Очертя сердце - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 2

• Предыдущая
• 2/33
• Следующая

— Эта Брюнстейн, — сказала Ева, — самая обыкновенная потаскушка!

— Дорогая, будь же справедливой! Твой муж имеет право…

— О, я разгадала его игру. Он хочет уничтожить меня, вот и все. Он напишет для нее одну песню, потом другую… А ты ведь знаешь публику. Стоит одной песне иметь успех, и все последующие пользуются успехом. Она станет звездой. Ей двадцать три года. Рожа как у уличной торговки, но она умеет себя подать. А я стану бывшей знаменитостью. Обо мне еще будут вспоминать по случаю официальных церемоний. Нацепят орден Почетного легиона. И кончено. И ты кончишься тоже. Разве только согласишься аккомпанировать этой девке.

Лепра привык к перепадам ее настроения.

— Послушай, любимая. Разве я тебе враг? Неужели ты вправду веришь, что я могу тебя бросить?

Она засмеялась своим гортанным смехом, вдруг ставшим похожим на хриплый стон.

— Ты — мужчина, — сказала она. Задетый, он пожал плечами.

— Я тоже могу сочинять песни. В конце концов, для этого не надо быть чудодеем.

— Дурень! Тебе не хватает простонародной закваски. Да ты только погляди на себя.

Стиснув запястье Жана, она повлекла его к зеркалу.

— Ты создан, чтобы играть на рояле, это вовсе не так уж плохо, пойми! Но сочинять про осень и про любовь так, чтобы у людей сжималось сердце, для этого надо быть чудовищем вроде моего мужа. А ты — ты совсем другое дело… Но ты добьешься успеха. Клянусь тебе — добьешься.

— А пока что я твой аккомпаниатор.

Он тут же пожалел о своих словах. Ева медленно раскуривала сигарету. Она, как мальчишка, выпустила длинную струйку дыма. Неужели она рассердится?

— Вот видишь, — сказала она, — ты тоже можешь быть злым.

— Я злой, потому что беден, — упрямо проворчал он.

— И конечно, успеха хочешь добиться сам. Знать, что ты кому-то обязан, для тебя невыносимо.

Переменив тон, она положила руку ему на плечо.

— Жан, выслушай меня хоть раз внимательно. Я знаю тебя как свои пять пальцев. Ты талантлив, честолюбив, это естественно. Ты видишь, что мой муж гребет деньги своими песенками. И тебе тоже хочется сочинять песни. Так вот нет, не выйдет. Все, что ты пишешь, — ерунда, потому что Жан Лепра там и не ночевал. Видишь, я говорю начистоту. В твоей музыке всегда чувствуется то Франсис Лопец, то Ван Парис, то Скотто. Зато исполнитель ты превосходный… Знаю, знаю… сольные концерты стоят дорого… Но положись на меня… Я сосватаю тебя Ламуре или Колонна. У меня еще сохранились связи.

Перед ним была совершенно другая Ева — холодная, решительная, опытная. Он ненавидел этот материнский тон, голос, распоряжающийся его жизнью. На черта ему сольные концерты. Вызовы публики, несколько хвалебных заметок, преходящие восторги… Прекрасное будущее… Великолепный темперамент… И никто о тебе потом и не вспомнит. А песня — она у всех на устах, она живет вокруг тебя: она льется на толпу из репродукторов, ее мурлычут на улицах, в метро, на скамейках в парке… ее напевает проходящая мимо женщина, ее бормочет лифтер с жевательной резинкой во рту… Сколько незнакомых людей становятся вдруг твоими друзьями, убаюкивают себя нотами, которые ты ощупью нанизал однажды вечером, потому что свет был такой мягкий и ты мечтал сам не зная о чем.

— Ты слушаешь меня? — спросила Ева.

— Слушаю…

— Я хочу, чтобы ты стал великим артистом.

— Пошли, — сказал Лепра. — Иначе мы опоздаем.

Выйдя первым, он подозрительным взглядом окинул коридор.

— Ты боишься огласки, — заметила Ева.

Он не ответил. Им опять овладела неловкость, недоверие. Он снова занял положенное ему место — стал всего лишь тенью звезды. Они прошли через холл отеля. Их уже узнали. Все головы обернулись к Еве. Она привыкла к поклонению, Лепра — нет. Он жаждал его и в то же время презирал. Сколько раз он клялся себе, что заслужит его, чтобы потом отринуть. Он мечтал об одиночестве, которое приковывало бы к себе все взоры.

Бульвар протянул над пляжем дугу своих огней. Невидимое море тихо вздыхало на песке.

— Твой муж там будет? — спросил Лепра.

— С какой стати? Мои успехи уже давно его не волнуют… А почему ты спросил?

— Я предпочел бы с ним не встречаться.

Они неторопливо направились к казино. В голове Лепра то и дело всплывали обрывки мелодии. Он тотчас с раздражением их отгонял. Слишком профессиональная музыка! Как научиться сразу находить бесхитростные, нежные, изящные напевы, которые Фожер сочинял с невообразимой легкостью? Этому краснорожему, вульгарному толстяку довольно было подсесть к фортепиано: «Послушайте-ка, ребятки!» — и под его пальцами тут же рождался очаровательный припев, который невозможно было забыть. Стоило сказать: «Фожер, что-нибудь веселенькое!» или «Фожер, что-нибудь грустное!». И он даже не раздумывал. Он сочился музыкой, как сосна смолой. «А я, — размышлял Лепра, — я злосчастный интеллектуал. Интеллект — вот мое проклятье».

Они поднялись на площадку перед казино; толпа сразу расступилась — всюду улыбки, сплошные улыбки. До самого концертного зала они шли по аллее улыбок. Иногда какая-нибудь девушка бросалась к Еве с блокнотиком в руках.

— Автограф, пожалуйста…

Ева подписывала. Девушка в экстазе отступала. Лепра нервничал; сунув руку в карман, он старался напустить на себя равнодушный вид. Ева уже не была женщиной, которую он любил. Она стала Евой Фожер. Оба они принадлежали Фожеру. В их лице аплодировали Фожеру, а их любовь была тщетной попыткой взять реванш. Лепра сел за фортепиано. Вместо него мог играть любой дебютант. Может быть, и Еву могла заменить любая другая певица. Толпа приходила сюда на свидание с самой собой. Ева была всего лишь голосом. А он — всего лишь аккомпанементом. Разница была в том, что Ева любила отдавать себя публике, растворяться в ней, а его возмущало, что о нем забывают. В свете софитов его возлюбленная стала голубой статуей. Она повествовала о муках любящих, об их объятиях и разлуках, о вечной дуэли между мужчиной и женщиной, о пронзительной обыденности жизни. Одна песня сменяла другую, тишина в зале причиняла физическую боль. Лепра продлил последний аккорд, чтобы взвинтить напряжение до высшей точки. Под лавиной аплодисментов, обрушившихся на сцену, Ева отступила к фортепиано, в изнеможении оперлась на него. Она обратила к Лепра благодарный взгляд. Как счастлива она была! Каждый вечер она была счастлива благодаря Фожеру. После концерта приходилось исчезать украдкой, выбираться из казино через служебный вход, чтобы спастись от натиска поклонников. Этими предосторожностями Ева наслаждалась тоже, отсвет радости еще долго держался на ее лице. Как она могла сказать: «Я его убью!» Да не убьет она его. Выхода нет.

Когда занавес опустился, Ева поцеловала Лепра.

— Спасибо, Жанно. Ты был изумителен.

— Не больше, чем всегда.

— Что с тобой? Ты недоволен? А меж тем здешние жители очень милы, мне нравится публика в Ла-Боль!

Она вдруг оказалась за тысячу лье от него, с головой погрузилась в свой успех, а он чувствовал себя несчастным, ему было горько, он ревновал ее к радости, причиной которой был не он. И этой муке тоже не будет конца. В отеле, в поезде ей всегда могут встретиться люди, которые напомнят ей драгоценные мгновения прошлого. Она будет смеяться вместе с ними. А он будет слушать, как иностранец, которому забыли перевести смысл разговора.

— Давай где-нибудь поужинаем, — предложила Ева. — Где хочешь. Лучше всего в каком-нибудь бистро. И не строй из себя оскорбленного принца.

Жану Лепра был известен укромный бар позади казино. Он повел туда Еву и тотчас пожалел об этом: за столиком в саду в компании Брюнстейна и его жены сидел и пил Фожер.

— Уйдем, — шепнул Лепра.

— Ни за что, — объявила Ева и направилась к столику. Фожер обернулся.

— А-а! Вот и вы! Ну как, все сошло хорошо?

Лицо его было налито кровью. Он тяжело дышал. Лепра смотрел на него с отвращением — потный, жирный, неприлично жизнерадостный, глядит пронзительным взглядом не то сыщика, не то судьи. Фожер был уверен в своей власти и больше не церемонился. Он всем говорил «ты», женщин называл «малыш», икая, кстати и некстати гоготал: «Ум-мора!» И однако это он сочинил «Наш дом», «Островок», «Ты без меня», более двух сотен мелодий, которые облетели весь мир. Это он находил для своих песен такие простые, такие точные слова. Алчный, жестокий, вспыльчивый, деспотичный, он самодовольно погряз в невежестве, и он же был способен сочинить «Вот и ноябрь».

• Предыдущая
• 2/33
• Следующая