Повесть о футболе - Старостин Андрей Петрович - Страница 39
- Предыдущая
- 39/68
- Следующая
После того как мы высадились на берег и уединились на пустынном пляже, блаженно растянувшись на песке под косыми лучами еще не спрятавшегося солнца, я, посмеиваясь над собой, рассказал ему о моих страхах перед прыжком с лодки.
– А я это видел, у тебя на лице все было написано, – сказал он, глядя в небо.
Согласившись, что по лицу можно прочитать многое, я рассказал ему случай из своей школьной жизни. В классе расследовался дерзкий проступок – хулиганская надпись на доске в адрес одного из учителей. Класс знал виновника, но упорно хранил молчание. Увещевания и убеждения всеми любимой старшей преподавательницы Елизаветы Николаевны, что сговор по укрывательству виноватого лишен логики, так как класс защищает неблагородного человека, раз у провинившегося нет смелости сознаться и снять со всего класса ответственность за аморальное молчание, не действовали. Класс молчал как немой.
Тогда Елизавета Николаевна потребовала, чтобы каждый ученик выходил к доске и, обращаясь к классу, говорил одну фразу:
– Товарищи, это сделал не я!
Уже больше половины учащихся прошли испытание, а виновный не находился. Преподавательница продолжала вызывать следующего. И вдруг после очередного признания «Товарищи, это сделал не я!» Елизавета Николаевна, вспыхнув как маков цвет, обличительно заявила:
– Неправда, Булыга, это сделал ты!..
Фадеев встрепенулся и переспросил фамилию ученика. Я повторил. А он вдруг, по-фадеевски, залился смехом. В самом деле, получился курьез. Герой моего рассказа оказался однофамильцем Фадеева, у которого была вторая фамилия – Булыга.
За долгие годы последующих частых общений мы всегда в шутливом тоне задавали друг другу вопрос: «ну, что ты читаешь на моем лице?» Однако не этим курьезным совпадением фамилий запомнилась мне первая встреча с Фадеевым. Навсегда в память врезалось его мгновенно посерьезневшее лицо, когда он сказал мне, что «играть надо всегда по большому счету».
Сколько я его знал, он руководствовался этим принципом и в жизни. Он был коммунистом и разумом и сердцем. Любил народ и верил в него бесконечно.
Почему-то в жизни так сложилось, что все меня называют Андрей: друзья, приятели, братья, сестры. А Фадеев говорил: «Андрюша». Суровая школа жизни не лишила его природной душевности.
Помню вечером в военную пору пришли мы с ним ко мне домой на Никитский бульвар. Поднялись на третий этаж, зашли в столовую, задраили окна портьерами, разложили на столе закуску, поставили бутылку очень в то время ходового вина зеленого цвета «Тархун». Только что налили по чарке, как за окном вдруг бабахнет. Мы бросились к окну – весь двор был освещен необычным светом. Зажигательная бомба упала. Началась первая бомбежка Москвы. Смотрим, наш дворник старик Пахомыч, с ведром и лопатой торопливой трусцой бежит к бомбе. И тут же засыпал «зажигалку» песком, погрузив двор в непроницаемый мрак.
Маленький старичок, ходивший летом по деревенской привычке в валенках, с таким деловым видом, с таким презрением к опасности, расправился с бомбой, что не мог не вызвать чувства умильного восторга.
– Вот так Пахомыч! – восхищался Фадеев. – Да разве с таким народом пропадешь, – все повторял он, уже стоя на крыше нашего дома, куда мы с ним забрались под грохот зенитных батарей, защищавших Москву от вражеских налетов…
Незадолго до его трагической кончины я встретился с Фадеевым после нескольких лет разлуки. Это было на даче у И. В. Штока в Переделкине. Мы лежали в саду, под сенью деревьев, на траве и вспоминали безмятежные довоенные годы. Вокруг нас буйствовала природа, лился яркий солнечный свет, было тепло и радостно на душе. Часа два мы бродили в воспоминаниях по дорогам нашей жизни. Не прошли мимо Булыги и Пахомыча, не забыли и о футболе. Расстались мы, дружески пожав друг другу руки. Я и на миг не представлял себе, что это было последнее наше рукопожатие…
Матч «Спартак» выиграл и стал чемпионом страны. О радостях, пережитых тогда, мы недавно вспоминали с Алексеем Николаевичем Арбузовым, встретившись в Центральном доме литераторов и сетуя о неудачах сегодняшнего «Спартака».
