Русский советский научно-фантастический роман - Бритиков Анатолий Федорович - Страница 46
- Предыдущая
- 46/119
- Следующая
В лучших произведениях Гуревича — в повести «Подземная непогода», рассказах «Лунные будни» (1955), «Функция Шорина» (1962), «Пленники астероида» (1962), в большой повести о коммунизме «Мы — из Солнечной системы» (1966) — нельзя не отметить чувства меры, с каким писатель сочетал образность и тематику «современной» реалистической литературы с задачами и художественными средствами научной фантастики. Гуревича нельзя целиком отнести ни к фантастам-приключенцам, ни к адептам фантастики «ближнего действия»: он преодолевал приземленность научной тематики и эклектичность литературной формы.
Повесть В. Немцова «Осколок Солнца» (1947) открывалась декларацией: "В это лето ни один межпланетный корабль не покидал Землю. По железным дорогам страны ходили обыкновенные поезда без атомных котлов. Арктика оставалась холодной. Человек еще не научился управлять погодой, добывать хлеб из воздуха и жить до трехсот лет. Марсиане не прилетали. Запись экскурсантов на Луну не объявлялась.
«Ничего этого не было просто потому, что наш рассказ относится к событиям сегодняшнего дня, который нам дорог не меньше завтрашнего. И пусть читатели простят автора за то, что он не захотел оторваться от нашего времени и от нашей планеты». [239]
Почти каждая книжка плодовитого автора (а в 50-е годы Немцов побил к тому же и все тиражные рекорды фантастики) начиналась такими вот саркастическими выпадами против тех, кто якобы отрывался от сегодняшней земной действительности. А в это самое время готовился старт нашего первого спутника, проектировался атомоход «Ленин» и читатели — те, кого автор с завидной горячностью убеждал, что на Луне неинтересно — записывались в первый отряд космических «экскурсантов». И все это, между прочим, стало возможным потому, что они, читатели, не противопоставляли высокомерно практицизм сегодняшнего дня романтике дня завтрашнего. Они сознавали, что в настоящем нам все-таки дороже всего наше завтра.
Даже популяризаторская фантастика шла дальше Немцова: в 1954 г. в специальном номере журнала «Знание — сила» (№ 10) ученые, инженеры, писатели рассказали. как о свершившемся, о полете на Луну в 1974 г. [240] (и, между прочим, все-таки ошиблись: высадка человека на Луну произошла раньше — 21 июля 1969 г.).
Но не успел первый советский спутник выйти на орбиту, как Немцов изменил «клятве» не покидать Землю. В 1959 г. вышел его роман «Последний полустанок». Писатель командировал своих неизменных героев Бабкина и Багрецова на «Унион» — летающую лабораторию для исследования космического пространства. Но даже здесь Немцов остался верен своему намерению, как он выразился в предисловии, «попридержать мечту». И вот что из этого вышло.
Первым делом Бабкин и Багрецов поймали американского диверсанта-автомата (в виде… орла, привязанного к летающему баллону). А в предисловии автор «предупреждал», что в книге нет… шпионов и уголовников, как не было этого в первых книгах". [241] Автомат ведь не в счет. Персонажи этого сорта были, однако, и прежде — в несколько замаскированном виде. Здесь же Немцов уже не смог удержаться «поближе к земле»: в то время нашумела американская программа запуска воздушных шаров-шпионов…
По какой— то очередной случайности (излюбленный ход «ближних» фантастов) «Унион» испортился и унес любимых героев автора в стратосферу. Последний полустанок оказался очередной неудачей, и исследование космоса было прервано на неопределенное время -в романе, разумеется. Не успел «Последний полустанок» выйти из печати, как советская космическая лаборатория удачно сфотографировала Луну с обратной стороны, а через несколько лет автоматическая «Луна-9» осуществила мягкую посадку.
