Мера любви - Бенцони Жюльетта - Страница 45

• Предыдущая
• 45/70
• Следующая

— Это значило бы подписать вам смертный приговор, не так ли?

Бургомистр опустил голову.

— …особенно моей семье, ведь эти люди не делают различий, а у меня дети…

Как будто в подтверждение его страхов на улице раздались крики: «Смерть предателям!» Ван де Валь поднялся.

— Что они еще узнали? — вздохнул он. — Мне надо выйти к ним. К тому же это наводнение…

Он ушел, оставив Готье размышлять над тем, что он услышал. В эту ночь юноша не сомкнул глаз. Закрытые в одной комнате, Готье и Беранже мучились от бессонницы, тысячу раз передумывая неразрешимый вопрос: как вызволить Катрин и перевезти ее во Францию, которая казалась им потерянным раем?

Что касается посещения бургомистра, Готье поведал Катрин только о его сожалении, о причиненном ей зле, его желании видеть ее выздоровевшей и набравшейся сил. Готье предупредил госпожу о завтрашнем визите супруги бургомистра.

— Я думаю, что это окружение вынудило Ван де Валя задержать вас, но теперь он склоняется на сторону герцога.

Молодая женщина ответила, что его угрызения совести несколько запоздалые и что она охотно встретится с госпожой Гертрудой, хотя в любом случае это вряд ли повлияет на ее самочувствие и стойкое отвращение к пище.

— Я боюсь, и к жизни, — вздохнул Беранже, когда друг передал ему слова графини.

— Особенно к жизни! Я уверен, что она решила умереть, раз теперь уже невозможно избавиться от проклятого ребенка! Сегодня она пила одну воду, отказалась даже от молока.

— Ты думаешь, она решила умереть от голода — это было бы ужасно…

— На нее это похоже. Смерть флорентийки и тупость горожан вернули ей прежние тревоги, отвращение к собственному телу, ее мучает совесть. И все же надо добиться, чтобы, она ела! А что, если представится возможность бежать? Как воспользуется этим умирающая? Она уже с трудом передвигается.

— Я не могу понять одну вещь, — задумчиво произнес Беранже. — Ты говоришь, что она хочет умереть. Почему же вчера, когда священник пришел служить мессу, она по-прежнему отказалась от исповеди?

— А ты не понимаешь? Как раз поэтому я и решил, что она собирается расстаться с жизнью. Ты хочешь, чтобы она во всем призналась? Ни один священник не отпустит этот грех… Но посмотрим, как она завтра поступит со своим завтраком.

На следующее утро, когда служанка, как обычно, принесла поднос с молоком, хлебом и медом, юноши обнаружили, что их хозяйка не притронулась к еде, она попросила лишь воды. Увидев, что в покои графини направляется носочник Никалаус Барбезен, начальник сегодняшнего караула, ведущий высокого монаха с надвинутым на глаза капюшоном, из-под которого была видна лишь длинная рыжая борода, верные слуги преградили им путь.

— Что вы хотите? — нетерпеливо спросил Готье. — Кого вы с собой привели?

Носочник с оскорбленным видом посмотрел на юношу и, не скрывая своей неприязни, ответил:

— Святого монаха-августинца, брата Жана, прибывшего из Колони, где он долго молился перед реликвией Трех Королей. По пути в монастырь он узнал, что госпожа де Брази остановилась в нашем прекрасном городе. Он говорит, что раньше был ее духовником и что…

— Госпожа Катрин не желает никого видеть! Здесь вчера был священник…

— Но мне сказали, что она давно не исповедовалась, — прервал его незнакомец с сильным фламандским акцентом. — Раньше эта дама исправно посещала церковь. Поэтому я и подумал, что она, возможно, будет рада вспомнить старые привычки.

— Если моя хозяйка не сочла нужным исповедоваться вчера, я не думаю, что она захочет сделать это сегодня, — возразил Готье.

Спор обещал затянуться. Мэтр Барбезен решил удалиться.

— Я вас покидаю. У меня внизу дела, вы же, мой мальчик, должны узнать у своей хозяйки, что она думает по этому поводу, — пробасил он. — Здесь не очень-то любят женщин, которые отказываются довериться Богу, особенно в минуты смертельной опасности!

Воцарилась тишина: слова носочника подействовали на присутствующих подобно удару топора палача.

