Жюль Верн - Борисов Леонид Ильич - Страница 55
- Предыдущая
- 55/78
- Следующая
Надар узнал об этом восемь месяцев спустя, когда роман «С Земли на Луну» появился на страницах «Журналь де Деба».
Ученые — математики и астрономы — принялись за проверку вычислений фантастического полета на спутник нашей планеты. Большая парижская газета дала отзыв о романе, и, между прочим, были в нем следующие строки: «Фантастический полет, талантливо описанный нашим изобретательным и ученым писателем, когда-нибудь будет совершён в реальности. Дело, в сущности, за небольшим: необходимо соорудить такой снаряд, который достигнет поверхности Луны. Будем надеяться, что кто-нибудь из наших соотечественников изобретет нечто похожее на то, что изобразил наш талантливый Жюль Верн. Когда и кто — вот что ее одня неизвестно…»
Американские газеты и журналы запрашивали Жюля Верна: когда будет выпущено окончание романа «С Земли на Луну»? Такой же вопрос задавали автору и во Франции. Жюль Верн ответил всем им в газете «Эхо Парижа»:
«Ничего страшного не случится с героями, если они побудут в роли спутника Луны полтора-два месяца. Продовольствием они обеспечены на три месяца. О судьбе смельчаков сообщу в книге, которую рано или поздно напишу.
Жюль Верн».
Школьники Парижа прислали к нему на дом депутацию. Четырнадцатилетний мальчуган наизусть прочел обращение к популярному писателю: тридцать четыре школы — пятнадцать тысяч учеников — просят Жюля Верна написать географический роман, в котором были бы и приключения, и полезные сведения из области науки.
Растроганный Жюль Верн ответил:
— Охотно исполню вашу просьбу!
— Поскорее, — сказал глава делегации. — Такая книга поможет нам учиться.
— Приложу все мои силы, — сказал Жюль Верн. — Может быть, такую книгу я напишу через год-полтора.
Депутация хором произнесла: «Ого!»
— Если это будет так скоро, то, наверное, ваша книга получится тоненькой, страниц на двести, — разочарованно вымолвил один из членов депутации.
— Не меньше семисот, — пообещал Жюль Верн. — Написать меньше — всего труднее. Вспомните, как вы трудились над текстом обращения ко мне, и вы поймете, почему толстую книгу можно написать скорее, чем тонкую. Кроме того, признаюсь вам, мои дорогие друзья… Видите, я уже немолод, бородат… Когда-то и я был мальчиком — таким же, как и вы. Я мечтал о путешествиях, я дважды убегал из дому, мне хотелось побывать в далеких странах. Об этом я мечтаю и сейчас. И вот я напишу такую книгу, в которой…
— Еще раз убежите из дому! — воскликнул глаза депутации.
— Да, еще раз убегу из дому вместе с мальчиком, и так, наверное, будет и с его сестрой. Я уже придумал им имена. Какие? Секрет, мои милые! Секрет! Даю вам слово: книгу, о которой вы говорили, я напишу! Она уже у меня в голове. И на сердце…
В 1865 году Жюль Верн приступил к очередной толстой книге — роману «Путешествие капитана Гаттераса». Глобус, географические карты, история полярных путешествий высоким барьером отделили Жюля Верна от его родных и близких. Он приучил себя вставать в пять утра и работать до полудня. В новом своем романе он решил изобразить, помимо энтузиаста-ученого, еще и чудака, остроумного человека, который будет говорить всё то, о чем думает сам автор. Жюль Верн уже распределил главы и каждой дал название. Так он поступал и в будущем. Название давало глазу картину, картина позволяла вводить подробности, подробности точнее и глубже рисовали характер. Жюль Верн любил своего читателя, всегда думал о нем и стремился дать ему как можно больше радости.
