Сон над бездной - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая

– Дышится легко… здесь, – Шагарин через силу улыбнулся. – Солнце… лето… Какой сегодня день?

– Восемнадцатое июня, Петр Петрович, – ответил Кравченко.

– Петя, да ты поднялся?! Ай, молодец! Но не рано ли? – с каменной галереи Верхнего замка их окликнул взволнованный Лесюк. Он курил сигарету и едва не выронил ее, увидев медленно шествующую по двору процессию. – Сейчас я к тебе спущусь, любый ты мой! А Лена-то где?

– Лена? Какая Лена? – прошелестел Шагарин.

– Ваша жена Елена Андреевна, – сказал Кравченко.

Грузный Лесюк скрылся с глаз, и не прошло и пары минут, как он уже спустился к ним.

– Петя, голова не кружится? Если что, я постоянную смену врачей здесь при тебе круглосуточно дежурить найму. А впрочем, якие такие лiкаря при таких делах… Такие дела знаешь что лечит? Горилка с перцем. Якую еще деды наши пили. И плевать на всех врачей и их рекомендации. – Лесюк заглядывал в лицо Шагарину. – Я думал, ты неделю в постели проваляешься, а ты прилететь не успел – и уже… Молодец, так и надо. Некоторые в шестьдесят пять детей вон делают девкам своим и жинкам молодым. А тут в твои-то годы, да чтобы с какой-то там поганой летаргией не справиться…

– С летаргией? – переспросил Шагарин (Кравченко по-прежнему вел его).

– Ну да, у тебя ж летаргия была, вроде обморока, забытья. Ты нас всех так напугал, Петя. Мы уж думали, все, хана. А тут такие дела пошли. Миколайчук звонил из Киева и Миклашенко, прямо на части меня, подлецы, рвали. На днях у них в Верховной Раде пленарное будет, потом комитет. Кворум никак не соберут. «Наша Украина» свою линию гнет, Москва свою, Киев свою, а ты…

– Это какая птица? – тихо спросил Шагарин.

– Где? – прерванный на полуслове Лесюк опешил.

– Вон там, – Шагарин указал на старую липу.

На ветке ее сидела черная птица с хохолком.

– Дрозд, кажется, певчий дрозд, – Лесюк тревожно заглянул в лицо Шагарину. – Петя, это… ты к себе вернуться не хочешь, прилечь?

– Да, я устал. Немного. Но здесь хорошо. Очень.

Кравченко медленно повел его к дверям.

– На лифте, на лифте поднимайтесь! – крикнул вслед Лесюк.

Мещерский что-то хотел сказать Илье, но того уже и след простыл.

– А вы с Петром Петровичем приехали? – спросила его Маша Шерлинг.

– Да, мы Елене Андреевне с переездом помогали.

– А что было с Петром Петровичем? – тревожно спросила девушка. – Илюшка какой-то бред болтал, я не знаю, что и думать. А мама моя… Мама сказала только, что он болел.

– Он болел. Маша, вы Илью возьмите под свою опеку, ладно? Вы, кажется, с ним дружите?

– Мы переписывались по Интернету.

– Ему сейчас трудно, Маша, но это пройдет. Вы его, пожалуйста, не бросайте одного, внимание ему уделяйте хоть немного.

– Хорошо.

– Вы здесь впервые?

– Да.

– Ну и как вам тут, нравится?

– Это мама захотела сюда приехать. Но здесь ничего. Ну ладно, мне заниматься пора, я пошла.

– К экзаменам готовитесь?

– Почти что, – девушка улыбнулась.

Она ушла. И через какое-то время в одной из гостиных Верхнего замка зазвучала ее скрипка. То, что эта девчушка, дочка богатых родителей, – вполне профессиональная музыкантша, стало для Мещерского новой неожиданностью.

До ужина они с Кравченко просто коротали время, валяя дурака. Сон (несмотря на сумбурную ночь перелета и перехода границы) как-то не шел к ним. Шляться по окрестностям, по всем этим горам и долам, тоже что-то не тянуло, все же сказывалась усталость. Комната, где их разместили, была просторной, но малость мрачноватой – толстые средневековые своды, хоть и прикрытые евроремонтом, подавляли тяжеловесностью. Потолок украшала кованая люстра – новая, но, видимо, сделанная по старым чертежам. Окно, больше похожее на бойницу, смотрело на запад. Как раз туда, где уже занимался закат. Кравченко курил, сидя на подоконнике. Было видно, что общение с Петром Петровичем Шагариным не прошло для него бесследно.