Писатель, клявшийся преданностью Земле, не просто ошибся в чем-то: все, решительно все получилось наоборот. Испытания «Униона» не достигли цели — «Восток-1» полностью выполнил программу. Экипаж «Униона» боялся фотографировать Землю (чтобы западная пресса не обвинила в космическом шпионаже!) — Герман Титов опубликовал превосходные снимки. Великое событие (пусть наполовину удавшееся) в «Последнем полустанке» скрывают от печати — о Юрии Гагарине весь мир узнал в первые минуты после старта. У Немцова космонавтов накануне полета искусственно усыпляют (нервы!) — Гагарин прекрасно спал без посторонней помощи (здоровье!). И так далее, и так далее и в большом и в малом.
Реальность обгоняла куцую фантастику. Некоторые ученые стали даже иронизировать: мол, нынешние фантасты плетутся в хвосте…
Разительней всего разошлись с жизнью впечатления немцовских героев от космоса. "Я-то не особенно восхищался, — желчно резюмировал «романтический» Багрецов. — Вода, пустыни, туман… Не видели мы (на Земле, — А. Б.) самого главного, что сделали руки человеческие. Не видели городов, каналов, возделанных полей. Мертвая планета" (494). А вот Юрий Гагарин восхищался и видел! Видел нежный голубой ореол нашей планеты — тот самый, что пригрезился поэту:
Чтобы угадать неведомое, вероятно, не обязательно видеть в натуре, из иллюминатора космического корабля. Но в данном случае дело даже не в поэтическом таланте. Чтобы «увидеть» с «Униона» и поля, и города — дела рук чековеческих, достаточно было прикинуть на логарифмической линейке разрешающую способность самой примитивной оптики.
Своих «реалистических» персонажей Немцов наделил довольно странным образом мысли. В ответ на вопрос, не хотел бы он побывать на Марсе, Багрецов разглагольствует: «Только для познания и славы?». Другие побуждения в его голове не укладываются. А так как положительный Багрецов, разумеется, не за славой гонится, решение предельно просто: «Не хочу! Вот если бы я знал, что, возвратившись с Марса, мог бы открыть на Земле новые богатства, вывести для тундры полезные растения…» (111). Но ведь от науки нигде и никогда, ни на Земле и ни в космосе, ни вчера и ни сегодня не ожидали сиюминутной пользы.
Может быть, автор не согласен со своим героем? Может быть, это только для Багрецова «Земля — центр Вселенной. Вокруг Земли кружится и Солнце и все планеты» (444)? Но ведь единственный окрыленный призыв: «Покажите нам захватывающие картины будущего… Раскройте тайны Галактики!» (111), вложен в уста отъявленного негодяя. Ну, а уж коли жизнь все-таки вынудила Немцова оторвать «Унион» от земли, пусть он хотя бы делом занимается в этом космосе. И писатель поручает исследовательской лаборатории, стоящей миллионы и миллионы, заряжать в космическом пространстве… колхозные аккумуляторы.
В обоснование этого практицизма автор изобрел для своих героев философию неизбежности. Когда Багрецова спрашивают, не влечет ли его в космос и романтика, он с жаром принимается доказывать, что ничего такого нет, что надо же кому-то работать и «в пустоте, в самой отвратительной среде» (445). Спускается же, мол, шахтер в шахту, хотя сидеть, скажем, за рулем трактора, на свежем воздухе не в пример приятней. Багрецову и невдомек, что шахтер рискует заболеть силикозом, потому что любит свое дело. И, между прочим, потому и отдает больше, чем тот, кто полез бы в «отвратительную среду» без романтического воодушевления трудной профессией. Устами инфантильно-положительных багрецовых писатель по сути развенчал высший смысл того самого рядового труда, который так шумно защищал. Ведь практицизм, понуждаемый унылой неизбежностью, неспособен быть чем-либо, кроме бесплодного делячества.
В духе Немцова оценивал научную фантастику критик С. Иванов. Он усматривал, например, достоинство книг Охотникова «В мире исканий» (1949) и «Дороги вглубь» (1950) не в том, что они открывали романтику фантастического — близкого, а в том, что якобы отвращали от дальнего воображения: "Автору чужды космические дали и сверхъестественные изобретения… местом действия служит простая исследовательская лаборатория, мысли и действия героев направлены на изобретение практических вещей… завтра войдущих в практический обиход". [242]
- Предыдущая
- 46/119
- Следующая
