Нега - Григорьев Константэн - Страница 5

Маньеристы нестройным хором подпевали в припеве. В темноте вокруг каждого из них пылал ореол, как будто они были охвачены огнями святого Эльма. Ореол создавали крошечные существа — тэбаки, — поднявшиеся из глубин послушать свою любимую песню. Где–то на самом дне ворочался, переливаясь от радости всеми цветами радуги, Великий Тэбак. От него веерами разлетались электрические разряды. А в небе, отчаянно пища, реяли маленькие и толстые Желтые Щенки. Изредка в поле зрения спящего Константэна быстро проплывал истерически, но беззвучно вопящий киноартист Евгений Стеблов. Он делал непонятные пассы руками и как бы звал юнкера полетать с ним… Иногда весь экран заслоняла любопытная физиономия Теле — Балбошки, разглядывающая сновидца умными блестящими глазенками. Ветер доносил шелестящие вздохи Тихого Братства отовсюду — с площадей Тулы и степей Балхаша, кварцевая статуя Танцующего Будды вызванивала колокольчиками: «Трень!.. Брень!..» В Тихом Безумии покачивался над коралловыми рифами Тонущий Барсук, и в Тифозном Бреду порхали над лодкой Темные Бабочки… Из Туманной Бездны сквозили призрачные Тени Будущего — и вот наконец вскинулись в небо зеленые лучи лазеров, раздался удар грома, и над всею Трагической Бессмысленностью земного великолепия вспыхнул одетый облаками, осыпающий бриллианты сиреневый шар ТБ-ульса. Голоса неба и моря слились в едином порыве и вот, вслед за многократно повторенным эхом, наступила полнейшая тишина.

Стоящий в белой кувшинке посреди синего океана Константэн открыл глаза и внятно произнес слово «Нега».

Так, разбуженный высшей мудростью, наступил новый день.

Проснувшись, Константэн ошалело уставился в окружающий его мир. Ранняя весна невидимой рукой открыла запыленную форточку, и хаотический, бессмысленно–яркий поток звуков наполнил комнату. Постепенно звуки стали узнаваемы, как если бы кто–то разложил их по полочкам сознания — птичий гомон, шелестенье солнца, детский недовольный рев и последний визг автомобилей. Стены комнаты из неопределенно–бурых стали радостно–зелеными, книжные полки напомнили о тщете всего земного, часы в красном пластмассовом чехле ласково что–то чирикнули.

— Мнимое, мнимое пробуждение! — простонал Константэн, зарываясь лицом в подушку.

Тут его кто–то позвал — все кругом угрожающе изменилось; сверху злобно и пристально наблюдали за ним звезды, куда–то заваливались баллоны с кислородом, в разрывах туч, балериной отставив ножку, стояла кубическая луна, а совсем другую луну с хихиканьем и лопотаньем проносили мимо японцы в одинаковых очках.

Константэна подняло и швырнуло навзничь — ахнув от неожиданности, он покатился вниз по темным зеркальным плитам. Наклон и скорость падения все увеличивались, уцепиться было не за что, бешено свистело в ушах, и вдруг он мягко воткнулся лицом и руками в мокрую блестящую траву.

Ощупал себя — все оказалось на месте. Возмущенный произволом подсознания, встал и двинулся прямо в противоположную сторону. Там оказалась крайне загадочная аллея. Вдоль аллеи была устроена галерея огромных светящихся картин.

На одной топырили уродливые руки синие человечки с хвостами и птичьими перьями по всему телу; на другой треугольники с вылезающими из орбит глазами кружились в странном танце с хладнокровными элегантными насекомыми. Поодаль пялилось в невиданное и жевало цветок шизофренически–наивное существо салатного цвета. Чья–то раздраженная жена, высовываясь из чайной чашки, лупила существо всеми вольтами Гармонической Кривой.

Константэн пошел дальше: «Отдай свой мозг», — настаивала из черного фона мертвенно–прелестная неконтактная девочка; в осеннем лесу стояли шестеро — из глаз у них змеились белые провода; бабочка пожирала цветущее девичье тело; белая–белая рубашка недоуменно вопрошала об участи сбежавшего тела.