– Проводил его? – спросил Мещерский.

– Довел. Апартаменты у него что надо. Между прочим, он там один. У его жены своя спальня и гостиная. Елена наша свет Андреевна с мужем своим не спит.

– Они богатые люди, им не обязательно иметь одну супружескую спальню. – Мещерский потянулся за зажигалкой. – Знаешь, я на него смотрел там во дворе и… У меня из головы не идет одна вещь. Помнишь, что она говорила нам там, на вилле?

Кравченко выпустил кольцо дыма в потолок.

– Она говорила, что он являлся к ней каждую ночь все те семь дней, пока продолжалась эта самая летаргия.

– Ей просто снились ночные кошмары, Сережа.

– Кошмары? А как же тогда… Ну да, конечно, кошмары. А что же еще. Нельзя же утверждать, что это было что-то вроде попытки подать знак… Не с того света, он же не умер, а летаргически спал… но все же с той стороны.

– С какой еще той стороны?

– Не знаю, – Мещерский вздохнул. – А вообще-то что-то с ним здорово не так. Ты видел, какой у него взгляд? По сравнению с тем живчиком – политическим скандалистом, которого по телевизору показывали, – это совершенно другой человек. И адвокат его Шерлинг говорит, что он сильно изменился.

– Наверное, эта летаргия на психику как-то влияет. Интересно, мозг-то у него работал тогда? Сердце точно не билось, я проверял.

– Когда сердце не бьется, человека мертвым считают.

Они посмотрели друг на друга. Мещерский хотел было еще что-то добавить, но тут в дверь постучали, вошел Анджей и сообщил, что ужин будет в девять, Елена Андреевна просила быть, дресс-код вечерний – черные костюмы.

– К счастью, мы ехали на похороны, так что костюмы взяли, – резюмировал Кравченко. – Давай, Серега, переодеваться. Будем с тобой как «люди в черном», самая типичная униформа телохранителей класса люкс.

Ужин был организован на террасе, увитой диким виноградом. Горели свечи, возле гранитной балюстрады был накрыт шведский стол – аперитивы и закуски. Еще один стол был накрыт в центре террасы. Дежурили вышколенные молодые официанты. Смеркалось. Небо чертили ласточки. Общество собиралось к ужину неторопливо. Появились Шерлинги. На Лидии Антоновне было белое вечернее платье, видимо, она знала, что белый цвет ей очень к лицу, и предпочитала его всем остальным. Машу усадили рядом с Ильей – на нем тоже был черный костюм и даже галстук-бабочка. Напротив сел Богдан Лесюк. Мещерский только здесь за ужином рассмотрел его окончательно. Богдан был парнем хоть куда и явно знал себе цену. Впрочем, он был отменно воспитан и вежлив.

Его мать Олеся Михайловна и его красавица-тетка Злата Михайловна появились, как всегда, вместе. Мещерский снова был сражен их видом – Олеся Михайловна облачилась в черное шелковое платье от Шанель, ее сестра надела розовое от Виктор Рольф с умопомрачительным разрезом, открывавшим изящную загорелую спину. На шее Златы посверкивало колье от Тиффани из розовых, в тон платью, бриллиантов. Злата оглядела собравшихся, улыбнулась всем (в том числе и присмиревшим Мещерскому и Кравченко) королевской улыбкой и громко попросила официанта налить ей шампанского.

Шампанское в серебряных ведерках, набитых льдом, было «Дом Периньон». До этого ужина Мещерский пил его… да по пальцам случаи можно было сосчитать! А красное «Мутон-Ротшильд» урожая 77-го года, которое подавали к горячему, вообще не пробовал никогда.

Последними появились Андрей Богданович Лесюк, Елена Андреевна и… тут произошла маленькая заминка, все примолкли… и в сопровождении чешки-медсестры и Анджея на террасу, шаркая ногами, однако довольно уверенно вышел Петр Петрович Шагарин. Он один из всех проигнорировал вечерний дресс-код. На нем поверх пижамы был по-прежнему все тот же черно-желтый полосатый халат. Мещерскому вспомнилась сцена из какого-то фильма – там светское общество, собравшееся на бал, стало свидетелем такой вот эксцентричной выходки пьяного миллиардера. Шагарин тоже был миллиардер, судя по публикациям в «Форбс», но пьяным его не видел никто и никогда. Лесюк усадил его во главе стола, сам сел по левую руку от Елены Андреевны, украсившей по случаю ужина свою шею, как и Злата, бриллиантовым колье.

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая