Взломщики — народ без претензий - Блок Лоуренс - Страница 9
- Предыдущая
- 9/41
- Следующая
— Как в сказке: являешься нежданно-негаданно.
— Однажды трубка раскололась, — невозмутимо продолжал мой знакомец. — То ли он уронил ее, то ли стукнул обо что. Или просто от времени — не помню. Память плохая.
— Как решето.
— Хуже. И что забавно: он не стал покупать себе новую трубку. Ни пенковую, ни из верескового корня. Бросил курить — и все, как будто не баловался всю жизнь. Как вспомню старика, всегда одна мысль приходит на ум. Он, должно быть, думал, что с его трубкой ничего не может случиться. А когда она сломалась, понял: ничто не вечно под луной. А раз так, хрен с ней, с трубкой, и бросил курить. Завязал.
— Интересная история. Мораль?
— Никакой морали. Просто увидел трубки и вспомнил старика. Впрочем, не хочу портить тебе аппетит, Роденбарр.
— Уж подпортил.
— Я буду на углу, почищу ботинки. Ты ведь не задержишься?
— Думаю, что нет.
Он ушел. Я съел фаршированные овощи. Десерт я брать не собирался, но потом подумал: «Какого...» — и съел кусок приторной пахлавы с чашечкой густого, как деготь, турецкого кофе. Захотелось еще чашечку, но я побоялся, что не усну года четыре. Такая перспектива меня не устраивала. Я расплатился с турком и пошел на уголок, к будке чистильщика туфель.
Новый знакомец рассказал мне, что требуется, о Дж. Фрэнсисе Флэксфорде, рассказал больше, чем я хотел знать, но не дал ответа ни на один из интересовавших меня вопросов.
Я спросил, как его зовут. Он скользнул взглядом своих карих глаз по моему лбу и изобразил на лице крайнее разочарование.
— Сказать-то я могу, но что тебе это даст? И где гарантия, что это — мое настоящее имя?
— Нет никакой гарантии.
— Вот и я говорю: зачем усложнять. Все, что тебе нужно знать, — это где и когда взять шкатулку. Это мы только что прошли. Остается условиться, где и когда ты отдашь ее мне и получишь четыре куска.
— Считаешь, и это надо предусмотреть? Я-то думал, что буду заниматься своими делами, а в один прекрасный день я сижу в ресторане и вдруг слышу за спиной чье-то дыхание. Или, может, кто-то спустится ко мне в прачечную, где я стираю носки в стиральной машине.
Человек-груша вздохнул:
— Ты придешь в квартиру Флэксфорда в девять — девять тридцать. Смоешься оттуда до одиннадцати, самое позднее — до одиннадцати тридцати. Вытащишь шкатулку из стола — на это много времени не требуется. После этого ты идешь домой, принимаешь сто грамм, споласкиваешься под душем, надеваешь свежее белье и свежую сорочку. — «Убираешь инструмент, а с ним и случайную добычу, какая там попадется», — добавил я про себя. — Чтоб все чин чинарем. Спешить тебе некуда. Потом? Потом топаешь в приличное заведение, недалеко от твоего дома. На углу Бродвея и, кажется, Шестьдесят четвертой есть бар, «Ящик Пандоры» называется. Знаешь такой?
— Видел.
— Тихое место, спокойное. Подваливай туда, ну, скажем, в половине первого, займи кабинку подальше. Официанток там нет, выпивку в баре сами берут.
— Расписываешь так, как будто надо костюм надевать.
— Там тихо, по-домашнему, никто к клиентам не цепляется. Подваливаешь, значит, в половине первого. Может быть, придется подождать полчасика.
— И в час ночи являешься ты?
— Точно. Если что, жди меня до полвторого, потом отваливай вместе со шкатулкой. Но проблем не предвидится.
— Конечно, не предвидится, — согласился я. — А вдруг кто-нибудь захочет отнять у меня шкатулку?
— Господи, ну возьми тачку! Или ты собираешься тащиться пешком? В такой-то час? Постой, постой...
— Я ничего не говорю.
— Ты что, боишься, что пристукну тебя? Зачем мне это, сам посуди?
— Дешевле пристукнуть, чем платить.
— Из-за каких-то вшивых четырех штук? Побойся Бога! Да кто же тогда мне в другой раз поможет? Ну, возьми с собой пушку, если опасаешься! Только смотри, разнервничаешься, прострелишь себе ногу. Что за человек! Нечего тебе волноваться. Даю честное благородное. Ты мне шкатулку, я тебе четыре...
— Косых?
— Ну да, четыре косых.
— Или четыре куска?
— Я и говорю, четыре куска.
— Может, штуки?
— Ты что, издеваешься?
— Сколько у тебя названий для тысячи? Ты как ходячий словарь блатного жаргона.
— Я не так говорю, Роденбарр?
— Да нет, все правильно. Не бери в голову. Я просто завелся. Нервы.
— Это точно, — сказал он задумчиво. — Нервы.
И вот я сижу на диване у Рода Харта и смотрю на часы. Стрелка приближается к полуночи. Я смылся из квартиры Флэксфорда уже давно, но непохоже, чтобы я был в «Ящике» в половине первого. От тысячи долларов аванса осталось одно воспоминание, а остальные четыре вообще не светят. В час ночи мой безымянный приятель хлебнет своего виски и начнет гадать, почему меня нет.
Поломает-таки он голову...
Глава 5
Не знаю, когда я уснул. Вскоре после полуночи я почувствовал, что смертельно устал, и, кое-как раздевшись, свалился в постель. Я уже засыпал, когда мне вдруг почудилось, что рядом кто-то стоит. Глупости, сказал я себе, но вы знаете, как это помогает. Я с трудом разлепил глаза. Около кровати на низенькой подставке стоял филодендрон. Растение имело такое же право находиться в комнате Рода, как и я, если не большее. Пока я глазел на него, сон пропал, и голова снова пошла кругом от тревожных вопросов.
Протянув руку к кассетнику, я включил радио, переполз на кресло и стал ждать, когда кончится музыка и начнут передавать последние известия. Сами знаете, когда вам хочется послушать музыку, то каждые пятнадцать минут ее прерывают обзоры новостей. И наоборот. Когда человеку позарез нужна помощь полиции, или такси, или информация, ничего этого нет и в помине.
В конце концов радио заговорило. Мне пришлось внимательно выслушать все новости, которые меня совершенно не интересовали, но сладкоголосая дикторша ни полслова не обронила об ограблении и убийстве на Восточной Шестьдесят седьмой улице.
Я переключился на другую станцию, но там, как назло, только что кончили передавать последние известия. Пришлось с полчаса слушать тягомотный народный рок. А когда певец начал рассказывать, как поет его подружка, словно мелом царапает по доске его души (клянусь, не придумываю!), я вспомнил, что голоден. В кухне я пооткрывал все шкафчики и ящички и заглянул в холодильник, но везде было пусто, как в доме старой Матушки Хаббард — помните такой детский стишок? На одной полке я обнаружил полкоробки очищенного риса «Анкл Бен» (очищенного, видно, от буддистской кожуры и превращенного в пресвитерианский продукт), вздувшуюся банку норвежских селедок в горчичном соусе и такое множество баночек и коробочек с травами, специями и соусами, что хватило бы для приправы нескольких дюжин всевозможных блюд (если б таковые имелись). «Сварю-ка риса», — подумал я, но, заглянув в коробку, увидел, что я не первый незваный гость, и оставил «Бена» на съедение тараканам.
В другом шкафу я наткнулся на запечатанную коробку спагетти. Вполне съедобная штука, что поджарить их на оливковом масле при условии, что масло не прогорклое, каким оно оказалось сейчас. Я уже почти было решил, что мне расхотелось есть, как вдруг, открыв еще один шкафчик, увидел, что попал в дом страстного любителя супов. На полке стояли шестьдесят три банки супа компании «Кэмпбелл». Называю точное количество, так как я сосчитал банки, чтобы узнать, сколько я протяну, не выходя из квартиры. При концлагерном рационе — банка в день — я был обеспечен супом на целых два месяца. Куча времени, сказал я себе, потому что задолго до того, как «кэмпбеллы» закончатся, меня выследят, и я начну отбывать срок за убийство. Тогда о моем пропитании будет заботиться государство. Так что, в сущности, нечего беспокоиться.
По спине у меня побежали мурашки, и, чтобы унять дрожь, я еще усерднее стал вскрывать «кэмпбелл» — консервный нож у Рода оказался допотопный и тупой, хотя супы и были основой его существования, — но в конце концов одолел банку. Вывалив концентрированный раствор «Цыпленка со звездочками» в чистую с виду кастрюлю, я добавил водички и подогрел эту бурду на плите. Потом кинул туда щепотку чабреца, ложку соевого соуса и присел поесть.
- Предыдущая
- 9/41
- Следующая