В девять вечера, незадолго до того как лечь спать, Жюль Верн прочитывал написанное утром, вносил исправления. Когда роман был закончен, Этцель прочел его, одобрил и попросил автора внести небольшое дополнение в текст. Куда именно? Вот сюда, где доктор Клоубони успокаивает своих спутников, — пусть он скажет им кое-что о себе, скромно и вместе с тем с чувством собственного достоинства. Жюль Верн приписал:
«Почему-то все думают, что я ученый человек, но здесь ошибка, — я ничего не знаю, хотя и издал несколько книг, которые разошлись очень быстро. Значит это что-нибудь? Ровно ничего не значит. Это простая любезность моих читателей, не больше. Повторяю — я ничего не знаю, я невежда, но теперь я действительно имею случай пополнить мое образование, и я начну с медицины, истории, ботаники, минералогии, географии, философии, химии, механики и гидрографии…»
— И я уверен, что спустя десять лет мы выпустим в свет двадцать романов, в которых будут присутствовать все перечисленные доктором Клоубони дисциплины. Было бы очень кстати, если бы где нибудь кто-нибудь из действующих лиц романа сказал нечто лестное по адресу доктора. Вы, помнится, говорили однажды о колодце знаний, куда опускают ведро…
Жюль Верн не перебивая выслушал Этцеля, отыскал нужное место и сделал еще одну вставку, — помощник капитана, восхищенный доктором, произносит:
«Дорогой доктор! Вы воистину „колодец“ знаний! Достаточно опустить туда ведро…»
— Какие еще колодцы и вёдра интересуют вас, дорогой издатель? — спросил Жюль Верн. — И почему, скажите, пожалуйста, понадобились вам эти вставки? Зачем?
— Очень просто! В докторе Клоубони читатель без труда опознает автора. Поэтому опознанному автору необходимо сказать о себе, что он думает. Скоро наш читатель попросит вашу биографию.
Роман печатался у Этцеля в журнале «Воспитание и развлечение». Спустя неделю по выходе книги отдельным изданием Барнаво докладывал:
— Книга раскупается нарасхват. Тридцать шесть лет назад нечто подобное происходило в Нанте с одной маленькой газетой, в которой знаменитая мадам Ленорман… Ох, что вспоминать! Воспоминания в моем возрасте — это соль на старые раны. Старому Барнаво можно отправляться на покой, — он, как пишут в плохих фельетонах, узрел. Дожил. Но вот сердце… оно…
Жюль Верн внимательно оглядел свою мадам Ленорман. Рыжие волосы поредели и, не сделавшись седыми, перестали быть огненно-красными. Щеки и лоб похожи на географические карты — те именно части их, где изображены реки и шоссейные дороги. Глаза мутны, тяжелые красные веки прикрывают их тяжелым занавесом. И все же, несмотря на дряхлость, старик следит за собою: его сюртук опрятен, темно-синие брюки выглажены, начищенные ботинки сверкают, как лакированные. Жюль Верн смотрел на своего Барнаво с любовью и печалью: «Надолго ли хватит его? Ах как нужен он именно теперь!»
— Барнаво, дорогой, слушай, что я скажу…
— Я слушаю, я всегда слушаю, Жюль Верн, слушаю и смотрю. Хочется говорить изречениями, но они, черт возьми, уже использованы в подобных же обстоятельствах, мой мальчик!
— Я — твой мальчик, и прошу и впредь называть меня мальчиком, — сердечно произнес Жюль Верн. — С завтрашнего дня ты переходишь на службу ко мне. Ты будешь жить внизу, там есть свободная комната. Отныне ты мой литературный секретарь.
— А мадам? — спросил Барнаво. — Она какой же будет секретарь?
— Мадам мой личный секретарь, Барнаво. Должности эти нельзя смешивать. Должность литературного секретаря очень веселая, очень легкая. Мы напишем много книг. В самое ближайшее время отправимся в кругосветное путешествие, побываем на необитаемом острове, расскажем людям о смелости, мужестве, научим их трудолюбию, покажем, что такое человек, вооруженный знанием!
— На необитаемом острове, если не ошибаюсь, кто-то уже был, — неуверенно заметил Барнаво.
— И не раз, но делал там не то, что надо, — доверительным тоном сказал Жюль Верн. — У нас Робинзоны будут делать всё для себя, — они явятся примером для всех тех, кто живет в больших городах и совершенно напрасно мешает жить и себе и другим. Потом…
— О, вы действительно колодец знаний, Жюль Верн! Как жаль, что я такое старое, дырявое ведро! И уж если я и в самом деле литературный секретарь, то мне нужно знать, что делает мой шеф. Скажите, правда ли, что вы собираетесь в Америку?
— Возможно и наверное, Барнаво, — не совсем уверенно проговорил Жюль Верн. — Мой брат Поль, моряк и веселый человек, приглашает меня вместе с ним посетить всемирную выставку — она открывается в Америке в будущем, шестьдесят седьмом году.
- Предыдущая
- 55/78
- Следующая
