В моей руке – гибель - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/91
• Следующая

Только когда они подъехали к воротам циклопического, иначе и назвать-то нельзя было это гигантское сооружение, забора, огораживающего внушительных размеров участок, Катю осенило: да это же цыганская деревня. По области цыгане селились во многих районах компактно – целыми деревнями-родами. А тут еще и с размахом. Цыгане появились сразу и со всех сторон – из-за заборов, из-за углов недостроенных домов. В основном женщины и дети. Мещерский вытащил мальчишку из машины и понес к воротам, постучал. Прошло минуты две, калитка распахнулась, выскочили две молодые цыганки. Затараторили с мальчишкой на своем языке: видимо, он рассказывал впечатления. Затем он вывернулся из рук Мещерского, оперся на цыганок и на одной ноге заскакал к дому. Калитка захлопнулась. Мещерский повернул было к машине.

– Дэвушка, маладой человек, погодите, – из-за забора раздался раскатистый бас. – Падаждите, пажалста.

Снова словно сезам открылся – на пороге возник высокий благообразный старик цыган в наброшенной на плечи жилетке, подбитой серым каракулем.

– Зайдите в дом, пажалста. Будьте гостями, – пророкотал он подобно майскому грому.

– Извините, мы не можем, торопимся. – Мещерский вежливо начал отказываться. – Мальчик, кажется, просто ногу подвернул, это заживет. Нам ехать надо, извините.

– Минуту падаждите, сестра сейчас спустится. Вон уже спускается, – настаивал цыган.

И тут появилась… Катя еще никогда не видела таких чудовищно толстых женщин. Толстуха едва пролезала в калитку. Одета она была во все черное. Лицо ее, цыганское, смуглое, покрытое сеткой мелких морщин, как показалось Кате, хранило следы былой красоты: яркие черные глаза под тяжелыми веками, крупный, искусно подкрашенный рот, густые брови, волосы цвета воронова крыла, собранные в бабетту на затылке, смуглые толстые руки – в золотых кольцах. Этой женщине было от силы лет пятьдесят пять, и она производила царственное впечатление.

– Спасибо, дарагие, – цыганка наклонила голову. Это движение, видимо, заменяло ей по причине ее внушительных габаритов благодарственный поклон. – Мой внук – все, что у меня есть на этом свете. Худые люди есть везде. Как уберечь от таких? Трудно, очень трудно уберечь. Одной бедной старой Лейле никак невозможно. Но вот добрые люди и помогают.

Из-за ее необъятной спины вынырнула юная смуглянка, тоже во всем черном, с огромным крестом-медальоном на длинной золотой цепочке, с мельхиоровым подносом в руках. На нем две рюмки – хрустальная и красного богемского стекла.

– На дорожку. На здоровье, – толстуха с поклоном подала хрусталь Мещерскому, а «богему» – Кате. Мещерский (черт возьми, привык в своей Африке к туземному гостеприимству, подумалось Кате) не моргнув глазом хлопнул содержимое, крякнул довольно. Катя осторожно отпила глоточек: Бог мой, розовый мартини! И преотличный.

– Еще раз спасибо, дарагие, – голос цыганки был низок и мелодичен, как виолончель. – Внук – дитя сына – все для бедной старой Лейлы. Худые люди, очень худые люди кругом. Что делать? Бог помогает – посылает друзей. – Она бережно взяла Катю за руку. – Чем отплатить, милая?

– Спасибо, ничем. Рады были с вами познакомиться, – бормотала Катя. Ей внезапно показалось: где-то она встречала это лицо прежде, где-то видела – то ли по телевизору, то ли…

– В любой час приезжайте, приходите, дарагие. Дом открыт – стол накрыт, – цыганка улыбнулась. – Забота какая, хвороба, любовная заноза, поиски, дальние дороги, неизвестные пути… Лейла поможет, чем сможет. Тебе. И тебе, парень, – она улыбнулась и Мещерскому. – В любой день. В любой час.

– А знаешь, кто эта цыганка? – спросила Катя, когда они покинула цыганскую деревню. – Это ж Госпожа Лейла – сразу я должна была догадаться, а только сейчас вспомнила. Знаменитая подмосковная гадалка. Ее в «Третьем глазе» показывали. И наши в управлении про нее наслышаны: нет, ничего криминального – ни наркотиков, ни краж, сплошная ворожба. Она давно этим ремеслом занимается, только она прежде в Куркине жила, а сейчас вон куда перебралась. Домишко отгрохала – видно, с гонораров за колдовство и белую магию. Я о ней еще в университете знала: все девчонки, кто замуж собирался, сначала в Куркино гадать ехали к ней. А этот шкет, надо же, ее родной внук оказался, и за ним с собаками гнались эти базаровские…

– Как ты догадалась, что они из школы? – спросил Мещерский, нахмурившись.

