Гинекологическая проза - Бялко Анна - Страница 32

• Предыдущая
• 32/54
• Следующая

А больничный день тек своим чередом. Завтрак, уборка в палате, обход врачей. Олина мечта выйти из больницы растаяла, врач наотрез отказалась выписать ее сегодня, говоря, что положено лежать три дня, а в выходные никто ее выписывать не станет, вот в понедельник с утра – пожалуйста. Оля выслушала отказ достаточно спокойно, даже сама удивилась.

Часов в двенадцать появилась в палате нянечка, кивнула на Олю: «К вам там пришли».

Удивленная, Оля выбежала через знакомую дверь во двор. Соня. Пришла навещать, принесла громадный пакет черешни с рынка. У Оли чуть не сорвалось с языка: «Да зачем мне теперь?», но вовремя спохватилась, смолчала. Сели рядышком на скамеечку. Соня спрашивала про самочувствие, про выписку, получала односложные ответы, спрашивала что-то еще... Разговор не клеился. Наконец Соня поднялась, погладила Олю по голове, попрощалась, обещав зайти завтра.

Вернувшись в палату, Оля щедро угостила соседок черешней. Те брали, немного смущаясь, – лакомство было дорогое.

– Ешьте-ешьте, девочки, берите еще, – подбадривала их Оля.

– Ты сама-то что не берешь? – удивлялись они.

– Я потом...

Ближе к вечеру пришла мама. Зашла прямо в палату, тоже с кульком черешни.

«Сговорились они все, что ли?» – подумалось Оле. Потом они сидели на той же скамье, тоже молчали, но молчать с мамой было все-таки легче. «Может, рассказать, как мне плохо? – думала Оля. – Или не стоит, только расстрою ее, а лучше все равно не станет...» Через двор медленно ковыляла Олина соседка Ирина на своих костылях, сбоку ее поддерживал высокий парень в белой рубашке, видно было, как они смеются чему-то, легко и радостно. Олю опять пронзила волна острой зависти.

– Я пойду, мам, прилягу, устала что-то. Ты не мотайся ко мне завтра, тебе далеко, а со мной все в порядке. Миша придет и Соня, а в понедельник уже домой отпустят, – сказала Оля искусственно бодрым голосом, сжигая корабли.

– Тебе точно ничего не нужно? Мы бы с папой тогда на дачу поехали.

– Да точно. Конечно, поезжайте, чего в Москве пылью дышать. Я бы тоже поехала.

– Ну ладно. Ты держись, не грусти тут, – мама поцеловала ее и ушла.

Монотоннее больничных будней могут быть только выходные в больнице. И без того вялотекущая жизнь еще больше замирает, не оживляемая обходами врачей, лечебными процедурами и суетой медсестер.

Оля честно пыталась все эти дни учить термодинамику, памятуя о сдаче пропущенного экзамена, а также пытаясь занять мозги полезным делом. Миша приходил, как часы, два раза в день, они сидели в саду или прогуливались вокруг больничного здания, в основном молча, иногда обмениваясь ничего не значащими фразами об Олином экзамене или о грядущем стройотряде. Если не считать Мишиного молчания и обращенного внутрь взгляда, он больше не пытался сделать Оле больно, но все равно общение с ним напрягало. Честное слово, она испытывала облегчение, почти радость, когда он прощался, исчезал в больничных воротах и можно было вернуться в палату.

Вообще в больнице было не так уж и плохо, если бы не соседки. Сами по себе они были Оле вполне симпатичны, она довольно быстро научилась общаться с ними так, что их вопросы о ее семейной жизни не причиняли ей боли, скользя по поверхности, для чего пришлось просто придумать красивую легенду о неземной любви и слиянии душ (каковую легенду весьма украшали частые визиты мужа и долгое общение с ним), а если и присутствовало тут немного скрытого мазохизма – так что же? Но по-настоящему больно бывало Оле, когда девчонки обсуждали свои животы, сравнивая ощущения и выбирая имена будущим детям. В такие моменты, если не находилось благовидного предлога сбежать из палаты, Оля ниже нагибала голову над учебником и выкручивала себе под простыней палец, чтобы отвлечься.

