Могила Бешеного - Ширянов Баян - Страница 34

• Предыдущая
• 34/76
• Следующая

Остаток ночи Тихон не сомкнул глаз, сказалось нервное напряжение. Ответного хода со стороны Бешеного он не боялся, тот был слишком потрясен случившимся, чтобы что-то предпринять. Да отрядным пидорам было дано задание проследить за своей новой товаркой, чтоб не натворила чего лишнего. Коростылев думал о воле. За несколько месяцев за решеткой он настолько свыкся со своей ролью заключенного, что перенял образ мышления зеков и теперь, даже в мыслях, называл окончание задания откидоном. Прошла утренняя проверка. Говорков, как опущенный, во всех смыслах этого слова стоял вместе с «девками» чуть поодаль от отряда. От его былого лоска не осталось и следа. А когда он, по старой привычке, попытался после построения уйти в секцию, к нему подбежал Романыч и тычками погнал вместе со всеми, приговаривая:

– Чо, самый блатной? Давай, давай! Топай! Тебя на промке опилки ждут! Увидев такое унижение одного из авторитетов зоны, к бугру чинно подошли двое блатных. Сперва они держались очень агрессивно, но, после нескольких слов Романыча, утихомирились и так же не спеша пошли обратно, переговариваясь на ходу и удивленно покачивая головами. Краем глаза Тихон наблюдал за этой сценой. Он не слышал разговора, но, по реакции блатных, понял, что вступаться за Бешеного не будут. Если уж отпидорасили – это навсегда. Позавтракав, Коростылев вышел из столовой и стал свидетелем заноса Говоркова на промзону. Его глаз заплывал от свежего синяка, а двое пидоров держали Савелия за руки, чтоб не убежал. Говорков поджал ноги, и его приходилось почти что нести. Романыч отстранил пидоров и дал Бешеному импульс, впаяв ногой по заднице так, что бывший блатной влетел на рабочую зону. Не какое-то мгновение Тихону даже стало жалко Бешеного, но тут же перед глазами появилось лицо умирающего Китайца, и Коростылев, поморщился, отгоняя сочувствие к убийце. В секции Тихона уже поджидал завхоз. Он напомнил Коростылеву, что надо сдать матрас. Скатав постель, Карась отнес ее к кастеляну зоны. Бегунок уже был подписан и проштемпелеван во всех графах, баул собран, и оставались лишь томительные часы до официального освобождения. Ровно в десять по лагерному радио прозвучало объявление:

– Осужденным Карпову и Шарафутдинову явиться с вещами на вахту! Попрощавшись с завхозом, Тихон прихватил мешок и быстрым шагом пошел освобождаться. Расписавшись за справку и вольные вещи, Коростылев без потерь прошел последний шмон и вышел за железную дверь зоны. На пятачке перед воротами стояла черная «Волга». Увидев Тихона, ее водитель вышел и призывно замахал рукой. Коростылев узнал одного из своих сотрудников, лейтенанта Проховщикова Андрея Тарасовича, молодого парня, недавно начавшего работать в органах госбезопасности. Кинув баул в багажник, Тихон устроился на переднем сидении, и Проховщиков лихо газанул.

– Можно поздравить? – После приветствий спросил лейтенант.

– Можно. – Устало ответил Тихон. Лишь сев в машину, он понял до чего же его вымотало пребывание в лагерях и тюрьмах. Коростылев не таясь зевнул:

– Андрей, останови-ка. Я на задней полке посплю… Проснувшись около четырех, Коростылев вновь перебрался вперед. Вскоре показался какой-то мелкий городок, и Проховщиков притормозил около столовой. Никогда еще полуразбавленный кислый борщ и котлета со слипшейся в один комок вермишелью не казались Тихону такими вкусными. Он проглотил все это не разжевывая, как привык за несколько месяцев в лагерях и подсознательно все ждал окрика:

– Отряд, завязывай жрать! Встали! Пошли! Но никто не орал, вокруг были живые женщины в цветастых платьях. Впрочем, на самом деле, одежды их были достаточно тусклы, но для человека, который несколько месяцев подряд видел лишь вариации серого и зеленого, они казались верхом разноцветности. Лишь после столовки Тихон действительно осознал, что он на воле. А впереди ждет работа… Справа и слева трассы тянулись ряды берез. В проносящихся мимо деревнях бабки ведрами торговали яблоками, картошкой, огурцами, длинными георгинами. Все было как всегда. Ничего не изменилось. И пусть была объявлена Перестройка, и через десять лет так же будут стоять бабы по обочинам, предлагая плоды крестьянских трудов. Проезжая мимо этого разнообразия и свежатинки Тихон едва сдерживался, чтобы не остановить Проховщикова, не выйти и взяв сочный свежий, еще в острых пупырышках, огурец, не захрустеть им, вгрызаясь в зеленую мякоть с мелкими, проскальзывающими меж зубов семечками. Пытаясь отвлечься ото всего заоконного изобилия, Коростылев повернулся к лейтенанту:

– Что нового в отделе?