Катя поведала, добавив:

– У меня бывают нежданные озарения. Часто мимо, а тут прямо в точку я со своей догадкой. Но, Сереж, это же прямо какое-то средневековье – травить собаками живого человека. Псовая охота… на цыгана. Знаешь, это чем пахнет, на что это похоже? Слушай, а вообще, что за тип этот Степан Базаров? Странные в его школе школяры, тебе не кажется?

– Приедем сейчас – разберемся. – Мещерский слыл человеком дела. – Да нет, это просто какое-то недоразумение. Хотя Степа… Насчет него Владимир Кириллович что-то нам с Вадькой намекал еще на похоронах, я, правда, значения не придал.

– На что его отец намекал?

– Да не помню я. Он с Вадькой в основном беседовал, я недалеко стоял. Какие-то осложнения после болезни… кстати, понятия не имею, чем и когда такой шкаф, как Степка, болел. А тебе Вадька, значит, ничего не рассказал?

Катя вздохнула: драгоценный В. А. не счел нужным проинформировать ее о проблемах своего знакомого.

– Половина одиннадцатого всего, а мы уже по уши в приключениях. Ох и струсила я там, на дороге, думала все, ты его сбил, – вздохнула Катя. – До чего ж ты, Сережка, влипчивый в неприятности. Кстати, что было в твоей хрустальной рюмашке?

– Водка.

– На дорогу смотри, не отвлекайся, пьяница несчастный. Погостили в цыганском таборе: выпьем за Сережу, Сережу дорогого… Странно, как со мной эта Госпожа Лейла попрощалась: «С тобой, милая, мы увидимся непременно». Что она этим хотела сказать?

– Наверное, то, что к гадалкам чаще всего ваш прекрасный пол путешествует, – улыбнулся Мещерский. – Нам гадать не о чем. И так давно все поняли и смирились.

Катя покосилась на него – ишь ты, Мещерский, воспрянул духом после ста грамм, окрылился, и, чтобы он не очень-то распускал язык насчет «прекрасного пола», ехидно заметила:

– Кстати, на твоем шикарном галстуке что-то, милый мой разиня, больше не видно той серебряной булавочки, о пробе на которой тебя так настойчиво спрашивали.

Мещерский ахнул и… Ахать – это все, что оставалось. Не поворачивать же было назад?

Полевой лагерь – для Кати это понятие упорно ассоциировалось с одним: запахом гречневой каши, сваренной на походном костре. И правда, в «Отрадном» этой самой гречкой весьма явственно попахивало. База отдыха располагалась в тенистом и сумрачном хвойном бору на берегу Клязьмы. Трехэтажный корпус со стеклянной пристройкой, где прежде помещалась столовая для отдыхающих, и одноэтажный особнячок – то ли бывшая медсанчасть, то ли административное здание – вот и все хозяйство. Сейчас обжитым выглядел лишь особнячок, а многоэтажка таращилась на лес, на реку слепыми пыльными окнами.

Базу окружал полуразрушенный кирпичный забор. Со стороны двора вплотную к нему лепилась сетчатая клетка-вольер. Там бегали собаки: овчарки, питбули, боксеры. Они встретили «Жигули» Мещерского оглушительным лаем. А больше вроде никто и не всполошился, не отреагировал на чужаков. Во дворе перед корпусом Катя увидела двоих парней – загорелые, босые и полуголые, они обливали друг друга из шланга.

Запах гречневой каши доносился со стороны реки. Когда Катя вылезла из машины, она увидела на берегу под старой покосившейся березой настоящую полевую кухню. Возле нее возился еще один полуголый парень, повязанный поверх пляжных «бермуд» фартуком. Его напарник – в тельняшке и подсученных до колен камуфляжных штанах – лихо колол дрова.

Степан Базаров появился неожиданно – точно из-под земли вырос.

– Ну, Серега, ты совсем рано. Договаривались с утра, а сейчас время уж к обеду, – заметил он, здороваясь с Мещерским за руку, и сделал вид, что только что увидел Катю. – Привет. Вот неожиданная гостья.

• Предыдущая
• 23/91
• Следующая