Меч Тристана - Скаландис Ант - Страница 37
- Предыдущая
- 37/104
- Следующая
– Нет, – сказала Мария неожиданно строго. – Успокойся, Ваня, ты просто устал, не говори больше ничего, в таком состоянии не стоит ничего говорить. Я люблю тебя, это самое главное. И если ты любишь меня, молчи сейчас, Ваня.
И она тихо-тихо, нежно-нежно поцеловала его в щеку. И он сказал только два слова:
– Хорошо, Маша.
А потом добавил:
– Я тоже люблю тебя и верю тебе. Можно я посплю?* * *Несколько следующих дней они приходили в себя. Изольда снова спала на королевском ложе, а занимались ли они любовью, история умалчивает. Бригитта была сама любезность и исполнительность, и королева стала с нею ласкова, как никогда. Тристан же отчаянно и самозабвенно занимался всеми видами спорта, доступными историческому периоду середины десятого века. И занимался не только с молодыми баронами, стремящимися как можно скорее выбиться в рыцари, но и… с Бригиттой, изъявившей желание освоить некоторые мужские навыки, в частности стрельбу из лука и рукопашный бой, а крепкими мышцами и выносливостью природа ирландскую девушку не обделила. Это были очень приятные занятия, безо всякого секса, кстати, так – с легким налетом эротики.
В общем, в какой-то момент и Тристану, и Изольде, и Бригитте показалось, что все у них опять отлично. Даже у поганых баронов типа Гордона или Денейлона подозрения нехорошие начали потихоньку рассеиваться: не на чем было ловить молодых любовников.
И вот однажды им стало уж слишком хорошо. В лесу, на небольшой поляне, во время охоты, судьба распорядилась остаться без свидетелей троим: Тристану, Изольде и Бригитте. Они соскочили с лошадей и носились друг за дружкою, как дети, в пятнашки играли. Тристан споткнулся вдруг, упал на спину и зацепил обеих девушек, увлекая за собой. Красавицы упали в его объятия и разом почувствовали, что их – всех троих сразу! – тянет друг к другу. Видать, капли-то со дна кувшина действовали все-таки!
Они поняли все по глазам, без слов. Молча поднялись, дрожа от сильного и пугающего чувства – предвкушения небывалой любви втроем. И наконец Изольда предложила:
– Расскажем ему?
Бригитта кивнула, облизнув влажные губы быстрым язычком.
И они рассказали.
Вот что узнал Тристан. Уже четыре дня девушки предаются по ночам радостям лесбийской любви. Озорница Бригитта давно мечтала перепробовать все на свете, в том числе и воспетую эллинкой Сафо однополую женскую любовь, а Изольда после чудовищной попытки убийства испытывала к любимой камеристке чувство неискупимой вины пополам с небывалой нежностью, переходящей в плотское влечение. В общем, этого не могло не случиться, и новые ощущения понравились им сильнее, чем можно было ожидать, особенно Маше. Мягкая, теплая, тихая «розовая» страсть так расцветила ей унылое, мрачное и грубое существование в примитивном мире раннего средневековья, что она уже и не мыслила, как теперь сможет жить без таких удивительных ласк.
В общем, Тристан все понял и пришел в восторг от сделанного ему девушками безмолвного предложения. Похмелье его давно миновало, опять хотелось всего, хотелось нового, разного, острого. И уже в следующую ночь случилось у них то, что на языке целомудренных христиан именуется свальным грехом.
Они познали это и были счастливы.
Изольда потом сказала Тристану, когда они остались вдвоем:
– Помнишь, ты назвал себя менестрелем Тантрисом? Я тогда очень смеялась над этим прозвищем. Звучит ведь как «тантрист». Знаешь, кто такие тантристы? Ну, если не знаешь, всерьез объяснять долго. Скажу только, что это такая как бы секта в Индии. И в числе прочего занимаются они культовым групповым сексом. Оправдал ты имечко свое.
– Культовым, говоришь? Значит, во славу Господа? – решил уточнить Тристан.
– Ну, у них там не совсем Господь Бог, в нашем понимании, но примерно так. Трахаются ребята прямо во храме.
– Что же, думаю, правы твои тантристы. По-моему, все, что приносит людям радость, – богоугодно. А мы все трое любим друг друга. Это такое счастье!
И они действительно были счастливы.
Но недолго.
Стоило ли удивляться, что именно Бригитта первой отказалась участвовать во все более раскованных сексуальных играх? Все-таки она была христианкой, а не буддисткой тантрического толка. Бригитта даже никогда не читала газету «СПИД-инфо», не листала «Икс-мэгэзин» и не смотрела итальянской порнухи с Илоной Сталлер. Вот так, безо всякой теоретической подготовки – и сразу группен-секс! Это было что-то запредельное для ирландской девушки десятого века, воспитанной в раннекатолическом духе. А потому было ей знамение: явился во сне Святой Патрик, покровитель острова Эрин, и грозил вечным проклятием, если она не прекратит тотчас же навлекать на себя гнев Господний греховными действиями.
