Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 42

• Предыдущая
• 42/107
• Следующая

Мещерский уже спускался в сад.

– Александр, прошу прощения, Марина Ивановна хочет, чтобы я проводил ее брата и господина Корсакова. Вы позволите?

Опер обменялся с ним и Кравченко рукопожатиями.

– А в качестве кого вы собираетесь сопровождать этих господ? – осведомился он ехидно, но вполне дружелюбно.

– Мы с Вадимом – напарники. Моя обязанность – охрана членов семьи Марины Ивановны, – не моргнув глазом соврал Мещерский.

– Ладно, валяйте. Только столько народу в мою машину не поместится.

– А мы на своей. За вами следом.

Опер только плечами передернул: хрен, дескать, с вами. Следуйте.

Сцена проводов походила чуть ли не на суриковскую картину «Боярыня Морозова». Только вместо саней-розвальней «несчастненьких» усаживали в «Жигули» и «Хонду». Корсаков был бледен, явно нервничал, но до расспросов не снисходил.

Алиса Новлянская при всех вдруг подошла к Звереву, обняла за шею, потянулась к нему. Он чуть отстранился, потом, помедлив, вынул изо рта мятную резинку, которую традиционно жевал. Алиса слабо ткнулась губами ему в губы – точно клюнула. Что-то прошептала – он улыбнулся снисходительно и снял ее руки.

– Ах, Лисенок-Лисенок, – шепнул он Мещерскому, когда они сели в «Хонду» Файруза (Корсакову Сидоров предложил ехать в своей машине). – В сущности, она еще девчонка совсем. Очень непосредственная, ласковая. Вы не находите – она истинный тип женщин Боттичелли?

– Я? Нет… как-то не нахожу, не знаю, – бормотал Мещерский, наблюдая, как Петр Новлянский схватил сестру за руку и с перекошенным злой гримасой лицом выговаривал ей что-то.

– А я понял это сразу же в галерее Уффици. Мы с Лисенком вместе часто туда заходили, когда ездили во Флоренцию. Ну взгляните же хорошенько, разве она не подлинная боттичеллиевская пенорожденная богиня?

«Понятно, чем ты этой девице мозги компостируешь, – подумал Мещерский. – И таким голосом эту ахинею плетешь, будто и вправду… А когда она на шее у тебя прилюдно виснет – брезгуешь. Сволочь ты, Павлин Иваныч. Обязательная сволочь!»

До отдела доехали быстро, а там…

– У нас тут ЧП небольшое приключилось: тараканов в здании морят. – Сидоров вел их не к самому отделу, а к какому-то покосившемуся флигельку на заднем дворе, пристроенному к милицейским гаражам. – Так что здесь нам придется с вами разговаривать.

– Это что ж, КПЗ ваше? Или как там это у вас называется – СИЗО? – с кривой усмешкой осведомился Зверев.

– Что вы, Григорий Иванович. Это наш паспортный стол. И участковые у нас тут находятся, когда сутки дежурят. А вот мой коллега, – Сидоров кивнул на поджидавшего их на крыльце молодца в форме. – Пройдите к нему в кабинет, Григорий Иванович. Да не волнуйтесь вы! Пара-тройка вопросиков всего к вам будет. А вы, уважаемый, – теперь Сидоров ослепительно улыбался Корсакову, – сюда, пожалуйста. В это вот помещеньице. А вы, будьте ласковы, – он отстранил рукой Файруза, – или в коридорчике обождите, а лучше на свежем воздухе. А еще лучше бы…

«Убрались к чертовой бабушке, – мысленно продолжил Мещерский. – Дудки тебе, Шурик».

– Пойдемте, Агахан, не будем настаивать, – Мещерский вежливенько повлек за собой упиравшегося секретаря. – Посидите в машине, а я потом пойду и все узнаю. Словом, Марина Ивановна будет в курсе всего, здесь происшедшего.

И действительно, выждав минут пять, он вернулся к флигелю. Открыл фанерную дверь на тугой пружине и очутился в коридоре, куда выходило шесть измызганных дверей. Оглянулся, ну и нищета! Характерная, впрочем, для большинства провинциальных кутузок.

На двери первого кабинета красовалась приколотая ржавыми кнопками бумажка: «Паспортный стол. Прием с 12 до 16 по понедельникам и четвергам, остальные дни – с 10 до 14».

– Вы не имеете права говорить со мной таким хамским тоном!

