Жюль Верн - Борисов Леонид Ильич - Страница 31

• Предыдущая
• 31/78
• Следующая

— Моя работа, — начал префект, — состоит…

— Я не о работе, — перебил Барнаво. — Я говорю о должности. Какая может быть у вас работа, что вы понимаете в работе! Работа — это когда человек трудится, а тут…

— Жюль Верн, — громко произнес префект, взглядом требуя, чтобы Барнаво замолчал. — Известно ли вам, кого вы провожали полчаса назад?

— Человека по фамилии Блуа, моего бывшего соседа по комнате, хорошего человека… — начал Жюль, но Барнаво перебил:

— Человека умного, высокой души и сердца. Что касается меня, то я уважаю его и люблю. Что еще можно сказать о бедном Блуа!..

Префект терпеливо выслушал Барнаво и, справившись еще раз, всё ли он сказал, отеческим тоном начал:

— Вы провожали человека, напитавшегося вредными идеями современных мыслителей, вы провожали человека, скрывшего важное изобретение, которое могло способствовать развитию нашей промышленности. Вы провожали человека, который рано или поздно, — надеюсь, что очень скоро, — кончит жизнь свою весьма плохо, плачевно… Вот кого вы провожали, студент Жюль Верн!

— Мы это знаем, — вставил Барнаво. — Продолжайте дальше, слушаем вас!

— Что вы знаете? — оживился штатский.

— Я знаю, что бедный Блуа кончит плохо, — со вздохом произнес Барнаво. — Вы уже принялись за него…

— Приберегите ваши шуточки для другого места! — прикрикнул штатский.

— Для другого места у меня другие шуточки, — отозвался Барнаво.

Префект молча выслушал эту короткую перебранку.

— Предупреждаю вас, Жюль Верн, — продолжал он, — что вы делаете глупости, связываясь со всякими Блуа! Вы огорчаете и нас, и своих родителей. Вам надлежит учиться, чтобы затем своими знаниями юриста помочь правительству, нации и…

— Беззаконию, — закончил Барнаво.

На этот раз вспылил префект. Он встал, зло поглядел на Барнаво:

— Еще одна такая фраза, и вы останетесь здесь надолго! Предупреждаю!

— У меня наготове несколько таких фраз, они ждут своей очереди, они так и просятся на язык, — спокойно сказал Барнаво.

— Вы кто такой? — спросил префект, берясь за перо. — Ваш адрес, должность?

— Маленький человек, Париж, Сорбонна, швейцар, — ответил Барнаво. Подумал и добавил: — Курьер для особо важных поручений у Александра Дюма-отца.

— Вы знаете Александра Дюма, писателя? — удивленно спросил штатский.

— Александр Дюма имеет честь знать меня, — ответил Барнаво.

Префект сжал кулаки, хотел что-то сказать, но сдержался. Пошептавшись со штатским, он обратился к Жюлю:

— Вы свободны. Помните, что я сказал вам, студент! А вы, — он поднял голову и посмотрел на Барнаво, — а вы поостерегитесь! Я всё запомнил!

— Это вам может пригодиться, — усмехнулся Барнаво. — Разрешите идти? Благодарю вас. Мне здесь очень не понравилось. Идем, Жюль!

На улице Барнаво взял притихшего Жюля под руку, заглянул в глаза, улыбнулся.

— Тот, который в котелке, несомненно, уже погубил себя, и, думается мне, давно, — раздумчиво проговорил Барнаво. — Как тебе нравится наше приключение?

— Приключение?.. — повторил Жюль. — Оно, по-моему, во вкусе плохого бульварного романа. Ты держал себя глупо, мой дорогой Барнаво! Ты, что называется, лез на рожон! К чему?

— К тому, чтобы рожон не лез на меня, — ответил Барнаво. — Ты теперь понимаешь, что такое наука и что такое техника? Или забыл? Ты очень испугался, бедный мой мальчик? Ничего, не стыдись, — лучше испугаться и тем, быть может, повредить себе, чем сделать подлость. А я… что ж, такой у меня характер. Недавно я прочел в газете статью Виктора Гюго; в ней есть такие слова: «Ничего не бояться и давать отчет только своей совести — вот наш девиз!» Золотые слова! Счастливец, ты видел, разговаривал с Гюго!.. Ах, как я стар! — вдруг прошептал Барнаво и коротко, тяжело вздохнул. — Ах, какая это беда — старость не вовремя, когда так нужны силы!.. Впрочем, все хорошо, — мы на свободе. Дыши, мой мальчик, дыши и не забывай тех, кому сдавили горло!..

