Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле - Бэнк Мелисса - Страница 29

• Предыдущая
• 29/45
• Следующая

Рядом стояла мама и улыбалась.

— Милая, — проговорил он, — я понятия об этом не имею.

Я пустилась было в объяснения, но поняла, что и сама толком ничего не знаю. Поэтому я позвонила Ирвину Ласкеру — одному из друзей отца, навещавшему его ежедневно. Доктор Ласкер был грубоват, и его сарказм пугал меня еще в пору моего детства, когда я дружила с его дочкой и ночевала в их доме.

— Врачи говорят лишь то, что тебе нужно знать, Джейн, — сказал он, и голос его звучал сердито. — Это уж твое дело, хочешь ты к этому прислушаться или нет.

Я тоже рассердилась.

— К чему я должна прислушиваться? Если вы скажете, что у него отличный анализ крови, я все равно не поверю.

Он ответил не сразу, а когда заговорил, голос его был суров, и я подумала, что, вероятно, в этот момент он представил себе свою собственную дочь, выпытывающую сведения о нем самом.

— Речь идет всего лишь о нескольких днях, Джейн, — сказал он.

Когда я сообщила матери о нашем разговоре, она расплакалась, а потом разозлилась на доктора Ласкера.

— Мам! — я взяла ее за руку. — Я сама попросила, чтобы он мне все рассказал.

— Ирвин — пессимист, — буркнула она.

К утру ее лицо так опухло от слез, что глаз было почти не видно. Она лежала в постели, и я принесла ей несколько кубиков льда в кухонном полотенце и дольки свежего огурца. Я дождалась, когда она приведет свое лицо в порядок, чтобы сразу же отправиться с ней в больницу.

Она надела нарядное летнее платье. Это был ее способ внушить отцу, что у нее все в порядке. Но и еще кое-что, из области суеверий: если она будет выглядеть привлекательной, все уладится.

Не знаю, как выглядела я. В зеркало я любила смотреться в юные годы и тогда же пришла к выводу, что никогда не стану красивой. Теперь это не имело для меня такого значения, как раньше. Но когда мама сказала: «Подрумянься немного, Джейн», я так и сделала.

Она бросала на меня беспокойные взгляды, и я заметила:

— Тебе явно не помешал бы хороший стакан пригородной воды.

Она кивнула, не поняв моей шутки. Она стояла в дверях в своем нарядном цветастом платье — акварель, воссоздающая ее прежнюю внешность.

Как врач, мой отец, должно быть, довольно трезво оценивал ситуацию. Пожалуй, это происходило постепенно, но мне почему-то показалось, что он перестал говорить внезапно. Когда приходили его друзья, он отвечал на их вопросы, только и всего.

Я опасалась, что его мучают мысли о смерти, но он ничего не говорил об этом. Я спросила, о чем он думает.

— Обо всем понемногу, — ответил он. — Как у тебя дела с Арчи?

— В общем-то, нормально.

— Это хорошо, — сказал он.

— Я знаю, что ты испытал облегчение, когда мы с Арчи расстались, — напомнила я. — Интересно было бы знать: по какой причине?

Он сказал, что обнаружил в холодильнике инсулин, который принадлежал Арчи.

— Диабет — серьезная болезнь, — пояснил он. — Но Арчи не лечил ее должным образом. Он не заботился о себе, и я подумал, что эта забота ляжет на чьи-то плечи. Дочка, кажется, не посещает его и не думает о своем дочернем долге. Я беспокоился, что единственной окажешься ты, а мне этого не хотелось. — Он помолчал. Потом спросил, давно ли у Арчи диабет. И добавил: — Это важный фактор для прогноза.

Я ответила, что понятия не имею.

Должно быть, я выглядела встревоженной, потому что отец спросил:

— Тебе тяжело, дорогая?

— Да, — сказала я.

Я стала замечать, что между родителями складываются формальные отношения. Она говорила с ним умиротворяющим током, но как бы соблюдая дистанцию, и он был так же холоден. Вел себя так, словно смерть являлась его частным делом, и я понимала, что так оно и есть.

Возвращаясь с мамой к машине, я спросила:

— Нелегко было держать в тайне болезнь отца в течение всех этих лет?

