Золотое колечко на границе тьмы - Крапивин Владислав Петрович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/89
• Следующая

Валерка подошел ко мне. Бормотнул’

– Придирается.

А я скромно возразил:

– А по-моему, нет. Ты и в самом деле на середине круга летел перпендикулярно земле. Я эго очень даже ощутил. Конечно, я мало разбираюсь, но все же…

Как ни странно, Валерка не съязвил в ответ. Сказал покладисто:

– Ладно, учтем… Ну, а ты уж, конечно, больше не захочешь со мной?

– Отчего же? Давай, если можно…

Валерка меня сразу зауважал. Остальные, по-моему, тоже. И оказалось, что лететь можно прямо сейчас: каждому курсанту полагалось за одну тренировку делать два взлета.

Мы поднялись опять, и в благодарность за мое доверие Валерий разрешил мне подержаться за ручку.

– Можешь даже шевельнуть.

И я шевельнул. И ощутил, как отзывчиво шевельнулся туда-сюда в полете "Приморец". Валерий тут же велел отцепиться, перехватил управление. А я стал смотреть на город.

На этот раз я все разглядел подробно. Улицы, колокольни, знакомые дома. И снова заскользил глазами по излучинам Туры, вспомнил нашу одиссею на плоскодонке с самодельным парусом. И чем она окончилась…

В сумерках мы опять сидели у костра, передавая друг другу единственную (зато громадную) кружку с чаем. И дядя Костя с привычной протяжной ноткой задал вопрос:

– А-а как вы относитесь к Антуану де Сент-Экзюпери?

У Экзюпери я читал тогда только "Маленького принца", в чем честно и признался дяде Косте. И сказал, что сказку эту очень люблю и что нынешние дни и вечера теперь будут переплетаться у меня в памяти именно с этой книжкой. Почему? Наверно, потому, что там и здесь полеты, там и здесь грусть.

– А у вас, позвольте спросить, отчего грустное настроение? – осторожно осведомился дядя. Костя.

– Каникулы кончаются. А уезжать не хочется.

Причина была, конечно, глубже. Не просто каникулы кончаются. а навсегда уходят эти славные дни. Частичка жизни уходит в прошлое. Наверно, впереди будет немало хороших дней, но именно э т и х – с костром, с горячей кружкой, с ощущением товарищества, с дядей Костей, с перелчивчатой Венерой и розовой луной, с неостывшей памятью о первом полете не будет уже никогда.

Ведь первый полет бывает только раз в жизни.

…Из Тюмени я решил лететь в Свердловск самолетом. Тоже впервые в жизни. (Стоило это в ту пору совсем не дорого). И улетел – на стареньком двадцатиместном "Ли-2", который дребезжал и трясся на воздушных ухабах, как телега на булыжной мостовой. Было совсем не похоже на планер, но все равно интересно. Особенно запомнились пухлые облака, проплывавшие под крыльями, и тени от них на косматой шкуре леса.

А путь, который на поезде занимал целую ночь, (духота общего вагона, багажная полка под грязным потолком), длился всего сорок минут…

Наконец мы опять заняли места в "Иле", и самолет покинул королевство Марокко. Несколько минут он летел вдоль побережья, словно не хотел расставаться с Африкой. Потом желтая земля с белой каймой прибоя ушла назад. Мы словно повисли внутри синего шара, состоящего из двух полусфер: внизу – вогнутый, как чаша, океан, вверху – космически темный купол неба.

Впрочем, скоро Атлантика перестала выглядеть столь загадочно. Сделалась плоской и серой, с металлическим отливом. Заметно было, что по ней идут волны – длинными рядами. С высоты они казались мелкими неподвижными складками Было походке, что мы летим над громадной стиральной доской из оцинкованной жести. Кое-где на этой «доске» мазками белой краски проступали фигурки океанских теплоходов. Они тоже казались неподвижными, но за каждым хорошо был различим бурунный кильватерный след…

На пассажиров снизошла сонная истома. Аксакал привалился голой к иллюминатору. Мадам откинула спинку кресла и величественно откинулась сама. Веки ее были прикрыты, а губы изредка издавали звук "ф-ф-ф". Возможно, Мадам во сне произносила "фантастико".

Барбудо ушел в салон первого класса к знакомым (и, кстати, не возвращался почти до самой Кубы). Кресло рядом со мной стало сиротливо пустым. Я слегка обиделся на Барбудо.

