Жюль Верн - Борисов Леонид Ильич - Страница 54

• Предыдущая
• 54/78
• Следующая

— Мой бог! — всплеснула руками Онорина. — Ты должен написать этот роман в пять-шесть месяцев! Ты закабалил себя! Ты совершил оплошность!

— Может быть, я переоценил свое здоровье, — спокойно проговорил Жюль. — Два романа в год — совсем немного. Этцель ничего не навязывал мне, я добровольно согласился с его предложением давать в год два романа. Зато двадцать тысяч франков, моя дорогая! Этцель нашел меня, он указал мне мою золотую жилу! А я, как тебе известно, умею работать по десять часов в сутки.

— Иногда ты работаешь и двенадцать часов!

— Значит, нет нужды волноваться. На следующей неделе мы отправляемся в Нант, там пробудем до сентября, и, как только вернемся, я немедленно сажусь за «Путешествие к центру земли».

Пьер и Софи Верн состарились. Старшая сестра Жюля вышла замуж и жила в Лондоне, младшая служила в пароходной компании в Гавре. Поль в качестве офицера флота плавал по морям и океанам.

Нант застраивался новыми домами, через Луару был перекинут железнодорожный мост. Мадам Дювернуа сгорбилась и ходила опираясь на палку. Родители Жанны умерли. Мадам Тибо закрыла свою книжную лавочку и открыла парфюмерный магазин, находя это более выгодным делом: все ровесники ее, — а ей исполнилось семьдесят пять лет, — хотели казаться моложе и для этого прибегали к помощи косметики.

Старый адвокат Пьер Верн обнял молодого писателя Жюля Верна и расплакался.

— Ах, Жюль, Жюль, — сказал он, — все-таки ты…

И не договорил: к нему подвели внука, которым он и занялся, предоставив в его распоряжение свою бороду, очки и цепочку от часов.

— А я пойду по местам моего детства, — сказал Жюль. — Я уже в том возрасте, когда на свое детство смотришь как на самое светлое, что было в жизни…

Места его детства изменились: там, где двадцать пять лет назад росла трава и паслись коровы, сейчас стояли каменные дома; набережную облицевали гранитом и через каждые пять метров поставили чугунную тумбу; от них тянулись тяжелые цепи, на которых раскачивались ребятишки. Молодые деревья в парке стали высокими и пышными. Жюлю показалось, что вдвое уже стала Луара, — всё изменилось вместе с человеком, и то, что в детстве воспринималось как нечто очень большое и широкое, сейчас стало очень маленьким и узеньким. «Лучше ли теперь, чем было раньше?» — думал Жюль.

В одном отношении лучше: город застраивался, расширилась железнодорожная сеть, появились поезда под названием «курьерские», дома освещались газом и цены на свечи сильно упали, но вздорожали хлеб и мясо; увеличилась цифра самоубийств: четверть века назад люди бросались в реку, сейчас они ложились на рельсы под бегущий поезд. Четверть века назад хроника происшествий регистрировала одного самоубийцу в месяц, сейчас один самоубийца приходился на каждые пять дней. Богатые богатели, беднели бедные; техника не принесла облегчения простому, маленькому человеку, — техника работала в пользу тех, кто пользовался чужим трудом. Очевидно, нужно было что-то переменить, переставить, — но что, где, как?

Жюль задумался над этим, но ответа найти не мог. Ему казалось, что несправедливость и неравенство будут исчезать по мере успехов в области науки; вот человек изобретает такие аппараты, которые позволят ему переговариваться на расстоянии и летать по воздуху долго, далеко и быстро; человек осветит свое жилище электричеством, ускорит все способы передвижения и связи, и тогда все будут одинаково довольны, обеспечены всем необходимым, счастливы, сыты…

Стемнело, когда Жюль возвратился в дом отца. Пьер Верн и старенькая мадам Софи нянчились с Мишелем; Онорина стряпала, наслаждаясь покоем и уютом тихого мирного дома. Жюль скучал. Его уже тянуло в Париж. Новый роман беспокоил его воображение, стучался в мозг и настойчиво звал к работе. Жюль на следующий же день взял из библиотеки необходимые пособия и сел за работу — наиболее сложную, ту, что называется подготовительной и вовсе неведома читателю. Но одних пособий для такого рода романа было недостаточно, и Жюль, погостив у родителей неделю, один уехал обратно, в Париж, и прямо с вокзала отправился к Сен-Клер-Девилю. С ним он беседовал до утра. Ему он читал каждую главу «Путешествия к центру земли», принимал все его указания и поправки.

