Трепет намерения - Берджесс Энтони - Страница 19

• Предыдущая
• 19/55
• Следующая

Танцующие прекратили вертеть бедрами и возвратились к столикам. Рядом с мисс кроме ее спутника никого не было. Ну уж от прислуги Хильер как-нибудь избавится. Хильер неторопливо наблюдал, как они медленно потягивают что-то через соломинки. Руководитель ансамбля, по-видимому, изрядно навеселе, провозгласил: «Если бы среди вас были пожилые, то я бы сказал, что следующий танец для них». Здесь все уже оплачено, и лесть тоже. Музыканты заиграли медленный фокстрот.

Мисс Деви охотно приняла приглашение Хильера.—Мне стыдно за наше дурацкое пари,—сказал Хильер, плавно скользя по танцплощадке.—И не потому, что проиграл—это как раз пустяки,—а из-за того, что в некотором смысле оно было оскорблением для Индии. Ведь это напоминало сцену из какого-нибудь спектакля, к примеру, Брехта: двое европейцев обжираются тоннами лакомств, а на них печально взирает Индия, размышляя о миллионах голодающих.

Мисс Деви рассмеялась. Хильер почувствовал, как восхитительно выгнулось ее тонкое тело. Как обычно, находясь рядом с женщиной, возбуждавшей в нем желание, Хильер почувствовал голод.

— Миллионы голодающих,—бесстрастно передразнила мисс Деви.—Я думаю, каждый получает то, что хочет. Нарожать столько детей, не умея при этом как следует обрабатывать землю, то же самое, что сказать: «Я хочу голодать».

— Иными словами, вы не испытываете таких чувств, как сострадание или жалость?

Чуть помедлив, мисс Деви ответила:

— По крайней мере, пытаюсь не испытывать. Надо думать о последствиях своих поступков.

— Но случаются и неожиданности. Скажем, в мой дом врывается грабитель и всаживает в меня нож.

— Значит, так на роду написано. Все изначально предопределено. Нельзя противиться воле Бога. Сочувствие жертве означает осуждение палача. Но Бога осуждать нельзя.

— Странно слышать из ваших уст упоминание о Боге.—(Мисс Деви холодно взглянула на Хильера и слегка отстранилась.) —Я хочу сказать, во время роскошного круиза, под звуки медленного фокстрота.

— Почему? Бог объемлет все: и медленный фокстрот, и саксофон, и соленые орешки на стойке бара. Что тут странного? Мир един.

Хильер украдкой вздохнул: роуперовские рассуждения. Правда, Роупер обходился без Бога.

— И весь мир подчинен единому закону?—спросил он.

— Мир не подчиняется законам, он их содержит в себе. В любых своих поступках мы следуем предначертанному свыше.

— Интересно, как относится мистер Теодореску к подобным рассуждениям?

— В принципе, он со мной согласен. Он верит в свободу воли. Человек должен делать то, что хочет. Не следует подавлять свои желания.

«Неплохо», подумал Хильер и сказал:

— А если желаешь не чего-то, а кого-то?

— Необходима гармония желаний. Иногда так и предопределено. Но чаще желание одного осуществляется вопреки желанию другого. Задача того, кто испытывает желание, возбудить ответное желание. Возможно, это самое божественное деяние, на которое способна душа человека. Человек как бы сам творит свою судьбу.

С теоретической точки зрения, рассуждения мисс Деви мало интересовали Хильера, хотя он, разумеется, вида не подавал. Равно как не желал немедленно предлагать ей себя для их практического воплощения. К чему торопиться, впереди еще вся ночь! Плита включена—пусть цесарка доходит в духовке.

— Не сомневаюсь,—сказал Хильер,—что такую женщину, как вы, много раз желали в надежде встретить ответное желание. И, думаю, во многих странах.

— В одних странах чаще, в других реже. Однако у меня не так много времени на светские развлечения.

— Мистер Теодореску перегружает вас работой?

— Он, как он отвратительно сфальшивил!—Мисс Деви сделала очаровательную гримасу.—Саксофонист, должно быть, пьян. Что вы спросили? Ах, да, конечно, я очень занята.

У двери в дальнем конце танцплощадки Хильер увидел Риста. Тот, покуривая, наблюдал за танцующими. На Ристе была рубашка и вечерний галстук-бабочка в горошек. Заметив Хильера, он приветливо, но сохраняя достоинство, помахал рукой и разинул рот, чтобы выразить свою беззубую радость.

— Наверное, печатаете?—поинтересовался Хильер.—Я, кстати, сейчас разрабатываю дешевую портативную электрическую машинку. Ее можно носить с собой и подключать к обычной розетке.

— Танцуя со мной под звездами Адриатики, вы считаете необходимым говорить о пишущих машинках?

— Мир един. В нем всё: и Бог, и пишущие машинки, и пьяный саксофонист. А чем занимается мистер Теодореску? Ведь и он—часть этого мира.

— Он называет себя entrepot[72] промышленной информации. Он ее покупает и продает.

— И всегда получает наличными?

Оставив этот вопрос без ответа, мисс Деви сказала:

— Если вы пытаетесь выяснить, связывают ли меня с мистером Теодореску личные отношения, то могу сразу ответить: нет. Если же вы хотите, чтобы я использовала свое личное влияние на мистера Теодореску, с тем чтобы он простил вам долг, то могу снова сказать: нет. Играть с ним в азартные игры бессмысленно: мистер Теодореску всегда выигрывает.

— А если я, предположим, откажусь платить?

— Это было бы крайне неразумно. С вами может произойти несчастный случай. Мистер Теодореску обладает огромной властью.

— Вы хотите сказать, что он способен на оскорбление действием? В таком случае, я сделаю это первым. Дерусь я, слава Богу, неплохо. Я полагаю, джентльмен обязан принять чек от другого джентльмена. Но мистер Теодореску требует наличными и даже способен подстроить мне несчастный случай. Не думаю, что после этого мистера Теодореску можно назвать джентльменом.

— Не советую говорить такое при нем.

— Я с удовольствием скажу ему это прямо в лицо. Где он? Разлегся, наверное, на койке у себя в номере—небось в люксе.

— Ошибаетесь, мистер Теодореску сейчас в радиорубке. Отправляет какие-то телеграммы. Что бы он ни выпил, что бы ни съел, ему никогда не бывает плохо. Более сильного мужчины я, пожалуй, не встречала.

— Простите,—извинился Хильер перед соседней парой, в которую он едва не врезался, и продолжил, обращаясь к мисс «танцующей Деви»[73],—однако он недостаточно силен, чтобы пробудить в вашей душе ответное желание.

— Что-то вы заговорили высоким слогом. Мистера Теодореску интересуют сексуальные отношения иного рода. Он утверждает, что исчерпал возможности женщин.

— Если я вас правильно понял, нашему не по годам смышленому Уолтерсу следует опасаться.

— Мистер Теодореску невероятно разборчив. Разборчив во всем.

— Зато я, хотя и не всеяден, не столь разборчив.

— Что вы хотите сказать?—Не дав ему ответить, она внимательно посмотрела на Хильера своими кошачьими глазами и сказала:—Мне кажется, вы зачем-то стремитесь казаться уродливее, чем есть на самом деле. Я почти уверена, что в действительности вы выглядите совершенно иначе. Что-то здесь не так. Маленький наглец утверждал, что вы ничего не смыслите в пишущих машинках. Минуту назад вы довольно неуклюже пытались перевести разговор на машинки, словно желая убедить себя самого, что имеете к ним отношение. Зачем вы здесь? Кто вы?

В ответ Джаггер исполнил импровизацию на мотив арии Мими из первого акта «Богемы»:

— Меня зовут Себастьян Джаггер. Я специалист по пишущим машинкам.

Его импровизация почти естественно вписалась в фокстрот. Пианист, который, похоже, был пьян не меньше, чем лидер ансамбля, выписывал нечто атональное и алеаторическое[74], в то время как бас и ударник пытались убедить танцующих, что музыканты по-прежнему исполняют фокстрот.

— У меня заказ от «Оливетти». Сейчас я в отпуске, а потом на некоторое время возвращусь в Англию.

— Я хотела бы разоблачить вас, понять, кто вы на самом деле.

В глазах мисс Деви сверкнула сладостная угроза.

— Мы могли бы разоблачиться вместе,—галантно предложил Хильер.

Музыканты (за исключением пианиста) вдруг прекратили играть. На эстраде появился пышущий здоровьем, несмотря на тучность, седой человек в смокинге с высоким жестким воротником.

• Предыдущая
• 19/55
• Следующая