Битва за смерть - Синицын Олег Геннадьевич - Страница 46

• Предыдущая
• 46/64
• Следующая

Алексей не мог поверить, что старшине лишь двадцать шесть. Всего на семь лет старше, а выглядел так, словно всё повидал на свете. Впрочем, так и было. За пять месяцев заслужить уважение роты, покрыть грудь орденами, заставить называть себя по имени-отчеству как бывалого командира может только редкого мужества и героизма человек.

– Что вы знаете о язычестве на Древней Руси? – спросил Калинин.

– Ничего, – откровенно признался Семен Владимирович.

– Язычество… страшное слово в нашем представлении. Ведьмы, пляски возле костра, человеческие жертвоприношения… Так вот, эти представления не верны в корне. Язычество – огромная традиция и культура русского народа, которая намеренно была уничтожена и выдавлена официальным христианством, в том числе – православной церковью. Древнее язычество было намного гуманнее существующих религий. Ведь посмотрите! За то, что люди сохранили свою прежнюю веру и не изменили взглядов, их объявляли ведьмами и сжигали на кострах. А ведь ведьма – такой же служитель своего бога, как и церковный священник.

Язычество во многом более прогрессивная религия. Христианство склонно призывать граждан слепо «не думать, а верить». Язычество, напротив, призывает «думать, а не верить», согласно древней народной поговорке: «Блажен, кто верует, а силен, кто ведает».

Алексей на миг замолчал, пережидая вспышку боли в обожженной ладони.

– Язычеству свойствен политеизм, многобожие. Верховным богом являлся Род – создатель мира и прародитель остальных богов. Он владеет книгой судеб, про записи в которой говорят, что «на роду написано». Он никогда не вмешивается в конфликты, а лишь следит за тем, что творят молодые боги. Существовало множество других богов, отождествляемых с соответствующими силами природы, но основой всей религии являлось классическое противостояние светлых и темных сил, от лица которых выступали Белобог и Чернобог. Они родные братья, но постоянно сражались между собой. Первый – бог света, добра, удачи, в его честь были праздники, игры и веселые пиры. Второй – полная противоположность, бог зла, разрушения и тьмы. Жертвы ему приносились страшные. Человеческие жертвы. Чернобог обожал войну. Это самый темный и самый кровавый из всех славянских богов… Самый черный…

Калинин прервал рассказ, пораженный внезапной догадкой. По спине пробежал неприятный холодок.

– Мама родная… черная луна…

– Послушайте, Алексей Витальевич, довольно ночных сказок.

Калинин судорожно сглотнул:

– Знаете, я думаю, что знак на небе не случаен.

– Даже слышать не хочу о том, что он означает вашего Чернобога! – мрачно заявил Семен Владимирович.

– Означает Чернобога, – задумчиво произнес Калинин. – Но мне почему-то кажется, что лес ему не принадлежит. Здесь нет его символов. Нет его черного цвета! Лес принадлежит другой силе.

– Всё! Довольно! – произнес старшина. – Ложитесь-ка спать!

И с этими словами он прислонился спиной к стволу березы. Калинин с пришибленным видом остался возле догорающего костра. Он некоторое время отрешенно смотрел на пламя, теряясь в неожиданных предположениях, сделанных только что. Затем тряхнул головой и повернулся к старшине:

– Скажите, Семен Владимирович, почему вы недолюбливаете Штолля?

– Разве? – спросил старшина, не открывая глаз.

– Мы вместе попали в переплет. Одна беда нас объединяет. Нет смысла делиться на своих и чужих.

Старшина открыл глаза.

– Видишь это? – спросил он, показывая самое обычное треугольное письмо. Сложенный тетрадный лист, исписанный родной рукой, с указанием номера части и фамилии. Самый простой способ без всякого конверта отправить письмо на фронт. – Пока у меня в кармане это письмо, пока я жив – я не смогу есть с фашистом из одного котелка! Это письмо всегда зовет меня в бой. Это письмо, прочитав которое я пойду в атаку без грамма спирта! Это письмо от моей жены…

Калинин напряженно смотрел на старшину.

– Что же там написано? – спросил он.

– Читай! – Старшина вдруг начал разворачивать треугольное письмо, протягивая его Алексею.

– Я не читаю чужие письма. – Семен остановился.

