Дамоклов меч над звездным троном - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 36
- Предыдущая
- 36/71
- Следующая
– Доброе утро, – тоном крошки-ангела поздоровалась с ним Маруся. Для завтрака на свежем воздухе она была одета в красный комбинезон. Лиля уговаривала ее не снимать капюшон – «Ушко больное, надует».
– Привет, – Кравченко выдавил из себя улыбку.
– Ты как гора, – сказала Маруся. – Как великан из сказки. А ты добрый?
– Я? – своим вопросом, она как и в первый раз поставила Кравченко в тупик. – Не-а, я злой. Я Бармалей.
– Тогда на, укуси меня, – Маруся доверчиво протянула ему ладошку.
– Не хочу, ты невкусная, – Кравчнко отхлебнул кофе – мать моя, командирша, видела б его сейчас Катя!
– Маруся, не вертись, – одернула ее Лиля. – За столом сыпать вопросами как из рога изобилия – неприлично.
– Как из чьего рога? – уточнила Маруся.
– Как из рога козы Амалфеи, вскормившей маленького Зевса, помнишь, мы с тобой мифы читали?
– Не рановато ей мифы-то греческие запоминать? – спросил Кравченко.
– Виктор Георгиевич считает, что античность – это наше все, – ответила Лиля. – Духом античности надо проникнуться с самого раннего детства. Это основа любого образования.
– Не знал, что Долгушин на античности повернут, – Кравченко потянулся за бутербродом. – Ну, это мода, наверное, новая. Кто-то в буддизм, как БГ, кто-то Каббалу штудирует, кто-то в монастырь на Соловки подается.
– Мода тут ни при чем, – прервала его Варвара. – А ты вообще разговорчивый тип, я еще вчера это заметила. И не слишком-то радеешь о своих прямых обязанностях.
– Кстати, а где Алексей Макарович? – поинтересовался Кравченко.
– Он у себя в каюте, – Лиля потупилась.
Кравченко глянул на нее с любопытством – после вчерашней сцены в рубке он пока еще не решил, как относиться ко всему услышанному.
Туман рассеялся лишь к полудню. Однако теплоход в путь не тронулся. Кравченко с борта осматривал окрестности. Пристань Кантемировские дачи располагалась в бухте, окруженной сосновым лесом. Берег был крутой, песчаный. На берегу вдалеке виднелся поселок. До водохранилища, как понял Кравченко, они так и не доплыли – оно было где-то там, впереди, за лесом и песчаной косой. Движение на реке возобновилось. Шли баржи – в Москву, промчалась «комета» из Москвы в Дубну. Пулей просвистел роскошный, белый, как снег, катер. А следом за ним, безнадежно отставая, мимо «Крейсера Белугина» пропыхтел серый буксир, обвешанный по бортам старыми покрышками. В общем, жизнь на реке вновь била ключом.
Била она ключом и на Кантемировской пристани. Место было вполне цивилизованное, радующее глаз предложением самых разнообразных услуг – пожалуйста, касса по продаже билетов на речной транспорт, рядом с причалом – охраняемая стоянка для машин. Тут же небольшой павильон – магазин «Тысяча мелочей», возле – уютная шашлычная.
Владелец ее – упитанный молодец в «адидасах», подрулив к пристани на новеньком джипе, рысью поднялся по трапу и тепло был встречен капитаном Аристархом. Было видно, что владелец – старый знакомец всей компании, не раз в прошлом получавший выгодные заказы на мясо-гриль и шашлыки. Вскоре шашлычная заработала на полную мощность – по пристани пополз щекочущий ноздри аромат жареного мяса.
Кравченко пригляделся к стоянке машин и – ба! увидел среди других авто знакомую белую «Тойоту» с разрисованными боками. Видимо, ее снова «вернули» Ждановичу какие-то неведомые его друзья, не поленились даже перегнать за шестьдесят километров. Рядом с «Тойотой» стоял старый «Форд» с тонированными стеклами и разбитой передней фарой. Кравченко не обратил на него внимания, и, как оказалось, – напрасно.
На «Крейсере» царила полнейшая идиллия – Маруся под присмотром Лили резвилась на палубе – бегала, прыгала, гонялась за павлином, который тоже был не лыком шит – то и дело оставлял на палубе известковые следы собственного протеста и жизнедеятельности. За павлином с тряпкой и шваброй ходил матрос – убирал. К пристани, ведя велосипед, спустился Саныч. Оказывается, он сошел на берег еще до завтрака, куда-то ездил, а теперь вернулся. За его спиной болтался тощий рюкзак. Кравченко до сих пор еще не сказал с этим парнем и пары слов. Вот и сейчас Саныч его просто проигнорировал, оставил велосипед на палубе, а сам скрылся в кают-компании.