«Корсаков визжит. Уже. Что он там с ним делает? Лупит, что ли?» – Мещерский подкрался к двери, за которой теперь глухо бубнили два голоса. Поминутно озираясь, приник к ней ухом: что там происходит? Отчего любовничек так взвился? К сожалению, эта дверь, в отличие от входной, отличалась лучшей звукоизоляцией. Оставалось только переминаться с ноги на ногу и гадать, что творится в кабинете. А там…

– ВОТ, МИЛ ДРУГ, НАМ ВСЕ ИЗВЕСТНО. – Едва только они уселись – Корсаков на старый клеенчатый стул в узком закутке между подоконником и облезлым сейфом, смахивавшим на поставленный торчком гроб, а Сидоров за гладкий и пустой письменный стол с поцарапанной столешницей, – опер двинулся в лобовую атаку без всяких там вступлений и подходов, психологических комбинаций и логических ловушек, а по-простому, напрямик через лес и глухие болота: – Учти, чистосердечное признание и по новому УК – самое веское из смягчающих обстоятельств.

Корсаков потрясенно молчал.

– Ну? Усек? Тогда я слушаю вас внимательно, Дмитрий… – Сидоров достал из среднего ящика пухлый блокнот и полистал его. – Дмитрий Анатольевич, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года рождения, русский, образование высшее, уроженец города Люберцы Московской области, военнообязанный, постоянного места работы не имеет, а имеет профессию музыканта и музыкального критика – чудно, я о таких профессиях что-то не слыхал прежде. Ну да ладно, сейчас много всего нового… Ну? – он блеснул белозубой улыбкой.

– Что?

– Не понимаешь меня?

– Нет.

– Или отказываешься понимать?

– А что именно я должен понять? – Корсаков стиснул в кулаки крупные руки, костяшки его пальцев побелели. – Что вообще тут происходит? Объясните.

– А то происходит, что я возьму вот этот квиточек, – Сидоров снова потянулся к ящику, – видишь, это документик такой? Очень неприятный документик – протокол о задержании подозреваемого называется. Поставлю вот здесь сегодняшнюю дату, время – восемь сорок пять, твою фамилию, имя, отчество…

– Да за что меня задерживать?!

– А ты не знаешь?

– Нет и… и вы не имеете права мне тыкать.

– Не имею права, – Сидоров горько вздохнул. – А ты пожалуйся на меня. Давай-давай. Ну? Если желание сохранится… после суда.

– После какого суда? За что меня судить?!

– ЗА УБИЙСТВО.

– За убийство?! АНДРЕЯ?!

Сидоров кивнул. И тут его оглушил тот самый крик, который был слышен даже в коридоре:

– Вы не имеете права говорить со мной таким хамским тоном! Вы… вы что… совсем уже… совсем… Я не убивал его. Вы… да вы просто издеваетесь! Какие у вас доказательства есть, чтобы бросать мне в лицо такие обвинения? – Лицо Корсакова покрылось бисеринками пота. Крашеная челка упала на глаза, он отбросил ее, запустил руку себе в волосы. – Такие чудовищные нелепые обвинения?!

Сидоров молча наблюдал за ним.

– Значит,вы лично никого не убивали? – осведомился он.

– Простите, но мне дико даже обсуждать это… отвечать на такие вопросы! Я? – Корсаков подался вперед. – Почему вы именно меня подозреваете? Почему? Что я такого сделал?

– Разве в то утро вы не находились рядом с убитым, Дмитрий Анатольевич?

– С Андреем? Нет! Я же вам сказал тогда. Ну, не вам, а этой женщине-следователю, – Корсаков кусал губы. – Мы действительно собирались на озеро лодку ремонтировать. Еще с вечера договорились – за ужином все это слышали. Я утром встал пораньше. Ждал их за завтраком.

– Кого «их»?

– Андрея и Егорку – его брата. Мы втроем хотели идти. Андрей пришел, сказал, чтобы я чуть подождал.

– Снова подождали?

– Ну да, завтракали еще все, а Егора не было и…

– Его брата не было?

– Не перебивайте меня. – Корсаков произнес это тихо-тихо. Было видно, что от волнения и негодования он еле владеет собой. – Я не знаю, где он был, не видел его до самого обеда.

– Брата? Или самого Шипова?

– Нет, Андрея я видел. Вы еще к нам тогда приезжали за этими двумя – за Кравченко и Мещерским. Я видел, как Шипов с вами разговаривал у ворот.

– Это и я видел, – усмехнулся Сидоров. – Ну? Мы уехали, а ты… что ты стал делать потом?

• Предыдущая
• 42/107
• Следующая