Она поглядела на меня так, словно я ее в чем-то обвиняю. А я уже задала новый вопрос:

— Часто ли ты с папой говорила об этом?

— Сначала да, — ответила она. А потом призналась, что однажды, расплакавшись, сказала ему, что напугана происходящим, а он пробурчал, что не может сказать ей о своем состоянии ничего утешительного.

— А ты никогда не пыталась поговорить об этом с кем-то еще?

— Нет, — отозвалась она. — Все разговоры были между нами.

Мама сказала, что Генри не приедет в этот уикенд, как мы рассчитывали; его фирма участвует в каком-то конкурсе, и Альдо попросил его нарисовать деревья, — большая честь.

Я почувствовала, как раздражает меня отсутствие Генри, и сразу же позвонила ему:

— Тебе следует немедленно приехать.

— Мама этого не говорила.

Он объяснил, что речь идет вовсе не о конкурсе. Он хотел исследовать новый метод лечения болезни отца; он прочитал, что это практикуется в Шотландии, но до сих пор они экспериментировали только на мышах.

— На мышах?

— Надо расширять свой кругозор, — сказал Генри. — Мы уже испробовали традиционную медицину, но она не помогла. — И произнес уже другим тоном: — Я не могу просто так сидеть и ждать, пока папа умрет.

— Генри, — промолвила я, — папа не собирается в Шотландию.

— Может, попробуем его заставить? — спросил он.

Я чуть было не сказала: «Заставить папу?!», но промолчала.

— Пожалуйста, приезжай! — сказала я. — Ты мне нужен здесь.

Повесив трубку, я заметила, что мама старается на меня не смотреть. Я спросила:

— Я что-то сделала не так?

— Я вовсе не говорила, что ты делаешь что-то не так, — произнесла она ровным тоном, каким теперь разговаривала с отцом.

Но я гнула свое:

— Ты больше со мной не разговариваешь.

— Это неправда.

Она поглядела на плиту, оторвав взгляд от тарелок, потом снова уставилась на умывальник.

— Мам, — сказала я, — ты смотришь на меня так, словно я враг надежды.

— Дорогая! — проворковала она, и ее голос прозвучал невероятно слащаво. — Это тяжелое испытание для всех нас.

Генри приехал на следующее утро.

Явившись в больницу, он ходил туда-сюда, разговаривал с врачами и сестрами. Он напоминал отца в чрезвычайных ситуациях: был точно так же спокоен и сосредоточен.

В палату отца мы вошли вместе. Мама сидела возле кровати, и Генри обнял ее, чего я уже давно не видела. Я была благодарна ему за это.

Мама, конечно же, не сердилась за то, что он не приезжал раньше. Отец, кажется, тоже. В конце концов, Генри поступал так, как ему говорили.

Дома на кухне мы с Генри выпили по бутылке пива.

— Оп-ля! — сказал он и достал из сумки какой-то прибор.

Я узнала один из водоочистителей Ребекки. Он прикрепил его к нашему крану и включил воду. Затем наполнил мне стакан и себе тоже.

— По-моему, так никакой разницы, — заметила я.

Он сказал:

— Потому что твои вкусовые рецепторы атрофированы.

А я произнесла с южным акцентом:

— У этой девушки водяная голова.

— Она мне нравится, — признался он и спросил: — Когда ты приедешь со своим стариком Арчи?

— Не знаю, — ответила я. — А можно?

Он кивнул. Я напряглась, ожидая насмешки, но Генри просто сказал:

— Заметано.

И погасил свет на кухне.

Посреди ночи зазвонил телефон.

Я села на кровати, задыхаясь, и ждала, когда в комнату войдет мама.

— Джейн, — сказала она, появившись в дверях, — это тебя.

Я пошла за ней к телефону. Звонили из нью-йоркского госпиталя. Арчи находился там на отделении интенсивной терапии.

Утром я села на первый поезд, идущий в Нью-Йорк.

В регистратуре мне сказали, что Арчи перевели с отделения интенсивной терапии в общую палату. Он спал, поэтому я пошла в холл, где спросила у дежурного врача, что случилось.

• Предыдущая
• 29/45
• Следующая