Когда он ушел, монах спросил:

— Можете вы все же узнать, не захочет ли графиня ненадолго встретиться с ее братом Жаном? Если она откажется, уйду и буду молиться о ней в нашей часовне.

Священник приготовился ждать и встал у картины Яна Ван Эйка, изображающей золотого ангела, которая висела над сервантом.

Что-то в нем насторожило Готье, он сам не мог понять, что именно. Может быть, эта свободная манера созерцать картину, сложив руки за спиной и раскачиваясь из стороны в сторону, или, может быть, то, что эти руки были слишком холеными для бедного монаха в обтрепанной, залатанной одежде.

Не возражая, Готье постучался в спальню госпожи и вошел. Катрин уже встала, но была бледнее обычного. Ее прекрасная нежная кожа приобрела сероватый оттенок, на ней проступили голубые вены. Под большими фиалковыми глазами темнели круги: издали казалось, что она в маске. Графиня была одета в белый балахон, скрывающий ее худобу и выступающий живот. Она сидела в оконном проеме и смотрела на улицу, на ивовые ветви с пробивающимися листочками. Еще никогда она не чувствовала себя такой усталой…

При появлении Готье женщина не повернула головы, когда же он объявил о посетителе, лишь прошептала:

— Я никого не хочу видеть. Мне и так тяжело будет принять жену бургомистра.

— Но этот монах говорит, что был раньше вашим духовником…

— Какая ложь! У меня никогда не было постоянного духовника. Это просто обманщик.

— Он также говорит, что был вашим другом и что…

Грустно усмехнувшись, Катрин пожала плечами.

Друг? Здесь! Кроме несчастного Ван Дейка. я не вижу.

— Вы не очень хорошо выполняете поручения, мой юный друг — упрекнул Готье неожиданно появившийся монах — Я попросил узнать у госпожи Катрин, не изволит ли она принять некоего господина, которого когда-то звала своим братом Жаном.

Вдруг его голос стал заметно тише, а сильный фламандский акцент совершенно исчез.

— Послушайте, Катрин! — прошептал он. — Вы раньше меня так часто называли. Посмотрите хорошенько и представьте меня без этой глупой бороды. Представьте меня не в этих грязных лохмотьях, а в золоте и шелках, с гербом нашего доброго герцога Филиппа, вышитым на груди. — Глаза Катрин расширились от изумления, и обрадованный Готье увидел, как в них загорелись огоньки.

— Вы? выдохнула она. — Вы, да еще в таком одеянии? Не сон ли это?

— Да нет же, это действительно я! Что удивительного? Должен вам признаться, моя дорогая, что я сам не привыкну к своему одеянию.

Странный монах подошел, подбоченясь, к большому серебряному зеркалу, чтобы лучше рассмотреть себя.

— Невероятно! — вздохнул он. — Совершенно невероятно! Интересно, что бы сказали дамы, увидев меня в таком облачении! Я, бесспорно, навсегда лишился бы своей репутации. Я выгляжу отвратительно.

— Разве вы себя еще не видели?

— Конечно, нет! В монастыре де Руле, где меня так нарядили, не было ни одного зеркала, и мне пришлось довериться странствующему монаху, которого откопал для меня капеллан монсеньера. Ему это удалось, не так ли?

С отвращением отвернувшись от зеркала, мужчина подошел к Катрин и церемонно поклонился.

— Может ли мне будет оказана милость, поцеловать эту прекрасную ручку? Моя дорогая, хотя я и испугался, увидев вас, — от вас остались кожа да кости, — но вы по-прежнему восхитительны. Как хороша ваша улыбка!

Улыбка Катрин действительно была похожа на улыбку ребенка, очарованного появлением доброй феи. Готье, которого она тотчас забыла, был раздосадован.

Он пробурчал:

— Может, вы все-таки объясните, кто этот чудак?

Монах обиженно посмотрел на него.

— Мне кажется, я мог бы изменить вопрос, кто этот грубиян?

— Сейчас я вас представлю, — сказала Катрин. — Но сначала, мой дорогой Готье, объясните, где Беранже? Молодой человек показал на потолок.

— На чердаке. Он сказал, что хочет осмотреть сточные трубы. Пойдите, разберитесь зачем! Вы хотите, чтобы я позвал его?

• Предыдущая
• 45/70
• Следующая