мне стало страшно за содеянное, страшно за парней, которые еще несут гибель невинным людям, большинство из которых, даже не зная, где находится Америка, шлют ей проклятья — мне, вам, всему нашему народу. Молю бога, чтобы он не услышал этих проклятий, иначе нам никогда и ничем не оправдаться перед всевышним.

Запруженная народом, гудела Пенсильвания-авеню. В разных местах ее, куда не достигал голос Стрейтона, были свои ораторы. Но постепенно организаторы митинга, установив радиосвязь со всеми островками протеста, навели порядок. Теперь уже голос ораторов у главной трибуны был слышен всюду.

— Сегодня мы проводим день общенационального протеста против войны во Вьетнаме, — густой, хорошо поставленный голос сенатора Чарлза Гудвилла приковывал внимание. Сенатора хорошо знали в Вашингтоне и по выступлениям на заседаниях сената, и по многочисленным интервью против войны. — Комитет борьбы за мир во Вьетнаме, — продолжал он, — объявил «Поход против смерти». Американцы — не важно, входят они или не входят в какое-либо активное движение, — должны по закону совести поддержать этот поход. Когда Ричард Никсон готовился занять свой пост президента, он говорил, что у него есть план окончания войны. Американский народ дал ему мандат на осуществление этого плана. Целый год народ ждал результатов, но теперь понял, что президент обманул его ожидания. Война продолжается, и конца ей не видно. И все мы, направляясь сейчас к Белому дому, давайте твердо и бескомпромиссно скажем: мы должны уйти из Вьетнама. Уйти не завтра. Нет, мы должны это сделать сегодня, иначе будет очень поздно лечить болезнь, которая разъедает наше общество.

Как река, готовая вылиться из берегов, демонстрация направилась к Белому дому. Еще за несколько кварталов до цели демонстрантов встретили сильные отряды полиции и преградили путь. Но поскольку приказа ни стрелять, ни задерживать не было, полицейские под напором тысяч людей начали расступаться, а потом вообще стали вроде наблюдателями. Над антивоенной колонной, невиданной ранее по своему многолюдию, плыли огромные панно. На одном был нарисован Вьетнам в виде скалы, о которую разбиваются волны. Чтобы не было сомнения, что это за волны, по их гребню шла надпись в виде белых гребешков: «Политика Белого дома и Пентагона». Но самое мрачное впечатление, даже на видавших виды полицейских, производили черные картонные гробы в натуральную величину, которые несли демонстранты. И на каждом надпись: «Престиж Америки», «Парни из Калифорнии», «Парни из Оклахомы»…

У Белого дома демонстранты потребовали, чтобы президент Никсон вышел и сказал что-нибудь в свое оправдание. Но ни Никсон, ни кто-либо из его помощников не решился встретиться с наэлектризованной массой демонстрантов.

Когда крики, требовавшие выхода Никсона, стихли, над демонстрантами прогремели слова:

— Друзья! За год, что президент Никсон находился в Белом доме, Америка потеряла во Вьетнаме только убитыми десять тысяч человек. Их принесли в жертву богу войны, которому поклоняется администрация. Давайте покажем, что мы помним о каждом погибшем, и будем бороться, чтобы остановить гибель наших ребят.

И сразу будто непроглядная ночь опустилась на землю, вызвав трепет и невольный ужас у тех, кто со стороны наблюдал за демонстрантами: десять тысяч черных воздушных шаров, выпущенных ими, закрыли на какое-то время солнце и небо. Каждый шар — обвинение и память.

Демонстрация уже стала расходиться, а шары все еще плавали в небе, болтались, зацепившись за деревья, опускались на зеленую лужайку перед Белым домом…

Полковник Юджин Смит после ночного дежурства в министерстве обороны, вернувшись домой, не мог заставить себя лечь спать. В последние дни он не выходил из состояния тревоги, ожидания какой-то беды или чего-то крайне неприятного. Он — разумный, трезво мыслящий человек — не мог найти объяснения своему гнетущему состоянию. Оно начало захватывать его еще там, во Вьетнаме. Но, вернувшись домой, поездив по знакомым местам, побывав у матери в родном штате, он постепенно успокаивался, чувствуя как будто освобождение от непосильной ноши на плечах. Бывая на встречах у друзей, он оттаивал душой и уже стал обращать внимание на красивых женщин, подумывая порой: а как бы пошла его жизнь дальше, окажись эта симпатичная, стройная блондинка его женой? Но дальше таких предположений он пока не заходил и серьезных шагов не предпринимал.

Кончилось его отпускное время, и Смит, давно получивший назначение в управление стратегической разведки, приступил к исполнению новых обязанностей. Первое время, заполняя пробелы, образовавшиеся в профессиональных знаниях из-за долгого отсутствия, полковник, верный своему характеру, с головой ушел в работу. Он изучал досье с документами, долгие часы проводил в архиве над уже ставшими вроде ненужными и полузабытыми старыми инструкциями и решениями. Времени свободного почти не было. Приходил домой, принимал душ, включал телевизор и наслаждался отдыхом. Лишь кадры вьетнамской кинохроники возвращали его в недавнее прошлое, но оно, то тревожное прошлое, как-то легко отступало, когда на экране начиналась демонстрация какого-нибудь увлекательного фильма.

Перелом в его настроении стал происходить тогда, когда он начал читать документы, связанные с началом большой войны во Вьетнаме. Он, стоявший очень близко к вьетнамским событиям, как бы заново переживал каждый зигзаг в политике. Полковник скоро обнаружил, что до него доходили в то время лишь слабые отзвуки происходящего и в Белом доме, и в Пентагоне. Эпицентр событий был в этих двух учреждениях. Как ослабленная расстоянием волна землетрясения едва ощущается на далекой периферии, так и события, происходящие на высших ступенях власти, едва долетали до этажей, где работали такие, как он.

Чем внимательнее вчитывался полковник в служебные, еще и сегодня чрезвычайно секретные документы, тем большая тревога заползала в сердце и сознание. Не готовый пока дать объяснения этому состоянию и выразить его в каких-то словах или действиях, он тем не менее понимал, что так долго продолжаться не может. Надо взять себя в руки, разобраться с тем, что происходит внутри у самого себя, отбросить все комплексы и заняться порученным делом.