– Жена пишет, что, когда она и мой трехлетний сын Володя эвакуировались в октябре из Москвы, эшелон попал под обстрел «Юнкерсов».

Он горько усмехнулся:

– Они прокладывали углы вагона подушками, надеясь остановить пули… Очередь прошила вагон через крышу. Мой единственный сын Володенька был убит.

Калинин беспомощно уставился на старшину, не в силах произнести ни слова. Напрасно он затронул эту тему, расшевелив в душе Семена терзающую его, но тщательно скрываемую боль.

– Не может психически здоровый летчик расстреливать поезда с беженцами, – говорил старшина. – Не может нормальный солдат вешать жителей захваченной деревни. Немцы – это садисты, они – нация больных!

– Не все… – начал Алексей.

– Не пытайся меня переубедить, – резко оборвал его Семен Владимирович. – Для меня фашисты навсегда останутся существами, недостойными называться людьми. Ты не представляешь, как я был счастлив, когда мы обнаружили в снегу трупы немцев!

Считая разговор оконченным, старшина отошел от костра, и Калинин больше не видел его гневного взора. Алексей отрешенно поглядел на тлеющие угли.

Вирский и Смерклый быстро пробирались по темной просеке. Фрол не ведал, что творилось в душе подельника, но сам был смертельно напуган. Ранее мертвый лес теперь наполнился странными звуками. Слышался скрип деревьев, раздавались непонятные шорохи. Один раз до ушей Смерклого донесся короткий звериный вой. Вирский словно не замечал всего этого, упрямо двигаясь вперед и вперед.

После того как они оставили роту и отдалились от нее на полкилометра, по лесу прогремел страшный грохот и утопающий в нем треск деревьев.

Вирский остановился и посмотрел на Фрола.

– Что там произошло? – с ужасом спросил крестьянин.

Вирский ухмыльнулся. Он уже забыл, что такое шапка. Его шинель неизвестно когда в последний раз застегивалась на пуговицы.

– Он был прав! – ухмыльнулся Вирский.

– Кто?

– Зуд в руках уменьшился, но не прошел совсем.

– Что там случилось? – съежившись от страха, снова спросил Смерклый.

– Значит, кто-то остался жив, – не слушая, продолжал горбоносый солдат.

– О чем ты говоришь?! – закричал Фрол. Вирский неспешно перевел взгляд на крестьянина:

– Твои обидчики мертвы. Почти все. – Смерклый отпрянул от сумасшедшего:

– Ты брешешь! Я отомстил только поганому хохлу! – Вирский захохотал:

– Ты отомстил всем, кто смеялся над тобой!

– Я не хотел этого! Что там случилось?

– Какая разница! Неужели ты недоволен?

Они двинулись дальше, прочь от того страшного места, где Смерклый заманил Приходько в колдовскую западню.

В какой-то момент стало чуть светлее. Фрол поднял голову и увидел, что над просекой висит темная луна, изнутри лучащаяся непонятным черным светом. Вирский едва взглянул на нее и, нисколько не удивившись, продолжил путь. Фрол же с изумлением и страхом разглядывал странный черный шар на небе. Может, он зря так поступил, что оставил роту и отправился в лес за безумным солдатом?

Он вдруг спросил то, что нужно было узнать с самого начала:

– Куда мы идем?

Вирский, шагая впереди, промолчал. Фрол сжался. Может, вернуться обратно к красноармейцам? Никто же не знает, что Приходько погиб по его вине. Но ведь Фрол не виноват! Приходько сам напросился. А Смерклый лишь постоял за себя.

Впрочем, куда возвращаться? Ведь, как сказал Вирский, от роты почти ничего не осталось. Кто составляет это «почти»?

– Куда мы идем? – снова спросил он Вирского.

– Мы должны добраться туда раньше Калинина.

Значит, молодой лейтенант выжил. Но откуда Вирский знает об этом? Смерклый втянул голову в плечи.

– Куда мы идее-е-ем? – жалобно протянул он.

Вирский вдруг обернулся. Шинель распахнулась, воротник гимнастерки был раскрыт. В темном матовом свете странной луны Фрол с ужасом обнаружил, что шея и грудь Вирского покрыты таким же черным мазутным пятном, что и запястья.

• Предыдущая
• 46/64
• Следующая