В марте 1849 года Проспер Мериме закончил перевод «Пиковой дамы» Пушкина. Французский писатель изучил русский язык специально для того, чтобы читать произведения русских писателей. В великосветских салонах Парижа Мериме, в ответ на просьбу прочесть что-нибудь новое, с увлечением декламировал стихи Пушкина.

Жюль не был знаком с Мериме, не знал ни стихов, ни прозы величайшего из поэтов России. Много лет спустя он хорошо познакомился с Россией и многое узнал о русских, читая об этой стране и ее народе, беседуя с русскими о их науке и технике, кое-что узнал от Дюма, побывавшего в гостях у Некрасова. Бегло ознакомившийся с Россией, Дюма несколько лет спустя рассказывал Жюлю невероятные вещи. Он уверял, например, что в столице России, в Петербурге, холода достигают такой силы, что жители принуждены отапливать улицы, для чего на всех углах и перекрестках сваливают в кучу дрова и, зажигая их, греются сами и обогревают проспекты и переулки. В гости русские ходят, неся под мышкой огромный самовар, из которого они пьют по тридцати и сорока стаканов чаю.

Дюма врал и путал. Он сказал, что после смерти Пушкина и его двоюродного брата Лермонтова наибольшей славой и любовью народа пользуется поэт Бенедиктов. Все простые люди поют его песню «Ревела буря, дождь шумел, во мраке бабочки летали…».

Жюль спросил, какова в России наука, попросил назвать имена современных деятелей ее.

— Этого не знаю, — ответил Дюма. — Чего не знаю, о том и врать не буду. Видел докторов; они всегда в белых халатах и в очках; как кто заболеет, они сейчас же прописывают баню: это такая больница, в которой люди лежат голыми, а служители бьют их прутьями, связанными в пучок.

— Странно, — заметил Жюль.

— Еще бы не странно, — согласился Дюма. — Иногда заболевают целыми семьями, и тогда все они пешком идут в эти больницы, даже грудных младенцев берут с собою! Странный народ эти русские! И почему-то в таких случаях они друг друга поздравляют с каким-то легким паром! Своими ушами слыхал!

Жюль часами просиживал в Национальной библиотеке за учебниками и книгами по физике и астрономии, химии и геологии. Для сдачи экзаменов требовалось десять — двенадцать книг. Для того чтобы знать по одной только физике столько же, сколько знает ученый, нужно было прочесть сотни различных трудов… «На всю науку жизни не хватит», — сказал как-то Жюлю служитель читального зала, не подозревая, что он говорит это человеку, который наиблестящим образом опровергнет его слова.

Отцу своему Жюль написал, что занятия на факультете идут успешно, он живет не скучая, просит поцеловать всех родных. «Дорогой папа, — в самом конце приписал Жюль, — исполни мою просьбу: сходи к начальнику корабельных мастерских, я точно не помню его фамилии, но ты его найдешь, и попроси его написать для меня — кратко и поскорее — устройство фрегата „Франция“: этот фрегат строил он сам, когда я был маленьким. Пусть он напишет, сколько на фрегате пушек, парусов; количество экипажа меня также интересует и всё остальное, что вообще интересно на фрегате. Мне это очень нужно…»

Пьер Верн ответил коротко: «К чему тебе всё это? Начальник корабельных мастерских умер, кстати сказать. Мне не нравится, сын мой, что ты уходишь куда-то в сторону. Интересуясь сегодня фрегатами, ты в будущем испортишь себе всю жизнь. Мне кажется, что между нами уже возникает тяжба, в которой роль истца принадлежит мне…»

Много лет тянется эта тяжба между отцом и сыном. Пятилетнему Жюлю Пьер Верн рассказывал сказки, в которых добрый и злой, плохой и хороший получали воздаяние из рук седобородого волшебника по имени Юрист. Этот Юрист жил во всех сказках Пьера Верна. Жюль ненавидел и боялся этого волшебника. В сказках матери не было Юриста, не мог отыскать его Жюль и в книгах, когда научился читать. Он понял, в чем тут дело: отцу во что бы то ни стало нужно было приохотить сына к деятельности законника, стряпчего, адвоката; отец решил пожертвовать всем во имя торжества своих мечтаний, — он убил в сказке поэзию, наивно предполагая, что тем самым он делает сына практиком и вселяет в его сердце нелюбовь ко всему, что выдумано.

• Предыдущая
• 31/78
• Следующая