Время словно остановилось. Часам к пяти, разомлев от сытного обеда с шашлыками и совершенно озверев от полнейшего безделья, Кравченко ушел к себе в каюту. Ему давно пора было позвонить Кате и на работу, в чугуновский офис. Катю он не застал, в офисе отметился и сказал, что заедет по возможности завтра – с утра. Это было опрометчивое обещание, давать его, находясь на какой-то дачной пристани, бог знает где, не следовало. Но Кравченко решил и на это пока забить – утрясется все и с основной работой.
Уже выходя, он заметил на столе что-то, прижатое перевернутым стаканом. Это была пластиковая карта – пропуск в ГЦКЗ «Россия». На карте отсутствовала фотография, вместо нее был пустой квадрат, а сверху значилось «Обслуживающий персонал сцены. Проход свободный».
Кравченко недоуменно повертел карту в руках, спрятал ее в карман, решив разыскать Виктора Долгушина, которого только утром видел мельком в рубке – испросить дальнейших инструкций, а так же объяснений по поводу этого странного пропуска.
Как вдруг…
Как вдруг все изменилось в мгновение ока. И от затянувшейся идиллии не осталось и следа.
– Да что ты мне говоришь?! Что я – слепой, глухой, больной, придурок недоразвитый? Или я не вижу, к чему оно все катится? В жопу, в жопу оно все катится – а ты замечать этого не желаешь. И мы все в жопе давно уже! Понял ты это или нет?!
Кравченко вылетел на палубу. О, этот голос он узнал бы из тысячи. Хриплое р-р-раскатистое «ЭР», такое в прошлом знакомое по концертам Алексея Ждановича в Горбушке, в Лужниках. «Во орет, как поет, – подумал на бегу Кравченко. – А вчера мямлил что-то как неживой в этом своем подвале авторской песни».
На палубе были все – Варвара, капитан Аристарх, Саныч, Лиля, Долгушин. Именно к нему, встревоженному и какому-то растерянному, и обращался Жданович. Он до пояса высунулся из окна своей каюты – опухший, всклокоченный, расхристанный, пьяный. Сквозь окно было видно, что в каюте царит страшный кавардак – все раскидано, разбросано – шторы сорваны, на столе рядом с койкой несколько пустых водочных бутылок. «Неужели он пил там с самой ночи, как мы приехали? – подумал Кравченко. – Черт, этого еще не хватало, а вроде ничего и не предвещало вчера…»
– Алексей Макарович, успокойтесь, я прошу вас, – отчаянно просила Лиля. – У вас же сердце больное!
– Сердце? А на черта мне здоровое сердце? Чтобы жить и дальше в этой вот сплошной жопе, которую вы реальностью зовете? Вот он – пацан всем доволен, – Жданович неожиданно ткнул в подоспевшего Кравченко пальцем. – Всем, вы только вдумайтесь! Комфорт любит, уют, порядок, стабильность… Господи, какая же жопа! Да промойте вы ему глаза хоть чаем, хоть купоросом! Витька, ты-то что? Как ты можешь все это переносить так стоически, так непрошибаемо? Ты говоришь – не понимаешь, не понимаешь что со мной? Да я погибаю, я задыхаюсь в этой жопе железобетонной, в этой вашей стабильности, в этой пошлости! Мне дышать нечем, кислорода мне не хватает – нормального Н2О! Двадцать лет назад было так же – казалось, все, проехали, пережили, переделали мир под себя. Нам по двадцать с небольшим тогда было. Что мы чокнутые были? Нет. Нам говорили – застой, и мы знали: это застой, жопа! Мы себе в кровь кожу обдирали, но пробивались сквозь этот железобетон, сквозь эту стену… Мы мечтали о свободе, мы боролись за нее – мы пели, мы сочиняли. Мы плевали на ранги, на регалии, мы не боялись ни черта, мы верили в свободу, верили в поэзию! Прошло пятнадцать лет – и где все? Во что мы превратились? Мы ходячие трупы, заплывшие жиром – трупы. Наша Прекрасная Дама Поэзия – мертва. Рок сдох. И все это – как нам говорят, вообще никому уже не нужно. Но если это не нужно – тогда… тогда что нам остается? Пить, трахаться, жрать, дохнуть от героина? Пойти убить кого-нибудь? Или самим застрелиться? Или вконец задохнуться в этой жопе с намертво перекрытым кислородом – в этой реальности, где никто никому не в силах уже сказать никакой правды, где все только жрут и потом борются с собственным жиром? Где скопились вот такие горы дерьма, как в твоих любимых Авгиевых конюшнях. И где некому уже расчищать это дерьмо, потому что мы – ты и я, мы обленились, ссучились, спились… И даже не видим, слепые, что здесь, в этой реальности нам уже нет места, потому что это царство сплошных Кирюшек Боковых и их вонючих выродков…
- Предыдущая
- 36/71
- Следующая