Ребятишки тоже притихли – не бегали, не катали мячик. А впереди был еще целый день полета.

Я начал дремать. Но скоро очнулся от негромкой перепалки по соседству, это Олешек спорил с мамой:

– При чем туг "не сидится"? Мне правда надо… Да, очень…

И он независимо прошествовал в хвост, где было помещение для тех. кому "очень". Мама его напряженно смотрела вслед. Видимо, опасаясь, что он каким-нибудь образом может вылететь оттуда наружу. Но когда наконец ее чадо опять появилось в проходе, она тут же спряталась за спинку кресла.

Сын ее неторопливой и слегка танцующей походкой шел к своему месту. Вертел головой. Ему явно не хотелось в надоевшее кресло.

– Олешек! – сказал я, когда он проходил мимо.

– Что? – он обернулся весело и без удивления. С готовностью к разговору.

– Иди сюда, побеседуем… – По правде говоря, я не очень представлял, о чем будет беседа, но он тут же сбросил сандалии и забрался в Барбудино кресло. Выжидательно, с искорками в серых глазах, уставился на меня.

– Ну что, – сказал я. – погулял босиком по Африке?

Он охотно кивнул:

– Погулял. Только недолго. Наступил на одну… колючую штучку. Сперва даже думал, что до крови.

Я хотел узнать, что это за "штучка", но Олешек устроился поудобнее и хитровато спросил:

– А откуда вы знаете, как меня зовут?

– Слышал, как мама окликала… А какое у тебя настоящее имя? Олег?

– Нет, Дима.

Вот тебе и на!

– А почему "Олешек"?

– Мама так придумала. Говорит, что как олененок Бэмби, такой же прыгучий… Вы читали книжку про Бэмби?

– Разумеется. И кино есть такое. Не смотрел?

– Не-а…

– Это старый мультфильм режиссера Диснея. Американского…

– А, это у которого "Белоснежка и семь гномов"? «Белоснежку» я видел. Там самый маленький гном мыло съел и пускал из себя пузыри. Так смешно. Помните?

– Еще бы!

Мы дружно посмеялись над гномом, пускавшим пузыри. В этот момент из-за своего кресла опять показалась мама Димы-Олешека – веснушки, очки и встревоженно-смущенные глаза.

– Господи, вот уже где присоседился! Имейте в виду. он вас замучит разговорами.

– Ничего, я тренированный.

– А почему вы тренированный” – обрадованно уцепился за новую тему Олешек.

Я объяснил, что в городе Свердловске, где я живу, есть дружная мальчишечья компания, которая называется отряд "Каравелла". Так что мне к любопытным собеседникам не привыкать.

– Каравелла – это корабль такой?.

Я подтвердил и рассказал, что мы с мальчишками сами строим яхты и ходим на них по местным озерам, на которых случаются вполне морские штормы.

– А я на лодке с парусом никогда не плавал, – заметил Олешек с грустинкой. – Даже завидно…

– У тебя еще все впереди, будут и паруса… А завидовать… что ж, это иногда полезно, если без обиды. Я вот, например, завидую тебе…

– Да? – очень удивился он. – А из-за чего?

– Из-за того, как ты ловко прошелся босиком по Африке. А мне вот не пришлось.

Он засмеялся, повозился опять и сказал слегка дурашливо:

– Кто же вам не давал?

– Страх. Побоялся, что скажут: "Солидный дядька, а ведет себя так несерьезно".

– А когда вы были… еще не солидный, вы гуляли босиком?

– Разумеется! Тем более, что времена тогда были попроще и победнее, обувь приходилось беречь. И, ссылаясь на это обстоятельство, мы с приятелями бегали босые сколько угодно. Помню, мне уже четырнадцать лет было, я приехал в гости к отцу, в белорусский город Бобруйск, и там гулял босиком по всем улицам – от дома до реки Березины, где был чудесный пляж… А некоторую неловкость за свой «необутый» вид я первый раз ощутил только в шестнадцать лет. Когда не по своей воле пришлось прогуляться так по родному городу Тюмени.

Конечно. Олешек спросил, что же тогда случилось И я рассказал, потому что ему интересно было слушать, а мне вспоминать приключения юности.

• Предыдущая
• 49/89
• Следующая