Бабай - Левандовский Борис - Страница 4

• Предыдущая
• 4/37
• Следующая

Он почти целую минуту смотрел на эту картинку, прежде чем произошло нечто, уже вовсе невероятное и даже пугающее. Неожиданно до него дошло, что еще было не так.

Надпись

КТО ТЫ?

светилась не светло-оранжевым или желтым, как положено, – а ярко-малиновыми буквами.

Назар испытал стремительное приближение паники, будто со всех сторон полутемной комнаты к нему подступало что-то вязкое и тошнотворно ужасное. Потому что так быть не должно, это неправильно! Буквы…

Он подался было, чтобы выключить фильмоскоп (сначала фильмоскоп, и только затем зажечь свет в комнате – несмотря на то, что несколько жутких секунд ему пришлось бы находиться в темноте), но в следующий миг комнату заполнил резкий удушливый запах, чем-то схожий с мышиным, словно в детскую по колено вдохнуло пыли – слежавшейся и древней, как пирамиды Египта. Назар вдруг замер, чувствуя… что между ног у него потекло – отвратительная морда на стене ожила. Не то чтобы она начала двигаться – она перестала быть только изображением.

Это длилось лишь несколько мгновений, потом пленка стала оплавляться, расползаясь яркой дырой от центра к краям… Но и годы спустя Назар готов был поклясться, что, прежде чем кошмарная морда исчезла, он отчетливо расслышал одно-единственное слово, которое это произнесло. «Б'а-б'ай!..» – будто выдохнул пузырь на старом болоте.

Пока Назар отчаянно нащупывал кнопку на столе, лампочка в фильмоскопе с громким хлопком перегорела. Но ему почти сразу удалось включить настольную лампу. Выбегая из комнаты, он заметил на стене, в том месте, где недавно висела морда чудовища, – что-то осталось.

Уже в коридоре он понял, что это пыль, повторявшая контуры исчезнувшего изображения, которая теперь медленно опадала вниз сизыми хлопьями…

Мгновением позже Назар врезался в кого-то большого и закричал.

– … И мне трудно поверить, что это все. – Сказал Михаил Левшиц, разглядывая сына с озабоченным удивлением. – Ты едва не сшиб меня с ног.

– Господи, – Валерия встревожено прижала Назара к себе, – Ты ужасно меня напугал… не сильно ушибся? Ты так закричал тогда в коридоре…

Назар сконфуженно отстранился от нее:

– Я же сказал, ничего такого. Просто… в фильмоскопе лопнула лампочка. И я… разве не понятно? – Произнес он с плохо скрытой досадой и упрямством, опуская глаза куда-то себе под ноги. С его лица еще не сошла неестественная бледность, но щеки горели, словно от лихорадки. Или от сильного стыда.

Михаил с Валерией уже не в первый раз обменялись взглядами, однако, в конце концов, были вынуждены принять такое пояснение. Увидев, что вопросов больше не последует, Назар облегченно вздохнул.

Он пока не успел осознать полностью того, что с ним произошло в комнате. Но еще тогда – в детской, как только он понял, что буквы стали малиновыми, – им овладело какое-то особенное чувство, которое навязчиво брюзжало, что он стал свидетелем чего-то крайне нехорошего, запретного, и видеть это – было очень, очень плохо. Так же, как если бы он, вставая ночью в туалет, случайно подсмотрел, как его мама выходит голой из ванной и идет в их с отцом спальню, цокая по коридору, потому что вместо ног у нее копыта. Именно это чувство и не позволило ему раскрыть рот.

– Ладно, – подытожил наконец Левшиц-старший, – прибери там, хорошо?

Назар кивнул, а что ему еще оставалось делать?

Возвращаться одному в свою комнату было не легко, но он понимал, что рано или поздно это все равно придется сделать.

– Странно, это на него не похоже, да? – Посмотрела на мужа Валерия, когда они сели за ужином.

– А черт его знает. Хотя, может быть, он говорит и правду, – но в голосе Левшица прозвучало сомнение, – Может быть.

– А эта реакция… Помнишь, как ты нашел у него в тумбочке те мерзкие фотографии?