…Весной тридцать шестого года секретарь ЦК комсомола, Александр Васильевич Косарев в беседе с Николаем Старостиным высказал пожелание показать футбол во время парада на Красной площади в День физкультурника.
Когда это предложение обсуждалось спартаковским городским руководством, ироническим репликам не было конца. В самом деле, на Красной площади брусчатка, ни ворот, ни разметок. Чего доброго мяч за кремлевскую стену улетит, а то и того хуже: попадет в кого-нибудь на трибунах.
Однако дело закрутилось. Решено было Красную площадь накрыть мягким войлочным ковром и превратить ее в стадион с полным спортивным ядром: футбольным полем, беговыми дорожками, легкоатлетическими секторами.
Началась ковровая страда. Иначе не скажешь: пошивка ковра отняла у спартаковских спортсменов много бессонных ночей.
Как только прекращалось уличное движение, спортсмены, вооружившись шорными шилами – иглами, принимались шить ковер из пластинок шорного войлока. Пластины были квадратные, небольшие, может быть, метра полтора на полтора. Их надо было сшить неисчислимое множество. Мы, ползая на коленях, прокалывали войлок и бечевой соединяли пластину с пластиной, не видя конца своей работе. Ломило согнутую спину, пылали натертые бечевой ладони, болели наколотые шилом пальцы. Медленно, трудно, но дело шло. Вдоль здания ГУМа протянулся длиннейший жгут первого витка, напоминающий канализационную трубу (каждую продольно сшитую полосу мы на ночь, чтобы не мешать нормальному уличному движению, закатывали в рулон). Из ночи в ночь рулон увеличивался. Но он стал вызывать беспокойство городских организаций, отвечающих за коммунальные службы столицы, забеспокоился ОРУД, всполошились пожарные. Рулон грозил самовозгореться, ведь сшивая, мы его одновременно красили в соответствующие спортивному ядру стадиона цвета. Солнце днем нагревало скатанный ковер, внутри рулона возникала критическая температура, грозившая воспламенением красок. Ночью мы шили, а днем наше начальство бегало по разным инстанциям, хлопоча о снятии очередного запрета выводить на ночь сшивальщиков.
Ночные работы прерывались из-за дождя. При первых каплях – авральное скатывание. Дождь прошел – раскатываем. Ковер поработил всех спортсменов «Спартака». Мы его стали ненавидеть. Он казался нам чудовищем, высасывающим у нас все силы. На пошивку ковра ходили все, невзирая на чины и ранги. Будь ты заслуженный-раззаслуженный, но от шитья не освобождался. Разве что, если в этот день была игра.
Несмотря на все препятствия и трудности, ковер был сшит. Он лежал вдоль ГУМа огромной трубой, замаскированный еловыми ветками. Теперь он нам стал дорог, и мы с волнением ждали своего часа…
Сценарий парада и выступление спортивных обществ были расписаны с точностью до одной минуты. Необходимость следовать графику усиливали волнение и лихорадочное состояние участников и организаторов.
Нам отпущено было тридцать минут. Организация стадиона – раскатка ковра, установка ворот, спортивных снарядов и прочее – три минуты; легкоатлетические и спортивные выступления, в которых принимали участие братья Знаменские, известные бегуньи – Евгения Егорова, Тамара Быкова – 12 минут; футбол – 15 минут.
Из огромного окна универмага, где ожидали своего выхода две наши футбольные команды, наблюдали мы за событиями на площади. Подходило время развертывать ковер. О, как же мы волновались, когда полторы тысячи физкультурников и спортсменов общества цепочкой побежали по краям Красной площади, занимая места по периметру линий будущего стадиона!
В центр пустынной площади вышел Николай. В белом спортивном костюме он поднял руку с красным флажком, зажатым в кулаке. Выдержал небольшую паузу и, как бы удостоверившись, что внимание всех спартаковцев сосредоточено на флажке, резко опустил его вниз.
Мгновенно сброшены ветки. Рулон под натиском двухсот человек зашевелился, как живое существо, и, извиваясь (было очень трудно выдержать ровную линию раскатки по фронту, длиной сто двадцать метров), стал уменьшаться в толщине по мере приближения к трибунам.
- Предыдущая
- 39/68
- Следующая