И она прекратила. В одночасье. Да так затосковала, бедняжка, что попросила у королевы отпустить ее в монастырь. Прекрасная Белокурая Изольда плакала, но она была все-таки добра и не смогла отказать любимой рыжей камеристке, с которой так много было связано в ее жизни.
И Бригитта ушла однажды в ненастный день, надвинув темный капюшон на свою огненную шевелюру, прошла по двору, вскочила на лошадь, и вскоре фигура ее потерялась в дождевом тумане.
Тристан грустно пошутил:
– Представляю, как быстро она обучит лесбиянству весь монастырь.
– Дурак ты, – сказала Изольда. – В древних текстах об этом ни слова нет.
– Зато Джованни Боккаччо напишет очень цветисто веков через пять.
– Через четыре, – автоматически поправила Изольда.
– Ну, через четыре. Вот вернемся в Москву и почитаем.
– В какую Москву? – встрепенулась Изольда.
– В нашу Москву, – сказал Тристан и посмотрел на любимую.
Ливень зарядил основательно, и было непонятно, это слезы или капли дождя стекают у Маши по щекам.
На этом заканчивается
первая часть новейшего скеля
о Тристане и Изольде.
Мезолог[1] первый,
или прим-скель
пополам
с рем-скелем
Они бежали вдвоем по лугу, и было им очень хорошо. Потом упали в траву и стали молча смотреть на небо. Ни о чем не надо было говорить. Ветер легонько шевелил траву и приносил издалека запах можжевеловой хвои и цветущего хмеля. Над головой покачивались высокие былинки, метелки вереска и конского щавеля, а совсем близко, если чуть повернуть голову, пестрели яркими пятнышками веселые желто-лиловые башенки. Маша приподнялась на локтях и увидела, что их вокруг много-много. Как будто она оказалась вдруг посреди моря, катящего издалека свои лимонно-фиалковые волны.
– Ты помнишь, как называются эти цветы? – спросила она.
– По-латыни? Melampyrum nemorosum.
– Ни фига себе! Тоже красиво. А по-нашему-то как, помнишь?
– Конечно, помню, – кивнул он. – Марьянник, или иван-да-марья. Семейство норичниковых.
– Каких-каких? Слушай, кто тебя ботанике учил? Ведь не в школе же такое дают.
– Разумеется, не в школе. Это один местный знахарь…
– Стоп! – Она словно проснулась. – Мы с тобой говорим по-русски. А местный знахарь – это кто?
– Знахарь был эринский. Кажется, он называл себя Кухулином.
– Слушай, а где мы? – встревожилась она еще сильнее.
– Мы? На совершенно замечательном летнем лугу. Среди цветочков.
– Я тебя серьезно спрашиваю. – Она надула губки.
– А меня остальное не интересует. Главное, что мы вместе, погода отличная и нам хорошо вдвоем.
– Ой! – новый всплеск удивления. – Что это за хламида на мне?
– Это блио, – пояснил он, – верхняя одежда типа плаща, равно мужская и женская.
– Да хоть в каком мы веке?
– А вот это тем более не важно! – улыбнулся он. – Расскажи мне лучше, что тебе снилось сегодня.
– Расскажу. – Она прикрыла глаза и задумчиво покивала. – Представляешь, такая ахинея!
– Рассказывай, рассказывай. Сны – всегда ахинея.
– Ну так вот. Привиделось мне, будто к нам сюда, в лес, нагрянул Марк вместе с этими бородатыми здоровяками, ну, Рыцарями Круглого Стола. А мы с тобой как будто в лесу жили, – пояснила она, и он вздрогнул от этого «как будто», но ничего не сказал, а продолжал слушать. – Окружили нас, и Марк начал выступать, мол, как же тебе не стыдно, Тристан, ты, мой любимый племянник, позоришь меня перед всей Логрией и лично перед товарищем Артуром, увел у меня жену, понимаешь, да и увел-то черт знает куда: ни печки, ни бани, ни постели нормальной, живете, понимаешь, в какой-то пещере, как бомжи, прости Господи!
1
Если существует пролог и эпилог, то бишь, в переводе с греческого, предваряющее и завершающее слово, отчего не быть мезологу, то есть слову промежуточному, помещенному в середине книги? Ирландская же традиция разделения на основное и дополнительное повествование к этому месту нашего рассказа нарушается слишком уж явно, что и хотел подчеркнуть автор в названии своей столь необычной главки.
- Предыдущая
- 37/104
- Следующая