Записки прокурора - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 36

• Предыдущая
• 36/73
• Следующая

— А может, и не угодит, — не унималась Козлова. — За этим я тебя и позвала. Выручи, Володенька, век буду за тебя бога молить!

— Я, тётка, атеист. В бога не верю. Ты говори, чего тебе надо, а там посмотрим…

— Да все очень просто, — прошептала Козлова. — Ты на суде скажи, что все было не так. Что не бил Петя никого по лицу, не хулиганил, мол, не сквернословил… Понимаешь?

— Ну, допустим, я это скажу. Но ведь, кроме меня, ещё два свидетеля будут — Любка Харчева и этот, как его, Кошелев… С Любкой я как-нибудь договорюсь, а вот с Кошелевым…

— А к Кошелеву мы вместе сходим. Не захочет же он, чтобы молодой парень из-за всякой ерунды срок отбывал…

— А кто его знает? Он на вид человек-то вроде серьёзный… Но попробовать, конечно, можно. Попытка не пытка, сама знаешь.

— Ну, вот и договорились… Спасибо тебе, сынок. Век не забуду…

— Это ты, тётка, брось. Мне ни к чему, чтоб меня век помнили. Я не Пушкин… Я материалист, понимаешь? А что значит материалист? Это значит, что интересуюсь благами материальными. Поняла?

Евдокия Семёновна оказалась догадливой. Скоро на столе перед Грошиным лежали джинсы, купленные для сына. Те самые джинсы, в которых Грошин и пожаловал на суд.

— Ну, а как Петьку моего освободят, — говорила она, — так мы тебе ещё подбросим, не сомневайся. Деньги у сына есть…

— Я, тётка, воробей стреляный. Так и запомни: на мякине провести Владимира Терентьевича Грошина невозможно. И заруби себе это на носу!

— Да что ты?! Мы же с тобой теперь, как это говорится, союзники. И у нас друг к другу должно быть полное доверие…

— Вот то-то, — назидательно сказал Грошин.

— Я так думаю, — говорила Козлова, — что эту девчонку, кондукторшу… как её, бишь, кличут?

— Харчева, — подсказал Грошин.

— Вот-вот, Харчева. Так её тоже того, подмазать нужно. Какой ей подарочек, а?

— Э, нет, тётка. С Любкой твой номер не пройдёт. Она не я. Что она в жизни понимает? Ничего. Материальные блага ценит? Отвечу: нет, не ценит. Душу такого человека, как ты, поймёт? Нет, не поймёт. К ней другой подход нужен… Чу, кто такая Харчева? Принципиальная! Но ведь она кто? Баба! А как бабу пронять небось сама знаешь? Жалостью. Но прежде мы с тобой к Кошелеву сходим, ты там поплачься как следует… Ну, а если он и не согласится, черт с ним. Ведь нас будет двое — я и Любка, а он один. Конечно же, поверят нам…

Назавтра утром Козлова и Грошин отправились к Кошелеву. Но там им сказали, что Вадим Лазаревич уехал в командировку и будет через месяц, никак не раньше.

— Ты, тётка, прямо в рубашке родилась, — сказал ей тогда Грошин. — Теперь нам только осталось Любку уломать, но, по-моему, это дело простое…

И вечером того же дня они пожаловали к Харчевой «в гости». Сначала Люба наотрез отказывалась врать на суде, но затем доводы Грошина, а в особенности мольбы и слезы Козловой подействовали на неё…

Дело по обвинению Грошина и Харчевой слушалось выездной сессией народного суда в клубе автобусного парка.

В этом клубе часто устраивались выставки картин самодеятельных художников. На сцене их товарищи по работе выступали в ролях Павки Корчагина, Городничего, Гамлета и Любови Яровой. В актовом зале клуба не раз звучали стихи, написанные своими поэтами…

Но в тот день здесь заседал народный суд. И все люди, сидящие в зале, явились сюда не из любопытства, не жажда каких-то развлечений привлекла их. Они пришли потому, что на скамье подсудимых оказались люди, которых они хорошо знают, чьи судьбы им не безразличны.

За столом рядом со мной сидел лучший водитель парка Михаил Кириллович Кильдеев. Он — общественный обвинитель. Ему доверили товарищи по работе выступить от их имени.

Идёт судебное следствие. Дают показания подсудимые, свидетели. Участники процесса задают вопросы. Присутствующие с нетерпением ожидают выступления Михаила Кильдеева. Наконец, судья говорит:

— Слово предоставляется общественному обвинителю.

— Товарищи, — начал свою речь Кильдеев, — многие из вас давно знают Грошина, вернее, работают с ним. Ведь Грошин трудится в нашем парке с 1970 года.

Многие из вас, наверное, помнят, как около года назад выяснилось, что Грошин покупает так называемый «левый» бензин, чтобы о нем говорили, как об одном из лучших производственников, экономящих горючее. И он со спокойной совестью несколько раз даже премии получал за это.

Отвратительный поступок Грошина вызвал тогда у нас у всех справедливое негодование, и мы даже хотели просить администрацию парка уволить Грошина, потому что он позорит нас, потому что он позорит высокое звание советского человека. Но он тогда сумел убедить нас в том, что глубоко осознал свою вину, что больше никогда так не поступит. Что-что, а клятвы он давать умеет…

Грошин и сегодня ведёт себя неискренно. Вы помните, как свою ложь в суде он пытался объяснить состраданием к матери хулигана Козлова, любовью ко всем матерям. Так ли это?

Кое-кто из здесь присутствующих знает, что у Грошина есть старушка мать, которая живёт в другом городе, что Грошин у неё единственный сын, что получает она небольшую пенсию, а он никогда не помогал ей и даже не писал писем. И семидесятилетняя больная мать хотела через суд взыскать с Грошина алименты. Узнав об этом, он уговорил её отозвать исковое заявление.

Я сейчас так подробно рассказываю о Грошине потому, что некоторые наши работники на собрании даже выступали с предложением взять его на поруки. А преступление Грошина — это не случайный проступок, это следствие всей его непутёвой, нечестной жизни. Он пришёл к выводу, что все ему сходит безнаказанно, что он всегда сумеет вывернуться из любого положения. Наверное, он надеялся, что и сегодня коллектив выступит на его защиту, попросит отдать его на поруки. Но Грошин ошибся. Мнение подавляющего большинства членов нашего коллектива таково: Грошин должен понести строгое наказание…

А теперь я перейду к поступку Харчевой. На первый взгляд может показаться, что её вина ничуть не меньше вины Грошина. Но, товарищи, разве Люба Харчева делала это из каких-то корыстных побуждений? Конечно, нет! И в этом никто не сомневается. Мы знаем Любу как действительно чуткого, отзывчивого человека. Именно на этой отзывчивости и сыграл Грошин. Как говорится, сыграл на слабой струнке. Доброта и отзывчивость — это чудесные качества. Но когда эти качества толкают человека к защите хулигана — это уже зло. Никакой пощады не должно быть у нас к хулиганам! Бороться против них — наш долг! Харчева поступила неправильно, поступила нечестно и, значит, должна понести наказание. Но мы не можем забывать, что разные мотивы толкнули её и Грошина на преступление. И мы по-разному должны к ним отнестись.

Харчевой наш коллектив верит. В прошлом она ничем не запятнала свою совесть. О ней всегда можно было услышать только добрые слова.

Нельзя не принять во внимание и то, что Люба нашла в себе достаточно сил, смелости, чтобы во время судебного заседания по делу Козлова исправить свою ошибку, во всем признаться, хотя и понимала, чем ей это грозит. Харчева помогла разоблачить Грошина, и это тоже немаловажно.

Наш коллектив поручил мне обратиться к суду с просьбой не лишать свободы Любовь Харчеву и передать её нашему коллективу для перевоспитания. Мы понимаем её вину и не стремимся её преуменьшить. Но мы уверены, что сможем воспитать из Любы Харчевой настоящего человека, достойного уважения, и убеждены, что она оправдает наше доверие…

Не скрою, речь Михаила Кильдеева мне понравилась. И, выступая вслед за ним, я как прокурор поддержал основное положение и выводы общественного обвинения, которые, судя по реакции зала, разделялись если не всеми, то абсолютным большинством присутствующих.

Выступили адвокаты. Первым говорил тот, что защищал Грошина. Его предложение применить к Грошину условное осуждение было встречено гулом неодобрения.

Суд удалился на совещание, и сразу в зале стало шумно. О Грошине как будто забыли, но зато имя Харчевой не сходило с языка.

• Предыдущая
• 36/73
• Следующая