Этот новый роман был написан в четыре месяца. Этцель собственной своей персоной пожаловал к Жюлю, поздравил его и сказал:

— Как человек, сам причастный к литературе, я восхищен вами, друг мой! Как издатель, я хочу получить от вас через полгода новый роман. Могу я узнать, что именно вы дадите мне?

— Путешествие на Луну — хотите? — с таинственным видом произнес Жюль.

— На самом деле или только в вашей книге? — спросил перепуганный Барнаво.

— Пока что в моей книге, — ответил Жюль.

— Того и гляди, вы опуститесь на дно океана, необыкновенный Жюль Верн, — почтительно проговорил Барнаво.

Отныне и мы, мой благосклонный читатель, будем называть героя романа не Жюлем, а почтительно — Жюлем Верном.

«… Необходимо, однако, добавить, что члены Пушечного клуба не ограничивались изобретениями и вычислениями. Они платили собственной жизнью для торжества своего дела. Среди членов Пушечного клуба имелись офицеры всех рангов — от поручика до генерала, военные всех возрастов, новички в боевом деле и кончившие свою военную карьеру. Многие члены клуба легли на поле брани, и имена их занесены в Почетную книгу клуба, а у множества других, вернувшихся с войны, остались неизгладимые следы их храбрости… В клубе, у его членов, можно было найти целую коллекцию костылей, деревянных ног, искусственных рук и челюстей, серебряных черепов и платиновых носов. Статистику Питкерну мы обязаны следующими любопытными вычислениями: он установил, что в Пушечном клубе на четырех человек приходится только по одной руке (настоящей) с дробью и лишь по две настоящих ноги на шестерых…»

Жюль Верн отложил перо. Работать помешали: пришел Надар. Но он-то как раз и был нужен. «Я всегда прихожу кстати», — любил говорить Надар.

— Садитесь. Когда-то вы предлагали мне лететь под облака. Теперь я предлагаю вам лететь на Луну.

— В вашем романе?

— Пока что да. Хотите?

— С величайшим удовольствием! Очевидно, я уже лечу, не правда ли? Сужу об этом по количеству исписанной бумаги.

— Всё это черновики, — устало проговорил, Жюль Верн. — Дьявольски трудно дается мне этот роман. Математические расчеты сделал мой кузен — профессор Анри Гарсе. Расчеты, так сказать, социальные произведены мною. Действие романа происходит…

— В наши дни, — перебил Надар.

— В Америке, — добавил Жюль Верн. — Только что окончилась гражданская война. Для членов Пушечного клуба настал мертвый сезон. Они нажились в дни войны и теперь изрядно скучают. Один из героев романа, математик Мастон, заявляет: «Еще не всё потеряно, всегда возможны международные затруднения, они позволят нам объявить войну какой-нибудь заатлантической державе. Не может быть, чтобы французы не потопили какого-нибудь нашего корабля, не может быть, чтобы…»

— Ваш американец настроен так воинственно против нас, французов! — вскипел Надар.

Жюль Верн улыбнулся. Надар опять вскипел:

— Вы беретесь за политические темы! Не ожидал от вас этого!

— Наука — всегда политика, — кстати и неожиданно для себя произнес Жюль Верн. — Мои герои решают послать на Луну пушечное ядро. Так вот, не угодно ли послушать текст телеграммы, которую получил Пушечный клуб? Телеграмму эту послали вы, Надар!

— Я?.. — Рука Надара потянулась к усам.

— Вы. Слушайте: «Замените круглую бомбу цилиндроконическим снарядом. Полечу внутри. Приеду на пароходе „Атланта“. Мишель Ардан». Вы мне позволите это? У вас будут спутники — Барбикен и Николь.

— Ардан? Ловко! Спасибо! Позволяю тысячу раз! Прочтите, пожалуйста, что вы написали про меня! Ардан! Мне и в голову никогда не приходило этак переставить буквы! Гениально! Ну, что же вы написали про меня, — сгораю от нетерпения!

• Предыдущая
• 54/78
• Следующая