Михаил прыснул, едва не подавившись куском отбивной.

– Еще бы! Собирался сделать ему сюрприз, подложить новые комиксы. А неожиданно выяснилось… – он захохотал, – Знаешь, я почувствовал себя таким ослом, когда увидел чуть ли не целую годовую подписку порно-журналов…

Валерия же оставалась совершенно серьезной.

– Но ведь даже тогда он не был таким… По-твоему, его действительно так могла напугать стрельнувшая лампочка? Он говорил, словно ему приходится… врать.

В этот момент появился Назар, чтобы присоединиться к ним. Выглядел он немного хмуро и оставался по-прежнему неразговорчив, но все же заметно лучше. И Левшицы негласно закрыли эту тему.

Правда, не на долго.

На самом деле Назар оправился от шока куда быстрее, чем можно было бы ожидать от взрослого. У взрослого случившееся не желало бы умещаться в голове и сводило бы с ума, вступая в конфликт с устоявшимся мировоззрением. Но Назару было только восемь, а в этом возрасте многое кажется возможным. За весь остаток вечера ни единая мысль о собственном безумии у него даже не промелькнула – потому что логика детей проста (и кое в чем превосходит взрослую): если что-то происходит, значит это возможно.

Совсем другое дело – страх. Ложась спать, Назар минуты три колебался, прежде чем все же решился не включать настольную лампу. Он подумал, что родители начнут догадываться… Он и раньше слышал о всевозможных чудищах (правда, никогда от Михаила или Валерии – иногда они выдумывали кого-то вроде козявочника, но это было смешно, а не страшно), обитающих в комнатах детей под кроватью или в шкафу. Но то был абстрактный страх, навеваемый жуткими историями и темнотой. Теперь же это был страх знания. И это кое-что круто меняло, кое-что важное.

Потому что теперь Назар был уверен в существовании монстров. Пускай даже то, что он увидел, было только намеком.

Если он захочет кому-нибудь рассказать, бабаю это может сильно не понравиться (ему ведь все должно быть хорошо слышно из-под кровати, о чем говорится в квартире, и, может быть, даже за ее пределами). И он однажды вылезет ночью, когда Назар будет спать, чтобы наказать его, например, пооткусывать пальцы или сделать с ним что-нибудь еще более ужасное. Приходилось ли ему когда-либо слышать, чтобы какого-нибудь ребенка нашли утром зверски изуродованными, убитыми ночью в постели? – напряг память Назар. И никто бы при этом не знал виновников. Но не мог вспомнить. Хотя это еще ничего не означало. Такие случаи все равно могли происходить и не разглашаться. Взрослыми. И сваливаться на них же. Намеренно. Ведь буки, бабаи и прочие должны приходить только к плохим детям. Был ли он плохим? Или они сами решают, кого выбрать – по каким-то своим особенным признакам?

А вдруг… – сверкнула в голове Назара ошеломляющая мысль, – существует тайный сговор между взрослыми и этими монстрами: чудовище нападает на ребенка – и так взрослые узнают… Ведь не даром же его родители хотели, очень хотели, чтобы у него появилась своя комната, и даже торопились с переездом!

Однако, подумав, Назар с отвращением и стыдом отбросил эту мысль – хорошо еще, что Валерия с Михаилом не могли его слышать, используя телепатию. Ему все-таки было уже восемь, а не пять, и он куда скорее допускал, что во всей этой иерархии дети– взрослые– монстры плохими являются именно последние. Разве он сам не имел возможность убедиться в этом, когда видел одного из них на стене? К тому же, отец с матерью его любят и… разве они считают его плохим?

Несмотря на то, что рисунок был сделан Назаром самостоятельно – хотя внутренне он не стал бы отрицать присутствия некоего наваждения, водившего его рукой, – он нисколько не сомневался, что видел – в точности или приблизительно – того, кто ответил ему по трубам отопления. Бабая. Того, Кто Стучит По Трубам. Сталкиваясь с неизведанным, дети больше полагаются на интуицию, чем на разум.

• Предыдущая
• 4/37
• Следующая