– Да почти ничего. – Ответил Андрей Тарасович:

– Кабан, как обычно, рвет и мечет. Кабаном сотрудники звали своего начальника, подполковника Пятерикова Николая Ивановича.

– И что теперь вызывает его гнев?

– Да, пустяки, – Поморщился лейтенант:

– Пошли притон брать, а там, кроме баб, водки и анаши, двое парней с «макарами». Одного мы сразу грохнули, второй в Склифе окочурился. Зато валюты накрыли – больше тысячи долларов, а еще рыжье, камушки…

– А про меня чего? – Полюбопытствовал Коростылев.

– А про тебя и не вспоминали почти. – Быстро сказал Проховщиков, и Тихон понял, что лейтенант чего-то недоговаривает.

– А что «почти»? – Задал следующий вопрос Тихон. Андрей Тарасович ответил не сразу. Он некоторое время пристально смотрел на пустынную трассу и невнятно что-то сказал. Коростылев расслышал лишь последнее слово– «собираются».

– Чего, чего? Ты громче говори…

– Расформировывать нас собираются! – Чуть не выкрикнул лейтенант.

– Вот те раз! – Удивился Коростылев, – Это почему же?

– Перестройка, блин! Отпала надобность в нас. Нет больше инакомыслящих, валютных проституток, торговцев золотом и всех прочих! Лагеря, и те закрывают! Зеков мало стало. Про амнистию на семьдесят лет Революции слышал? В колонии Тихон слышал странные слухи о сокращении числа зон, но воспринимал их как обычные зековские байки. Как и разговоры об амнистиях, «химии», новом уголовном кодексе, изменении режимов содержания. Но ничего из того, о чем мечтали зеки, Коростылева не коснулось.

– И что теперь?

– А, не знаю! – Сплюнул Проховщиков, – Ничего, капитан, выкрутимся как-нибудь…

– Это ты может и выкрутишься, а мы, старики?

– Это вы-то старик, товарищ Коростылев?

– Ничего-то ты не понимаешь, – Обреченно покачал головой Тихон. Беседа после этого прекратилась, и весь оставшийся путь до Москвы они молчали. В столицу въехали заполночь. Андрей Тарасович притормозил около дома Тихона. Тот забрал вещи и начал было подниматься к лифту, когда его догнал Проховщиков:

– Совсем забыл! Кабан приказал завтра в восемь быть с отчетом!

– Он мне что, даже дня для этого не даст? – Возмутился Коростылев.

– Я, товарищ капитан, лишь его слова передаю… Перехватив мешок, Тихон повернулся и нажал кнопку вызова лифта. Он слышал как хлопнула дверь подъезда за уходящим лейтенантом, и лишь после этого позволил себе шепотом выматериться. Добравшись до своей квартиры, Коростылев нажал кнопку звонка. Даже сквозь дверь были слышны эти пронзительные трели. Тихон много раз собирался купить более мелодичный сигнал, но всякий раз руки до этого не доходили. Галя, в одной ночной рубашке, открыла почти сразу. И тут же, ни слова не говоря, бросилась мужу на шею.

– Ну что, ты? Что Ты? – Бормотал Коростылев, гладя ее по спине, – Вот он я. Живой – здоровый!.. Пока блудный муж разбирал мешок, отмокал в горячей воде и мылся, Галина соорудила праздничный ужин. Когда Тихон, распаренный и порозовевший, вышел из ванной, стол был уже накрыт. На сей раз Коростылев не торопился. Он нарочно медленно жевал, стараясь насладиться вкусом пищи, а не принять ее как балласт в трюм. После еды Тихон, сыто зевая, пошел в свой кабинет, разложил на столе бумаги и приготовился писать. Вслед зашла Галя. Она сразу поняла, что теперь ее муж должен заняться бумажной работой, и отвлекать его не стоит.

– Я скоро. – Не поворачиваясь сказал Коростылев, – Пара листов – и я к тебе. Но когда капитан госбезопасности кончил писать – было уже утро.

• Предыдущая
• 34/76
• Следующая