Дамоклов меч над звездным троном - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 35
- Предыдущая
- 35/71
- Следующая
– Какая?
– Любовь-морковь, – Долгушин усмехнулся. – Ну все, выходим. Заметили, каким кромешным кажется мрак после прожекторов шлюза… Там всегда – свет, тьма. Сажа, белила. А ты плывешь где-то по середине…
– Почему вы нигде не выступаете, Виктор? – спросил Кравченко. – Неужели предложений нет? У вас? Не верю. Вон «Нашествие» летом было. Бутусов выступал и с «Наутилусом» и так, сольно. Я по телику видел – даже пожалел, что я не там. Здорово. Половина народа-то съехалась, чтобы золотой состав снова услышать. А вас бы… Ваш «Крейсер» знаете как бы встречали? А вас не было. Как же это так? Почему?
– Вы совсем как наша Варя, – сказал Долгушин. – Я тронут вашими словами. Приятно, когда тебя еще помнят, особенно молодые. Но… это все ушло. Совсем. Закончилось. Я подвел черту. Начинать все заново в сорок три года нереально.
– Вы говорите, как преподаватель вуза – тронут, все ушло…
– Если б я сразу матом послал, было бы понятнее? – усмехнулся Долгушин.
– По крайней мере, кому-то показалось бы, что вы прежний.
– Прежний? – Долгушин облокотился на борт, – Иногда я думаю – на что я потратил двадцать лет своей жизни? Сейчас-то у меня совсем, совсем другие интересы.
– Бизнес? – спросил Кравченко, – Ну да, конечно, покупка теплохода, туристические прелести средней полосы. Бабки, наверное, неплохие это за сезон приносит, особенно если иностранцы зафрахтуют. Потом в Питере ресторан прикупите.
– Ресторан? Вы опять как наша Варя. Это ее слова: «Не хочешь выступать, покупай ресторан», – Долгушин выпрямился. – А что, это разве плохо, Вадим?
– Да мне все равно, – Кравченко пожал плечами. – Вот кореш мой и напарник Серега, фанат ваш в прошлом преданный, тот, наверное, загрустил бы, узнав о таких ваших намерениях.
– Да нет никаких намерений. Честно сказать, меня сейчас занимает совсем другое. Дочка вон у меня… Прямо не знаю, как быть.
Эту фразу Долгушина Кравченко не понял. Он остался один на палубе. Долгушин покинул его. От мокрого бетона шлюза тянуло стылой сыростью. Кравченко глубоко вздохнул. Ночь. Рваные клочья облаков в небе. Железнодорожный мост. И вдруг – грохот, лязг – по мосту огненной гусеницей – скорый поезд. Кравченко смотрел верх – вот она теория относительности в действии: поезд мчится, берега проплывают мимо, а мы вроде стоим и ни с места. Только плеск воды за кормой, серая пена. Куда плывем? Где бросим якорь? Что предстоит увидеть завтра утром, из окна каюты – какие осенние леса?
Напоследок перед сном ему захотелось зайти в рубку. Пусть это и двухпалубная калоша, переделанная из старого буксира, но все же корабль. А быть на корабле и не увидеть, не ощутить в руках своих штурвал – грешно.
Он поднялся по трапу. Хотел постучать в дверь рубки, но вдруг услышал приглушенные голоса – мужской и женский. Значит капитан Аристарх не один, с ним дама?
– Лиличка, ты никак не хочешь меня понять…
Кравченко замер – Аристарх, и эта маленькая няня – стойкий оловянный солдатик.
– Прекрасно я вас понимаю.
– Добра я тебе желаю. Добра и счастья, поэтому и говорю – что ты делаешь, опомнись. Как ведешь себя? На глазах у всех так унижаться. И перед кем? Бегаешь за ним, как дворняжка… Больно смотреть, сердце разрывается.
– А вы и не смотрите, кто вас заставляет?
– Да подожди ты? Куда? Я ж, Лиличка, не в обиду тебе, не в оскорбление… Не смотрел бы я на все это ваше с ним, да не могу… Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.
– И поэтому дворняжкой меня называете? – Голос девушки Лили был тихим, равнодушным.
– Да не цепляйся ты к словам-то! Мне, может, еще хуже, чем тебе, когда я это говорю… А не сказать я не могу. Ты должна понять – ты роняешь себя, ты… что ты на меня так смотришь? Ты что?
– Мне иногда кажется…
– Что тебе кажется? Ну что?
– Добра вы, может, и желаете, только не Алексею… не Алексею Макаровичу. Остерегаться ему вас надо. А значит, и мне.
– Ну что ты городишь, Лиля? Леху Ждановича я знаю больше, чем тебя. И про него самого, и про баб его многое мог бы тебе порассказать…
– Спасибо, не нуждаюсь.
