Опрокинутый купол - Буянов Николай - Страница 43
- Предыдущая
- 43/91
- Следующая
– Хотите посмотреть мою коллекцию? – вдруг предложил Владимир.
Борис, собиравшийся было отказаться (никогда он не испытывал особой тяги к оружию – ни к холодному, ни к огнестрельному, отчего ощущал за собой некоторую ущербность), неожиданно для себя согласился. Шуйцев толкнул тяжелую дверь, и они вошли в вестибюль.
Мамонт оказался на старом месте, и Борис, взглянув на скелет, похожий на гигантскую батарею центрального отопления, почувствовал к нему горячую симпатию – захотелось подойти, прикоснуться к желтым двухметровым бивням и услышать, как когда-то, сварливый голос за спиной:
– Мальчик, ты что, не видишь табличку? «Руками не трогать!»
– А если хочется?
– Все равно отойди и смотри издалека, сколько влезет.
– Вот выдра! – Это уже про себя, когда вахтерша отойдет на безопасное расстояние.
Вахтерша тоже была на посту – та самая, пожилая, но не постаревшая за эти годы, и кактус в горшке, из тех времен, по-старому пылился на подоконнике. Марксист Альфред Хольтензеер, впрочем, исчез – должно быть, перебрался в запасники, высекать искру мировой революции среди старого хлама. Теперь на стене в холле висела небольшая групповая фотография в посеребренной рамке, по моде шестидесятых: несколько молодых ребят в голубых десантных тельняшках и беретах, сдвинутых набок по неписаной военной моде. На заднем плане угадывались какие-то глинобитные строения и контуры мечети – чужой пейзаж под чужим небом, враждебные рыжие скалы без следа растительности, горячий сухой воздух и крошечный вертолет, рокочущий над серой лентой серпантина… И – тихая, мелодия, переливчатые голоса откуда-то сверху, из поднебесья… Но это, конечно, почудилось.
– Ущелье Биджент, – пояснил Шуйцев. – Недалеко от Джеллалабада. Жуткое местечко. А это наш взвод разведки. Гелька Камышан, Рахим, Дима Погорелов. Ромка Бояров…
Борис пригляделся. Лица у ребят были черные, заострившиеся, только белые зубы сверкали в объектив – с некоторым вызовом, с бесшабашным весельем – так хохочет древний викинг, стоя на палубе умирающего корабля, среди трупов друзей и врагов, обагренный чужой и собственной кровью, когда длиннобородый морской великан Эгир уже протягивает из ледяной пучины свои руки… Вот только глаза подводили. Будто искусный фотограф ради шутки сделал фотомонтаж: не могли эти глаза принадлежать двадцатилетним пацанам. Не могли – и все тут.
– Мы напоролись на засаду – там, в Бидженте. «Духи» ударили сразу с трех сторон, из тяжелых пулеметов. Роман, Гелька Камышан и Рахим умерли сразу, даже крикнуть не успели. Мы с Димой Погореловым отползли за дувал, начали отстреливаться… Потом нас накрыло – видимо, «кочерга», миномет.
– Как же вы спаслись? – через силу спросил потрясенный Борис (умерли… Вот откуда эта мелодия – словно ангелы переговаривались в небесах…).
– Никто не спасся. Никого уже нет.
– Но вы…
– Меня тоже, – немного резковато отозвался Владимир. Помолчал и добавил: – По крайней мере, я видел свой собственный труп – будто со стороны, сверху. Множественные ранения в грудь, живот и обе ноги: после такого не выживают.
Они миновали лестницу и вошли в очередной зал (сквозь побелку на стене выступали буквы канувшего в Лету лозунга: «Решения XXVI съезда КПСС – в ж…»).
– Здесь сейчас моя экспозиция, – сказал Владимир. – Я боялся, ее уберут – закрыли же клуб… Слава богу, не додумались.
Вот они – полуистлевший кивер и почерневший от времени, покрытый ржавыми наростами кавалерийский клинок под стеклом, на черной материи. Тяжелый трехгранный штык, пуговицы от чьего-то исчезнувшего мундира, казацкая серьга и нательный крестик с фрагментом цепочки…
А вот и что-то новое. Борис остановился перед застекленным шкафчиком, посмотрел на табличку: «Обмундирование кирасира, первая четверть XIX века. Кираса, шлем, боевые перчатки. Современная реконструкция».
– Это мы с ребятами сделали по архивным рисункам.
– А это? – Борис указал на позеленевшие пуговицы с двуглавым орлом.
– Это подлинные. От мундира стрелка егерского батальона. Они ко мне попали от здешнего директора.
– Закрайского?
– Так вы знакомы? Интересный человек, не правда ли? Он сейчас консультирует съемки исторического фильма…
– А как пуговицы попали к вам?
– Это целая история, – Владимир махнул рукой. – В прошлом году я кое-что привез из Крымской экспедиции. Находка относилась примерно к тринадцатому или четырнадцатому веку – не моя стихия, так сказать. А Вадим Федорович заинтересовался, прямо-таки воспламенел. Попросил продать… Но мы сошлись на обмене. Забавно, да?
– Почему забавно?
– Пуговицы-то все равно в музее. А шарика я лишился.
– Шарика? – осторожно спросил Борис.
– Ну да. Совершенно непонятный предмет, я имею в виду его назначение. Так и написал в отчете: «Предположительно – предмет языческого культа».
– Первый закон археологии…
– Что? А, да, вы правы. Хохмочка, но отражает действительность.
Борис помедлил – сделал вид, что поглощен осколком десятифунтового ядра, ржавого куска железа в низком продолговатом ящике (внезапная тишина сквозь артиллерийскую канонаду, распластанное на выжженной траве знамя, князь Андрей смотрит в высокое Аустерлицкое небо… «Зачем я? Зачем это небо и эти облака надо мной?»). Затаив на всякий случай дыхание, спросил:
– Шарик неправильной формы, керамика, около семи сантиметров в диаметре?
– Да, – спокойно ответил Владимир. – Только он, видимо, сейчас не в музее, а дома у Закрайского. Самые ценные экспонаты он в запасник не отдает, хранит у себя.
– Давно вы его видели в последний раз?
– Находку? Кажется, зимой – здесь была большая экспозиция…
Он неожиданно улыбнулся.
– Самое интересное, что этот шарик действительно был предметом некоего культа – так утверждал один московский мэтр (профессор, членкор и тэдэ – Закрайский встречался с ним на каком-то симпозиуме). Культа не христианского, а языческого, язычество в наших местах сохранялось почти до пятнадцатого века. Что ж удивительного, дебри, глушь… Возможно, шарик был символом Солнца, стоял где-нибудь в центре капища, в окружении деревянных идолов. И дорогу к нему знали только волхвы, всего два-три человека… – он махнул рукой. – А вообще, это мои фантазии. Не слушайте.
…Фантазии, и довольно мрачные, однако, слишком стремительно переходили в реальность. Машина (сегодня был «мой» день) рискованно неслась по городу сквозь туман – такой густой, что огни светофоров можно было различить, только подъехав вплотную. Свернул к серому трехэтажному дому, вошел в подъезд под старым деревянным козырьком, поднялся на второй этаж. На лестнице стоял загадочный полумрак: окно было разбито и вкривь и вкось заделано куском фанеры. Так что нужную квартиру мне пришлось искать почти на ощупь.
После пятого или шестого звонка дверь открылась, и на пороге показался престарелый мужчина богемного вида, в длинном полосатом халате – похоже, только из ванны. Тряхнул спутанными волосами и тяжело выдохнул в темноту:
– Опять ты? Сказано же тебе: я все решил и впутывать себя не позволю…
– Во что впутывать, Вадим Федорович? – приветливо спросил я.
– О боже! – лицо мужчины вытянулось. – Вы кто, собственно?
– Борис Анченко, брат Глеба. Мы встречались на съемках.
–В самом деле? Ах да, припоминаю. Чем обязан?
– Может, разрешите войти? А то неудобно на пороге.
– Вообще-то ваш коллега меня уже допрашивал, – сообщил он, войдя вслед за мной в гостиную (я, признаться, ожидал от нее большего: представлялись широкие полки вдоль стен, полные древностей, черепки с тусклыми золотыми монетами из скифских курганов, обрывки кольчуг и наконечники стрел – самые обычные, не серебряные… Но нет, на полках стояли книги – в основном детективы и любовные романы. В серванте – пара дешевых сервизов и семь слоников на телевизоре, на вышитой салфеточке… Короче, квартира как квартира).
– А где же сокровища? – почему-то спросил я.
Это его слегка озадачило.
- Предыдущая
- 43/91
- Следующая