Аллея кончилась, но картины и не думали отпускать его: посыпались сверху серебряные дожди, он очутился на айсберге, пролетел насквозь солнечные парники школы Асколи Пичено, гигантские сетчатые шары Фаллера, купола Язда и тут обнаружил, что находится внутри Колумбариума Хабитабиле. Этот бредовый внутренний угол двусмысленно значительного Мирового Дома был способен потрясти — стены его представляли собой вселенские ниши, заставленные натуральными коробками зданий, отовсюду струился ленивый свет, внизу, на ледяном полу, важно прохаживались мелкие обитатели, и лишь Некто, спокойно восседающий в длинном прозрачном кресле, наблюдал движение свисающего по центру и явно разумного черного шара.

— Привет! — крикнул Константэн и понесся дальше. Картины окружали его на лету: ветхие фотоколлажи из Будущего, запечатленные эльфы и морские раковины, мертвая голова в аквариуме, обнаженная женская плоть в тугих зарослях остролиста, монахи, стерегущие стеклянный куб, — и влюбленные, подмигивающие ему из куба. На лету позвонил Добрынин, но Константэн не понял ни одного его слова, показалось даже, что Приор говорит на каком–то птичьем языке, словно быстро прокручивалась лента на старом магнитофоне.

Тут он превратился в запыленную моль — сразу же отросли необыкновенной длины и пушистости непослушные ресницы — потом забился и умер.

Начался новый полет — ничего не объясняющий, быстрый и одновременно невыносимо медленный по извилистым коридорам в перепончатую тьму…

Плюх! — Константэн очутился в ванне.

Обыкновенная, белая эмалированная ванна, пошловатая в своей земной косности, стояла в иллюминованном помещении и была до половины заполнена желтой горчичной водой.

«А где же мои носки?» — Константэн обнаружил, что его ноги оказались погруженными в горячую воду, а обе штанины были подвернуты до колен. Рядом кто–то сидел. Он робко поднял глаза и просиял: рядом–то сидел Пеленягрэ, тихий, как статуя.

— Виктор! — не выдержал юнкер минутного молчания. — Эй!

— Тише ты, ради Бога, — равнодушно сказал Виктор, продолжающий созерцать мутную воду, изредка шевеля пальцами ног. Юнкер подивился, что на него не обращают внимания, потом зевнул и стал оглядываться по сторонам. Зеркал нигде не было. А так была ванная как ванная: кафель, отсыревшая малость штукатурка, махровые и вафельные полотенца. Ему захотелось включить воду и посмотреть, что из этого выйдет. Но только он протянул руку к блестящему крану, Виктор странно глянул на него и зловеще мяукнул. Константэн каким–то образом понял, что это по–загробному означает «нельзя». Еще помолчали. Виктор вдруг щелкнул языком и с хитрецой спросил:

— Ну что, скапутился?

Константэн осторожно ответил:

— А ты?

— А я на второй круг пошел. Как Вадим дал дуба, стал являться во сне — стоит босой на полу и нашептывает: «Мне скучно, мол, без вас, ребята, пошли со мной…» Я пугался, потом доверился и вот…

— А сам–то он где?

— А экзамен сдает.

— Какой еще экзамен?

— А никто не знает: пойду, говорит, экзамен сдавать.

— И… куда же он… вышел?

— А через кран мы, через краник… Ты уж не открывай.

— Ну, дела. А мне сегодня Добрынин звонил.

— Да, он отсюда звонил.

— Ну?

— А вот, смотри, — Виктор сунул руку в воду и вытащил оттуда телефонный аппарат образца 1914 года. Набрал номер. Женский голос испуганно спросил: «Вам кого? Это Витя?» Затем в трубке кто–то зарыдал. Виктор самодовольно объявил, что скоро прибудут новые девчонки. Аппарат бухнулся в воду. Виктор вспомнил, что Добрынин с подругой осматривают выставку — где–то на Земле затонул корабль. В этот момент их безмолвной беседы из крана сама собой полилась вода. Слева от Константэна материализовался Великий Магистр. Он обнял юнкера. Тускло полыхнуло лезвие огромного ножа, он вонзился юнкеру в горло. Константэн поежился, ему было как–то неудобно. Вадим успокоил его, полоснув и себя по горлу, и хохотнул. В дверь ванной постучали.

Втиснулись две пепельные бабочки с человеческими лицами. Это были Добрынин и его подружка. Подружка кинулась к Константэну: