В моей руке – гибель - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 24

• Предыдущая
• 24/91
• Следующая

Катя почувствовала себя не в своей тарелке – ей особо не обрадовались и даже не пожелали это скрыть. Она тут же разозлилась на Мещерского: притащил сюда неизвестно зачем, поставил в неудобное положение…

– Розы отличные, – спокойно заметил Степан. – Деду? Не жаль мертвому такие? Лучше б мне подарила. Мне никто таких не принесет, если что, – спорить могу. Серег, хотел бы на свои похороны такую красоту?

Катя ощущала себя все скованнее: этот парень нес околесицу, и делал это явно специально. Когда у тебя траур по близкому человеку, так развязно себя не ведут. Это дурной тон. Она покосилась на собеседника: Базаров и одет-то был весьма затрапезно в какое-то некогда черное, а теперь полинявшее от частых стирок и солнца трико из хлопка. Дешевая толстовка туго облегала его великолепно развитые плечи, выпуклую грудь. Рукава были закатаны до локтей, и взору открывались полузажившие царапины и ссадины на загорелой коже.

– Нельзя ли розы положить в ведро или бочку с водой? – спросила Катя. – Хочется довезти их свежими.

Степан вроде бы и не слышал ее просьбы – они с Мещерским уже горячо обсуждали какой-то деловой телефонный звонок: то ли кто-то не позвонил, то ли позвонил не вовремя. Вообще с самого начала Кате показалось, что этот тип дал ей понять, что он ее в упор не видит. Правда, чуть погодя к ней подошел какой-то паренек тоже в выцветшем трико и предложил «позаботиться о цветах».

– Чаю хочешь? – спросил он, весьма быстро и бесцеремонно переходя на «ты». – Пойдем. Учитель сказал, чтобы я и о тебе позаботился.

Катя оглянулась: Мещерский и Базаров уже скрылись за углом жилого корпуса. «Учитель сказал…» – надо же… Когда они ехали в «Отрадное», военно-спортивная школа представлялась ей неким подобием казарменного плана: марширующие строем новобранцы, отрывистые слова команд, быть может, тренировки, которые она наблюдала на «экскурсиях для прессы» в учебке областного ОМОНа и в ОМСДОНе в Балашихе: сигание курсантов через заборы, битье кирпичей ребром ладони, показательный рукопашный бой. Однако на месте все выглядело иначе: каким-то доморощенным и вымершим. Тишина – вот что поразило Катю в «Отрадном» сразу же. Весьма необычное для сообщества молодых здоровых мужчин безмолвие: ни разговоров, ни смеха, ни шуточек.

Некоторых из школяров она узрела сразу же, как только они обогнули трехэтажку и вышли к полевой кухне. Все это были молодцы от девятнадцати и старше. На нее – существо в юбке, казалось, никто не отреагировал. Каждый сосредоточенно занимался своим делом, ни на кого не отвлекаясь, не обращая внимания. И дела эти были какие-то чудные.

Один тип, например, сидел в позе лотоса под березой. Перед ним стояло самое обычное туалетное зеркало, и он старательно раскрашивал себе физиономию. Никакой камуфляжной косметики – набора красок – Катя, однако, не заметила. Перед парнем лежали на траве клочья мха, какие-то листья, которые он старательно перетирал в ладонях, кучки земли, глины различных оттенков, кора и грибы-поганки – фиолетовые, страшные. Все это растертое, выжатое, тщательно разжеванное (парень на глазах у Кати разжевал одну из поганок и выплюнул сизую кашицу на ладонь) и использовалось для макияжа. Он наносил на лицо штрихи, затем стирал, затем снова наносил, каждый раз меняя тон и окраску.

Позади него на турниках, прибитых к деревьям, подтягивались крутые молодцы, одетые в жилеты цвета хаки. Их многочисленные карманы и отделения оттопыривались – видимо, тренирующиеся осложняли себе задачу грузом. Еще один тип застыл в стойке на руках, затем он начал выделывать какие-то сложные акробатические трюки, и продолжалось все это ужасно долго. Кате даже смотреть надоело. «Как у него кровоизлияние в мозг не произойдет, вот так вверх тормашками извиваться?» – подумала она.

На подходе к кухне она заметила и еще два необычных явления. Предмет и человека, который ее смертельно напугал. Предметом был пень весьма внушительных размеров, выкорчеванный из земли и водруженный на невысокий пригорок между двумя молодыми соснами, зеленые кроны которых образовывали над ним некое подобие шатра. К стволам сосен крепились два белых плаката с круглой эмблемой школы: черное поле, а в нем белый зигзаг молнии – те самые, которые Катя видела на груди тех, кто преследовал цыганенка. Перед пнем был водружен бронзовый треножник, из тех, что продаются в магазинах китайских товаров. В нем тлели какие-то угли. В небо уходила сизая струйка дыма, точно с жертвенника. А в гладкий полированный срез пня были воткнуты крест-накрест две финки весьма внушительных размеров.

Все это – молния на эмблеме, ножи, алтарь (а это был точно алтарь, водруженный на специально выбранном месте, потому что с пригорка открывался чудесный вид на Клязьму) – чрезвычайно не понравилось Кате. Вроде бы ни к чему нельзя было придраться, и вместе с тем… Вспомнились оскаленные собачьи морды на дороге. Она обернулась к своему спутнику, чтобы спросить, что означает подобная символика, как вдруг…

Она увидела чьи-то глаза. Они смотрели на нее снизу, из травы: холодный, изучающий взгляд. Катя отшатнулась, сердце дико забилось в груди. Человек, распластавшийся в траве, молча поднялся: темное трико, к нему прикреплен какой-то зеленый травяной камуфляж.

– Из-звините, – Катя попятилась. – Что это? – шепотом спросила того, кому «велели о ней заботиться».

– Ничего, – ответил тот равнодушно. – Маскировка. Задание на выдержку. Учитель называет это «замри, умри, воскресни». Нельзя шевелиться и менять положение тела несколько часов. Идем, только под ноги гляди.

«Тут гляди не гляди…» – Катя любопытно обернулась: воскресший сверялся с наручными часами-хронометром, словно проверяя себя. Возле полевой кухни Кате наконец-то предложили стул – точнее, чурбак, покрытый доской, и повар, или кто он там был, налил ей в пластиковый стаканчик из тех, что в ходу в «Макдоналдсе», душистого чаю, пахнущего мятой и еще какими-то травами.

Прошло минут пять. Катя прихлебывала горячий чай и обмахивалась сорванной веткой. Парило все сильнее. И ей в ее строгом черном платье было смертельно жарко. Она чувствовала, что выглядит нелепо, взгромоздившись на этот дурацкий чурбан, к тому же она боялась, что зацепится колготками за щепку.

– …Уэсиба[1] предупреждал: ученика сразу можно учить технике боя. Но пока он не обкатался до состояния шара, это делать бессмысленно, – из кустов на поляну вышли Базаров и Мещерский. Базаров держал в руках прямую полированную палку и постукивал ею по бедру. – Этим мы тут помаленьку и занимаемся, Серега: шлифуем углы, обламываем сучья. Обкатка не всегда, конечно, проходит гладко, не у всех… То, что ты видел сейчас, – только начало. Одна из ступеней, наверное, самая низшая. Стремления же наши гораздо шире. Видишь ли, ко мне приходят те, кто обычно уже знает, зачем они так поступают и за что платят мне деньги. С такими профи просто. Я их сразу предупреждаю: у меня добровольная диктатура. Кто не желает соблюдать мою дисциплину и мои требования – пусть катится. Тут разный народ – есть ребята из охраны, есть сразу после военного училища, есть сокращенные из десантников, есть бывшие спортсмены. Все приходят ко мне сами, и я им сразу же говорю: чьи вы там последователи и фанаты – Оямы[2] ли, Цунэхисы Такэмуры[3], Кодекса Бусидо или Чотоку Кьяна – мне все равно. У меня учатся моей азбуке с нуля. Владеть оружием и разными этими спецштучками вы пойдете учиться к другому учителю, в другую школу. После того как я научу вас правильно жить и ценить свою жизнь на вес золота в тех условиях, которые, возможно, встретятся вам на пути, что вы себе выбрали. Я говорю: во время военных действий, когда вы начнете…

– Ты так странно говоришь о войне, Степ, – перебил его Мещерский, извиняюще улыбавшийся Кате. – Словно она вот-вот начнется или уже началась.

Базаров кивнул повару, и тот налил им с Мещерским чая.

• Предыдущая
• 24/91
• Следующая