Но все проходит, и в понедельник с утра, после обхода, Оля уже стояла в канцелярии, получая на руки больничный лист и узел со своим платьем. На платье обнаружились следы высохшей крови, но было вроде не очень заметно, а во дворе уже ждал Миша, да и делать было нечего – Оля решила, что сойдет, быстро оделась и вышла, поклявшись в душе никогда сюда не возвращаться.

Когда по дороге домой они тряслись на задней площадке набитого троллейбуса, Миша, до тех пор молчавший, нагнулся к ее уху и тихо, но отчетливо произнес:

– Я всегда знал – ты шлюха, а у них детей не бывает.

Оля не ответила. Если Миша рассчитывал причинить ей новую боль, то он ошибся. У каждого существует предел, по достижении которого боль перестает ощущаться. Олина душа свой предел перешла.

Рядом с Мишей стояла не юная, зеленая девочка, а пожившая, крепко этой жизнью побитая женщина. Она хорошо расслышала сказанное, и хорошо запомнила услышанное.

Не причинив боли, не задев сознания, фраза, тем не менее, впечаталась в память. Она будет извлечена оттуда после, если понадобится, сейчас не время тратить силы на адекватный ответ. Сейчас женщина думала о другом.

Впереди ее ждало многое. Тяжкое ожидание, упреки мужа, многочисленные врачи, отчаяние и надежда и прочее, чего никто не может знать наперед. Сейчас она твердо знала только одно: о будущей своей беременности, в наступлении которой ни на йоту не сомневалась, так вот, о будущей своей беременности до тех пор, пока это не станет всем очевидно, она не расскажет никогда никому.

Машу всегда все считали счастливой. В смысле везучей. Удачливой. Как будто везучесть – это такое же свойство человеческой натуры, как, например, глупость или скромность. Маша не особенно спорила с общественным мнением, хотя, слегка кокетничая сама с собой, всегда говорила: «А что я? Я как все, ничего такого». Потому что те вещи, которые кому-то могли, конечно, казаться сказочным везением, были для нее совершенно естественны.

Ей повезло родиться москвичкой. В хорошей, в том смысле, что полноценной, достаточно, но не чрезмерно обеспеченной семье, где мама и папа – с высшим образованием.

Потом внешность. Не роковая красавица, на которую взглянул – и упал к ногам, но очень и очень ничего. Фигурка, белокурые волосы копной до плеч, яркие глаза – уже немало для нехитрого девичьего счастья, Маша же придачу была еще и не дурочка. Отличница с первого до десятого класса, гордость семьи и школы. Обычной средней школы, никакой не специальной, окончив каковую с золотой медалью, легко, с первого раза, поступила в институт. Не МГИМО, не Университет, даже не Иняз, но и не совсем уж арбузолитейно-заборостроительный.

Институт, помимо диплома о высшем образовании, дал Маше некоторое количество разноплановых знаний, полезные знакомства и связи и, что, пожалуй, главное – замечательную компанию друзей.

Потом Маше еще раз повезло, и она устроилась на работу, которая, почти не имея отношения к полученной в институте специальности, была интересна и для своего времени достаточно денежна. Называлось безумно красиво – редактор отдела переводов научно-технической литературы издательства «Мир» – не работа, а мечта, но главное было даже не в этом, а в том, что Маша ее любила. И народ был в отделе хороший, и сама работа как процесс Маше нравилась. Каждое утро бежать на работу, как на праздник, а в выходные считать часы, оставшиеся до понедельника – разве не счастье?

Безусловно, жизнь никогда не стелится под ноги сплошной ковровой дорожкой, у всех случаются и взлеты, и падения, но Маша, которая считалась везучей и которой нравилось это свойство своей натуры, во-первых, старалась неудачи особенно окружающим не демонстрировать, а, во-вторых, научилась относиться к ним творчески.

Все неудачи, рассмотрев их попристальнее, можно разделить на те, что в какой-то мере зависят от твоего поведения, и те, что никак не зависят. Вот, например, если на улице с утра льет дождь и вообще погода пакостная – ты ничего не можешь с этим поделать. А если ты выходишь из дома в такую погоду в любимом платье и туфлях на шпильке и, отойдя два метра от подъезда, скользишь и падаешь в лужу, губя туалет безвозвратно – никто, кроме тебя, не виноват. Можно не грозить кулаком небу, самой надо было раньше думать.

• Предыдущая
• 32/54
• Следующая