Золотой ключ. Том 2 - Роут Мелани - Страница 57

— И через много лет, — сказал Арриано, искоса поглядывая на Рафейо, — люди будут совершать паломничество к этой стене и говорить: “Ах, каким надо быть гением, чтобы уже в шестнадцать лет создавать такие шедевры!"

Рафейо состроил ему рожу. Ничего страшного не случилось — будучи соперниками, мальчики оставались друзьями.

— Ни одна стена, — провозгласил Рафейо, — удостоенная росписи Грихальва, не может быть незначительной. Даже стена, которую расписывал Арриано Грихальва!

Улыбаясь, Дионисо отпустил свою маленькую группу обдумывать композиции будущих фресок. Когда они разошлись, он взобрался по лестнице наверх, в апартаменты Премио Фрато, приговаривая, что глупо думать, будто число ступеней увеличивается с каждым днем. Он подвижен, как и раньше, суставы болят не больше, чем они должны болеть в его возрасте, пальцы все еще сильны и уверенны, ум так же ясен, как это было всегда.

И все же… И все же его тело стареет с каждым днем. Он уселся в большое мягкое кресло у окна, грея на солнце старые кости, и попытался прогнать преследующие его страшные воспоминания.

Стать старым.., ощущать боль во всех членах, видеть свои руки, скрюченные, как корни деревьев.., знать, что чувства потеряли былую остроту, а ум — присущую ему гибкость.., что ты потерял и здоровье, и силу…

Нет. На этот раз нет. Дионисо из хорошего рода. Он здоровый. Он долгожитель — для иллюстраторов.

И есть еще Рафейо. Он здесь, рядом, стоит лишь руку протянуть, он легко доступен для магии и кистей. На этот раз не будет того ужаса, который выпал на долго Матейо и Домаоса, изгнанного из Тайра-Вирте, не имевшего в пределах досягаемости ни одного сильного молодого Грихальвы…

Но он помнил их, помнил их боль, ужас, одиночество, отчаяние!.. И сейчас испытывал такую физическую муку, как будто все картины, написанные им при помощи крови за эти более чем три сотни лет, кто-то протыкал иглами и прижигал огнем свечи.

Эйха, глупость какая! Только картины, написанные Дионисо, могут повредить ему. Остальные — лишь мертвые краски на мертвых полотнах, созданных давно умершими людьми. Только это тело, эта кровь имели власть над ним.

Это напомнило ему еще об одной необходимой вещи. Надо было в ближайшее время составить список всех магических картин, которые Рафейо написал или успеет написать за отпущенное ему время. Нельзя пропустить ни одной капли его сущности, будь это холст, рисунок на бумаге, фреска или даже каракули в блокноте. Он не хочет, чтобы в будущем его ждал болезненный сюрприз. Чиева, как это трудно — жить вечно!

Кабрал отступил от мольберта и нахмурился. Мечелла на секунду перестала напевать Алессио песенку и взглянула на художника. Увидев выражение его лица, она состроила уморительную гримасу, передразнивая его, и рассмеялась.

— Какое ужасное лицо! Улыбнись сейчас же, ты напугаешь ребенка!

— Я недостаточно хорош, — тихо промолвил Кабрал. — Я не должен писать это, мне не хватает мастерства. Попросите Дионисо или Северина, они настоящие иллюстраторы…

— Я не хочу, чтобы этот портрет писал Дионисо или Северин. Я хочу, чтобы это сделал ты.

Легкий ветерок пошевелил розы над ее головой, уронив на кружевное платье еще несколько лепестков.

— Прекрати говорить глупости и пиши!

— Но я правда не гожусь для этого!

— Ерунда. Меквель написал официальный вариант. Я хочу еще один, для себя, а раз ты уже написал мою копию “Рождения Терессы”, вполне логично, если ты же напишешь и Алессио.

— Но это не копия! — воскликнул Кабрал, швыряя кисть на траву. — Если бы только вы мне позволили взять за образец портрет, написанный Меквелем…

— Если бы я так поступила, картина перестала бы быть твоей. Я хочу, чтобы ты нарисовал моего сына так, как ты его видишь. Кабрал, подними кисть и пиши!

— Лучше бы ты подчинился, Кабрал, — произнес знакомый голос, который Мечелла меньше всего ожидала услышать здесь, в Корассоне. Она повернулась и увидела улыбающегося Арриго с большим букетом полевых цветов. Он склонился перед ней в шутливом поклоне.

— Я узнал, что вы велели мне приехать, Донья, и вот я здесь!

— Арриго! Наконец-то!

Мечелла положила ребенка на одеяло, вскочила на ноги и побежала через всю лужайку, чтобы броситься мужу на шею.

— Как я рада, что ты приехал! Мне так много хочется показать тебе…

— Осторожно, дорогая, ты помнешь цветы! Но в следующее мгновение он нагнулся и поцеловал ее. Кабрал тактично удалился позвать свою сестру, чтобы она унесла ребенка наверх, — ему пора было спать. При появлении Лейлы Мечелла отстранилась от Арриго и улыбнулась — счастливая, задохнувшаяся, сияющая ярче летнего солнца. Она забрала у Арриго цветы, чтобы он мог взять на руки сына, и сказала:

— Видишь, какой он стал большой? А Терессу ты просто не узнаешь, она выросла на целый фут и загорела, как тза'абка!

Кабрал собирал грязные кисти и складывал краски. Арриго с разыгравшимся младенцем на руках подошел взглянуть на незаконченный портрет.

— Прекрасно. Она права — бери кисть и пиши, иллюстратор, — улыбнулся Арриго.

— Благодарю вас, ваша светлость. Я сделаю это завтра.

— Нет, нет, — возразила Мечелла. — Завтра мы устроим экскурсию. Нам так много надо увидеть, а Алессио волнуется, если я от него ухожу, так что придется мне похитить у тебя модель, Кабрал. Ты полюбишь Корассон, Арриго, честное слово.

— Я в этом уверен, — ответил муж.

Мечелла рассмеялась, довольная, что он снова на ее стороне. Корассон был теперь совершенен. Лейла потянулась за ребенком, но Арриго покачал головой.

— Я соскучился по нему. Потом поспит. Но здесь так жарко, Челла, пойдем в дом, выпьем чего-нибудь холодного. Вдвоем они пересекли лужайку и вошли в дом. Лейла посмотрела на брата долгим пристальным взглядом.

— Стоит ли, Кабрал?

— Я не понимаю, о чем ты.

— Прекрасно понимаешь.

— А даже если и так? — взорвался он. — Ты будешь предупреждать меня о том, что написано на моем лице всякий раз, как я смотрю на нее? Да я мог бы сделать из этого лживого ублюдка колбасный фарш и набить им его собственный поганый орган!

Лейла удивленно моргнула. Кабрал редко грубил и никогда не сквернословил. Но все же ей не удалось удержаться от смешка и ответной реплики.