– А зря. Дураки только на своих ошибках учатся, умные на чужих. Жестокий он к бабам человек – понимаешь ты? Не женится он на тебе никогда – понимаешь ты? В лучшем случае сойдешься ты с ним, забеременеешь. А потом он тебя бросит, как бросал на моей памяти многих. Ты знаешь, какие у него бабы были? Королевы. Шведка одна – вообще модель, богатая. Он и ее бросил. А ты… Ну что такое ты? Ну, ты, Лиля, молодая – да, в этом твоя сила пока. На мужиков определенной категории, вроде меня, например, как ударная волна это действует. Но ему-то, Лехе и молодость твоя – до фени.
– Ну и пусть. Пустите, мне к Марусе надо.
– Да спит Маруся без задних ног! Ишь ты, вчера про девчонку даже и не вспомнила, когда с ним на машине рванула, а сейчас…
– За что вы его так ненавидите?
– Я Леху ненавижу? Да много чести мужику. Что ты болтаешь?
– Нам всем надо быть с вами осторожными, вот что, – сказала Лиля совсем тихо.– Я не знаю еще почему, но я чувствую…
– Ты что, боишься меня?
– Нет, пустите, отпустите мою руку, я ухожу.
За дверью послышалась какая-то возня, сдавленный возглас, затем Лиля вылетела из рубки и, едва не сбила Кравченко с ног. Быстрые шаги ее затихли, и только тогда Кравченко, постучав в дверь, вошел.
– Разрешите на ваше хозяйство взглянуть, Аристарх?
Капитан Аристарх Медведев медленно обернулся. Казалось, его мощная медвежья фигура подавляет в тесной рубке все пространство, все предметы. Впереди вновь замаячили прожектора шлюза.
– Можно мне тут с вами побыть, пока в шлюз входим, швартуемся? – повторил Кравченко, – Я не помешаю?
Капитан Аристарх, словно, и не слышал его просьбы. Он был здесь, на своем капитанском месте, у штурвала, и вместе с тем далеко-далеко.
После шлюза Кравченко вернулся в свою каюту. Остаток ночи он проспал как убитый и не видел никаких снов. А утром, выглянув на палубу, окунулся в туман, как в молоко.
Белая мгла. На расстоянии вытянутой руки уже ничего не видно. Теплоход стоит. Гудок, еще один, еще – два коротких, один длинный. Голоса где-то там, на корме…
Кравченко принял душ, привел себя в порядок. Эх-ма, на часах половина десятого – где мы, в какой акватории? Что поделывает проблемный клиент? Ему представлялось, что стоит их «Крейсер Белугин» где-нибудь посреди огромного, как море, водохранилища. А оказалось, что стоят они возле пристани Кантемировские дачи, примерно в шестидесяти километрах от Москвы. Об этом сообщил один из матросов – вынырнул, как из ваты, из тумана, удовлетворил любопытство пассажира и снова пропал, будто испарился.
На корме, в самом тихом, защищенном от ветра месте завтракали – был накрыт самый обычный садовый стол, стояли стулья из белого пластика. На столе были термосы с горячим кофе, пакеты с соком и молоком, холодные вчерашние котлеты и гора бутербродов. За столом Кравченко застал лишь Варвару, Лилю и дочку Долгушина Марусю. Кроме них на палубе издавала самые разнообразные крики, прыгала, ползала всякая живность: в большой клетке дышали воздухом два зеленых попугая-кореллы, рыжий кот смачно лакал молоко из блюдца, между ножками стола блуждала заторможенная черепаха. А со спинки стула, взгромоздившись на нее как на насест, презрительно наблюдал за всей этой утренней суетой уже однажды виденый Кравченко павлин по фамилии Кукин. Он первый заметил, что в полку завтракавших прибыло – издал свой протяжный мяукающий крик и… распустил хвост.
Кравченко застыл – если это был не восторг, то что это было, скажите? Эта глупая, смешная райская птица… На фоне тумана ее глазастый изумрудно-золотой веер-хвост смотрелся просто фантастично.
Представить прежнего Виктора Долгушина рядом с этой птицей было невозможно. «Павлины, говоришь», – хмыкнул Кравченко, но… Что лукавить, если павлин и являлся новым символом «Крейсера Белугина», то символ этот лично ему, Кравченко, вполне подходил. Пусть все это на фоне тумана и попахивало отпетым кичем, но все-таки какая-то своеобразная неуловимая прелесть в этом была. Прелесть, плесень, дурман, разложение, распад, декаданс – короче полный п….ц! – подумал Кравченко и принял из рук заботливой Лили чашку крепкого кофе.
- Предыдущая
- 35/71
- Следующая
