Изгнанники - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 54

• Предыдущая
• 54/73
• Следующая

Все это де Катина объяснял Адели в осенний день, стараясь отвлечь ее мысли от печали как прошлого, так и долгого, тоскливого пути впереди. Привыкшая к сидячей жизни в Париже и мирному пейзажу берегов Сены, она с изумлением смотрела на реку, леса и горы и с ужасом хваталась за руку мужа, когда, брызгая пеной с весел, проносился мимо челнок, полный диких алгонкинов, одетых в шкуры, с лицами, разрисованными белой и красной краской.

Река из голубой снова стала розовой, старая крепость вновь оделась пурпуром заката, и беглецы, подбадривая друг друга, сошли в свои каюты, унося каждый тяжесть на сердце.

Койка де Катина находилась около одного из пушечных люков, который он не запирал, так как рядом помещалась кухня, где стряпали на весь экипаж, а потому воздух был чересчур теплым и удушливым. Амори никак не мог уснуть и ворочался под одеялом, перебирая в уме все способы побега с этого проклятого корабля. Но если бы даже и удалось, куда деться? Вся Канада закрыта для них. Леса на юге полны свирепых индейцев. Правда, в английских колониях они могли бы свободно исповедовать свою веру, но что делать ему и его жене без друзей, среди чуждого им народа? Не измени им Амос Грин, все было бы хорошо. Но он покинул их. Конечно, у него не было причины поступить иначе. Он им и без того уже много раз оказывал услуги. Дома его ожидала семья и любимый уклад жизни. Чего ради ему мешкать здесь из-за людей, с которыми он знаком всего лишь несколько месяцев? Этого нельзя и требовать… И все же де Катина не мог примириться с происшедшим.

Но что это? Среди тихого плеска волн вдруг раздалось резкое: «Тссс»… Вероятно, плыл какой-нибудь лодочник или индеец. Звук повторился еще настойчивее. Де Катина присел на койке и начал оглядываться. Звук несомненно доносился из открытого пушечного люка. Он заглянул в него, но перед глазами был только широкий затон, неясные очертания судов и огни, мерцавшие вдали на Пуан-Леви. Он снова опустился на подушку, но в это время какой-то предмет, ударившись о его грудь, с легким шумом упал на пол. Изгнанник вскочил, схватил с крюка фонарь и направил его свет на пол. Перед ним лежала маленькая золотая булавка. Он поднял ее и, внимательно разглядев, вздрогнул от радости. То была его собственная булавка, подаренная им Амосу Грину на второй день по приезде последнего в Париж, когда они вместе отправились в Версаль.

Значит, это сигнал… Амос Грин не покинул их. Весь дрожа от волнения, де Катина оделся и вышел на палубу. Стоял глубокий мрак, и он ничего не мог разглядеть, но мерный звук шагов где-то на передней палубе показывал, что часовые еще здесь. Бывший гвардеец подошел к борту и устремил взгляд во тьму. Он различил смутные очертания лодки.

— Кто тут? — прошептал он.

— Это вы, де Катина?

— Да.

— Мы приехали за вами.

— Да благословит вас бог, Амос.

— Ваша жена здесь?

— Нет, но я сейчас разбужу ее.

— Отлично. Но сначала ловите-ка вот эту веревку. Так! Теперь тащите лестницу.

Де Катина схватил брошенную ему бечевку и, потянув к себе, увидел привязанную к ней веревочную лестницу, снабженную железными крючьями для прикрепления к борту. Укрепив лестницу, он потихоньку пробрался в среднюю часть корабля, где находились дамские каюты, одна из которых была отведена его жене. В данную минуту она была единственной женщиной на корабле, и он мог беспрепятственно постучаться в дверь. Через десять минут Адель с маленьким узлом в руках выскользнула из каюты. Вместе они, прошмыгнув по палубе, прокрались на корму. Они почти добрались до борта, когда де Катина остановился и проклятие вырвалось сквозь стиснутые зубы. Между беглецами и веревочной лестницей при ночном свете висевшего на вантах фонаря выделялась угрюмая фигура францисканца. Он вглядывался во мрак из-под своего надвинутого капюшона и медленно продвигался вперед, как будто собираясь схватить жертву. Затем он снял фонарь и направил свет на беглецов.

Но де Катина был из породы людей, которые не позволяют шуток. Характерной чертой его натуры была способность решать и действовать быстро. Неужели мстительный монах может оказаться помехой в последнюю минуту? Плохо же это закончится для фанатика капуцина. Де Катина быстро оттолкнул Адель к мачте и, едва монах приблизился, кинулся на него, крепко сцепившись с ним не на живот, а на смерть. При этом нападении капюшон соскочил с головы монаха, и вместо суровых черт францисканца де Катина, страшно изумившись, увидел лукавые серые глаза и грубое лицо Эфраима Савэджа. В то же самое время из-за борта появилась другая фигура, и глубоко растроганный француз бросился в объятия Амоса Грина.

— Все идет хорошо, — тихо проговорил молодой охотник, с трудом высвобождаясь из объятий приятеля. — Он у нас в лодке с кожаной перчаткой в глотке.

— Кто «он»?

— Человек, одежда которого на капитане Эфраиме. Он выслеживал нас, пока вы ходили за женой, но мы скоро успокоили его. Здесь ваша жена?

— Вот она.

— Ну, так поживее, а то может кто-нибудь помешать.

Адель подняли через борт и усадили на корме берестяного челнока. Мужчины, отстегнув лестницу, спустились по веревке, а два индейца, сидевшие у весел, бесшумно оттолкнули лодку и она быстро понеслась против течения. Через минуту от «Св. Христофора» осталось только смутное очертание с двумя желтыми огоньками.

— Возьмите-ка весло, Амос, а я другое, — сказал капитан Савэдж, сбрасывая с себя одежду монаха. — На палубе корабля я чувствовал себя в безопасности в этом маскараде, а здесь он только мешает. Видимо, мы могли бы, закрыв все люки, захватить корабль целиком с медными пушками и со всем скарбом…

— А на другой день висеть на реях в качестве пиратов, — заметил Амос. — По-моему, мы поступили правильно, забрав мед, не тронув колоды. Надеюсь, вы здоровы, мадам?

— Я не понимаю, как все случилось и где мы теперь.

— Как и я, Амос.

— Разве вы не ждали нашего возвращения за вами?

— Я терялся в догадках.

— Ну, вот. Неужели же вы могли вообразить, что мы бросим вас на произвол судьбы?

— Признаюсь, эта боязнь угнетала меня.

— Как раз этого-то я и опасался, когда перехватил ваш печально провожающий нас взгляд. Но если бы эти молодцы заметили, что мы беседуем или сигнализируем друг другу, то непременно установили бы за нами слежку. А так мы ни в ком не возбудили подозрений за исключением того капуцина, что лежит вон тут на дне лодки.

— Как же вы поступили?

— Вчера вечером мы сошли на берег Бопрэ, наняли этот челнок и притаились на целый день. Потом, как стемнело, подплыли к кораблю, и я разбудил вас, зная, где вы спите. Правда, монах чуть не испортил все дело во время вашей отлучки, но мы заткнули ему глотку и сбросили в челнок. Эфраим надел сутану, чтобы встретить вас и помочь, уже не подвергаясь риску. Мы очень боялись случайной задержки.

— Ах, как чудесно быть снова свободным. Как бесконечно обязан я вам, Амос.

— Ну, вы были моим телохранителем в вашей стране. Теперь моя очередь присмотреть за вами.

— Куда же мы плывем?

— Ах, вот тут-то и запятая. Путь морем закрыт для нас. Придется как-нибудь пробираться по материку, а сейчас нам нужно отплыть как можно дальше от Квебека. Здесь, по-видимому, приятнее захватить гугенота, чем вождя ирокезов. Клянусь богом, не понимаю, как можно подымать столько шума из-за способов спасения человеком своей души. Впрочем, вот и старый Эфраим так же нетерпим в этом отношении. По-видимому, глупость везде возможна.

— Что ты там упоминаешь мое имя? — спросил моряк, насторожив уши.

— Только то, что вы — добрый, стойкий, старый протестант.

— Да, слава богу. Мой девиз — свобода совести для всех, исключая квакеров, папистов… ну, потом не люблю я женщин-проповедниц и разных там глупостей.

Амос Грин расхохотался.

— Ведь все это делается с соизволения господа бога, так зачем же вам-то так горячо принимать к сердцу, — проговорил он.

— Ах, ты еще молод и глуп. Поживешь — узнаешь. Ты еще, чего доброго, станешь заступаться и за эту нечисть, — Эфраим веслом указал на распростертого монаха.

• Предыдущая
• 54/73
• Следующая